Валерий Дуров.

Звезду! Суворову Александру Васильевичу...

Лишь в возрасте 29 лет подполковнику Суворову удалось впервые принять участие в сражении - в знаменитой Кунерсдорфской битве 1 августа 1759 года. Тогда считавшиеся лучшими в Европе прусские войска под командованием короля Фридриха Великого потерпели сокрушительное поражение от русской армии. После этого Суворов участвовал еще в нескольких сражениях Семилетней войны, был ранен и контужен и продолжал неторопливое продвижение по служебной лестнице. 26 августа 1762 года его производят в полковники, в 1768 году - в бригадиры, а 1 января 1770-го он получает чин генерал-майора. Заметим, что до сих пор сорокалетний генерал не имел ни одной награды.

Впрочем, одну он заработал, еще будучи юным капралом. Однажды, находясь в карауле в Петергофе, молодой Суворов так ловко отдал честь прогуливавшейся по саду императрице Елизавете, что удивленная дочь Петра Великого остановилась и протянула ему серебряный рубль. "Государыня, не возьму, - отвечал ей почтительно капрал, - закон запрещает солдату брать деньги, стоя на часах". Императрица положила монету у ног часового: "Возьми, когда сменишься". А. В. Суворов не раз говорил впоследствии, что никогда никакая другая награда не порадовала его так, как эта, первая, полученная за отличное знание солдатской службы.

30 сентября 1770 года генерал-майор А. В. Суворов получает свою первую официальную награду - орден Св. Анны. Она застала Суворова в Польше, где он командовал бригадой русских войск в составе трех пехотных полков. Децентрализация власти, малочисленная и слабая армия, бесконечные интриги и междоусобия магнатов и шляхты, пекущихся лишь о своих личных интересах, вели Польшу к развалу, что угрожало ей полной потерей независимости.

В этих условиях в Польшу были введены русские войска, в том числе и бригада Суворова. В нескольких сражениях суворовские полки разбили шляхту. Не помогло и то, что на помощь конфедератам прибыл уже знаменитый в то время французский генерал Ш.-Ф. Дюмурье. 10 мая 1771 года при Ландскроне войска Суворова нанесли решительное поражение полякам, которыми командовал француз.

19 августа 1771 года Суворов был награжден третьей степенью самого почетного русского боевого ордена - Св. Георгия 1. Орден, учрежденный в 1769 году, имел четыре степени, и награждения им должны были производиться в строгом порядке - от низшей степени к более высокой. Суворов же, вопреки правилам, был удостоен сразу 3-й степени, которую до него имели всего 33 человека. В это время генералу пошел 42-й год.

Новые победы в Польше, такие, как сражение при Столовичах 12 сентября 1771 года, когда был разгромлен 4-тысячный отряд гетмана графа Огинского, потерявший только убитыми 500 человек (наши потери - 8 убитых), а также взятие Краковского замка, принесли Суворову новые награды. За Столовичи 20 декабря 1771 года он был отмечен орденом Св. Александра Невского. Орден предназначался лицам, имевшим генеральский либо соответствующий ему гражданский чин. За взятие Краковского замка особым рескриптом Екатерины II от 12 мая 1772 года Суворову была выдана тысяча червонцев, а также 10 тысяч рублей для раздачи другим участникам операции.

В самом конце 1772 года А. В. Суворов возвращается в Петербург, а уже в апреле 1773-го отправляется на новый театр военных действий - турецкий. Там с 1768 года шла война с Османской империей за выход России к Черному морю.

Александр Васильевич получил в командование небольшой отряд пехоты в 500 человек и расположился с ним на берегу Дуная, напротив турецкой крепости Туртукай. Ему удалось успешно отбить нападение турок, неожиданно переправившихся через реку в ночь на 9 мая. "На здешней стороне мы уже их и побили", - сообщал Суворов в тот же день. Он решил сам перебраться на вражеский берег и произвести "поиск" - разведку боем.

Темной ночью 10 мая, то есть сразу же после отбития турецкой атаки, маленький отряд Суворова неожиданно атаковал и захватил крепость и город Туртукай. Победители с минимальными потерями (сам Суворов был в сражении контужен) на рассвете вернулись в свой лагерь.

Этот "поиск" Суворов предпринял самовольно, но его успех заставил командование предложить генералу осуществить новую разведку боем за Дунаем. В ночь на 17 июня отряд Суворова снова переправился на противоположный берег реки и нанес новое поражение туркам, к этому времени восстановившим укрепления и усилившим гарнизон Туртукая. И в этом бою, несмотря на то что численное превосходство вновь было на стороне турок, русские после упорного сопротивления врага захватили его лагерь, полтора десятка орудий, много речных судов и другие трофеи. При этом более тысячи турецких солдат было убито.

30 июля 1773 года за победы при Туртукае именным рескриптом Екатерины II Суворов был отмечен новой наградой. В рескрипте говорилось: "Нашему генерал-майору Суворову. Произведенное вами храброе и мужественное дело, с вверенным вашему руководству деташементом, при атаке на Туртукай, учиняет вас достойным к получению отличной чести и нашей монаршей милости по узаконенному от нас статуту военного ордена святого великомученика и победоносца Георгия. А потому мы Вас во второй класс сего ордена всемилостивейше жалуем и, знаки оного вручая, повелеваем вам на себя возложить и крест носить на шее по установлению нашему…"

Генерал-майор Суворов стал восьмым кавалером ордена Георгия второго класса (степени).

В других сражениях с турками Суворов одерживал новые победы, всегда меньшими силами разбивая многочисленного противника. В боях при Гирсове (менее 3 тысяч русских против 11 тысяч турок), при Козлудже (соответственно 8 тысяч против 30) турецкие войска были разгромлены. "Совершенная победа при Козлудже", как писал об этом сам Александр Васильевич в автобиографии, окончательно сломила боевой дух противника. Спустя ровно месяц после этого сражения, 10 июля 1774 года, был заключен Кючук-Кайнарджийский мир между Россией и Турцией.

В первую годовщину мира, 10 июля 1775 года, были розданы многочисленные награды. Отметили и генерал-поручика (этот чин он получил в марте 1774 года) Суворова, на этот раз золотой шпагой, украшенной алмазами. В рескрипте, полученном Суворовым по случаю награждения, его заслуги оценены, пожалуй, слишком кратко - "за службу его". Награждение боевым оружием издавна практиковалось на Руси. Но до 1775 года всего 18 генералов русской службы имели почетное золотое оружие, украшенное бриллиантами.

Заключение мира с турками позволило правительству сосредоточить свои усилия на подавлении народного бунта под руководством Емельяна Пугачева. Суворова посылают в Поволжье. Преследуя в степи самого Пугачева, он почти настиг его, но неожиданно для многих вождь восстания был выдан его сообщниками коменданту Яицкого городка (будущий Уральск). Суворову оставалось лишь доставить "злодея" в Симбирск. Именно по его предложению Пугачева посадили в железную клетку. 1 октября Суворов сдал арестованного командовавшему всеми правительственными силами в регионе графу П. И. Панину. Тогда же Панин в донесении императрице сообщал: "Неутомимость и труды Суворова выше сил человеческих". О своих дальнейших действиях по усмирению восстания Суворов пишет в автобиографии: "В следующее время моими политическими распоряжениями и военными маневрами буйства башкирцев и иных без кровопролития сокращены". За участие в этих событиях Александр Васильевич получил от Екатерины II две тысячи червонцев.

После заключения Кючук-Кайнарджийского мира Крымское ханство стало считаться формально независимым от Турции. Лишь в отношении религии султан оставался главой татарского населения ханства. Но турки, вопреки договору, не оставляли попыток вернуть себе Крым. Требовалось, избегая военных столкновений, пресечь турецкие посягательства на Крым. Выполнить эту миссию правительство поручило Суворову.

В 1789 году Суворов получил в командование семитысячный отряд, с которым должен был прикрывать левый берег реки Прут и в случае необходимости оказывать помощь основным силам русских под командованием генерал-аншефа Н. В. Репнина или же войскам союзных австрийцев, 18-тысячный корпус которых располагался неподалеку от суворовского лагеря. В нескольких десятках километров от войск союзников было сосредоточено 30 тысяч турок под командованием Осман-паши. Турецкий командующий намеревался разбить противника поодиночке, начав с австрийцев. Разгадав его намерение, Суворов предложил принцу Кобургскому свой план: не дожидаясь наступления врага, самим разгромить его. План был принят, и после соединения 19 июля русско-австрийский корпус пошел в наступление, а 21 июля при Фокшанах после десятичасового боя разбил турок.

Менее чем через два месяца, 11 сентября, тот же русско-австрийский отряд в новом сражении на реке Рымник разгромил 100-тысячную армию турок под командованием самого великого визиря. До сих пор источники спорят о числе убитых турок. Их данные колеблются между 6 и 20 тысячами человек. Русско-австрийский корпус потерял около 700 человек.

За эту двойную победу на Суворова посыпался буквально дождь наград. Он получил знаки уже имевшегося у него ордена Андрея Первозванного, но украшенные бриллиантами, новую золотую шпагу с бриллиантами и "с надписью сего дела", первую степень боевого ордена Св. Георгия (до Суворова ее получили лишь пять человек: генерал-аншефы П. А. Румянцев-Задунайский, А. Г. Орлов и П. И. Панин в 1770 году, В. М. Долгоруков-Крымский в 1771 и генерал-фельдмаршал Г. А. Потемкин-Таврический в 1788 году), а также графское достоинство и почетную приставку к фамилии "Рымникский"; позднее - бриллиантовые эполет и перстень.

По поводу награждения Суворова Екатерина II писала Г. А. Потемкину: "Хотя целая телега с бриллиантами уже накладена, однако, кавалерии Егорья (Георгия. - В. Д.) большого креста посылаю по твоей просьбе, он (Суворов. - В. Д.) того достоин".

Река Рымник2 положила начало громкой всеевропейской известности полководца. Австрийский император за эту победу послал ему золотую, украшенную бриллиантами табакерку со своим портретом и диплом на титул графа Священной Римской империи.Но сам Суворов, разбив с небольшими силами в генеральных сражениях главные соединения противника (в то время как основная русская армия, вернее, две огромные армии общей численностью более 110 тысяч под командованием Потемкина практически бездействовали), понимал, что славу блистательных побед он должен разделить с рядовыми солдатами и офицерами. Он трижды посылал Потемкину списки отличившихся, сопровождая их такими словами: "Другой список тоже немал, но где меньше войска, там больше храбрых". Однако его солдаты так и остались без наград. Суворов, желая хоть как-то отметить солдат, победивших в решающих битвах, построил войска в каре и каждому солдату выдал по лавровой ветви. Александр Васильевич произнес речь, в которой благодарил их за подвиги.

Главной задачей русских войск в кампании 1790 года было взятие сильнейшей турецкой крепости Измаил. Штурм крепости, которым руководил А. В. Суворов, начался ранним утром 11 декабря и продолжался до темноты. Уже вечером того же дня Суворов докладывал Потемкину: "Нет крепче крепости, ни отчаяннее обороны как Измаил, падшей… кровопролитным штурмом!" "Все чины войск мне вверенных, соответствуя толь ревностно заслужили славу и воспримут достойное воздаяние заслуге", - писал Суворов, представляя большой список, включавший несколько сотен фамилий особо отличившихся при штурме генералов, офицеров и сержантов. Многие командиры были награждены орденами, золотыми шпагами, а те из офицеров, кто не удостоился ордена, получили право носить особой формы золотой крест на Георгиевской ленте, наподобие Очаковского, с надписью на одной стороне "За отменную храбрость", а на другой - "Измаил взят декабря 11 1790". Все нижние чины, участвовавшие в измаильском штурме, получили серебряные овальные медали на Георгиевских лентах с вензелем императрицы Екатерины II и надписью "За отменную храбрость при взятье Измаила декабря 11 дня 1790".

Суворов, рассчитывавший на звание генерал-адъютанта, его не получил, а был произведен в подполковники Преображенского полка (полковником преображенцев традиционно считался император или императрица, в данном случае Екатерина II), и в его честь была выбита медаль. На ее лицевой стороне изображен портрет полководца в накинутой на плечи львиной шкуре (атрибут Геракла), на оборотной - труба славы, перекрещенная с лавровой ветвью, и венок из дубовых листьев, к которому подвешены четыре щита с надписями: "Кинбурн", "Рымник", "Фокшаны" и "Измаил". Суворовская медаль сочетала в себе свойства персональной награды полководцу (один экземпляр предназначался ему лично) и памятной медали, которая должна была прославлять такое важное событие, как взятие Измаила.

Суворов в одном из писем признался: "Чувствую непрестанно, что я за Измаил худо награжден, сколько ни философствую". И позже он по этой же причине вспоминал свой, может быть, самый большой подвиг с оттенком обиды: "Стыд Измаильский из меня не исчез".

За несколько дней до официального празднества, данного в Таврическом дворце по случаю взятия Измаила, Потемкин отправил Суворова подальше от столицы, в Финляндию. Сделано это было хитро (формально сама Екатерина II сказала полководцу: "Вы будете мне крайне нужны в Финляндии"). Александр Васильевич, прекрасно понимавший всю подоплеку этого, уже на следующий день, не опускаясь до каких либо объяснений, прибыл в Выборг.

Последующие полтора года выдающийся полководец занимался строительством оборонительных сооружений на Севере, в то время как основные события жизни государства происходили на юге (завершалась вторая русско-турецкая война) и на западе, в Польше. В одном из писем Суворов с отчаянием пишет: "Баталия мне покойнее, нежели лопата извести и пирамида кирпичей". Но все его просьбы и рапорты оставались без последствий. Лишь когда в Польше поднялось восстание под руководством Тадеуша Костюшко и создалась реальная угроза разгрома русских войск, вспомнили о непобедимом графе Рымникском.

Суворов прибыл в Польшу осенью 1794 года. В двух сражениях 6 и 8 сентября при монастыре Крупчицы и у Бреста он с 11-тысячным корпусом разбивает 16-тысячный отряд поляков и вносит резкий перелом в ход всей кампании.

За эти сражения Суворов был отмечен алмазным бантом к шляпе и еще одной, необычной наградой - тремя пушками, захваченными в первом из боев.

Апогеем кампании явилось взятие 24 октября войсками А. В. Суворова Праги, укрепленного предместья Варшавы. После нескольких часов штурма польская столица капитулировала, причем на весьма мягких условиях - все польские войска, сдавшие оружие, распускались по домам, неприкосновенность жизни и имущества граждан гарантировалась самим А. В. Суворовым. Жители Варшавы сразу же оценили гуманизм и миролюбие русского полководца, свидетельством чего стала поднесенная ими Суворову золотая, украшенная эмалью табакерка с надписью: "Варшава своему избавителю".

За штурм Праги Суворов наконец получил долгожданный фельдмаршальский жезл, украшенный бриллиантами. Теперь он становился независимым от большинства других коллег, получив право командовать многими из них, имевшими "старшинство" в чине генерал-аншефов (то есть произведенными в полные генералы ранее Александра Васильевича). Одновременно король Пруссии прислал Суворову знаки ордена Красного Орла и высшего прусского ордена Черного Орла, а австрийский император пожаловал ему свой портрет, украшенный бриллиантами.

Все офицеры - участники штурма Праги, не отмеченные орденами, получили право ношения особого золотого креста на Георгиевской ленте. Серебряная ромбовидная медаль с надписью "За труды и храбрость при взятье Праги октября 24 1794 г." на красной ленте ордена Св. Александра Невского предназначалась для нижних чинов, "как в сем штурме мужественно подвизавшихся, так и прочих, кои в течение действий оружия нашего на укрощение мятежа в Польше произведенных находилися в разных сражениях", говорилось в именном императорском указе от 1 января 1795 года.

Портрет Александра Васильевича Суворова.

М.И. Пыляев.

День генералиссимуса Суворова

Русский чудо-богатырь Суворов остался загадкой для потомства. Быстрый, решительный, предприимчивый не только в военных действиях, но и в своих поступках, разнообразный до бесконечности как разнообразны были окружавшие его обстоятельства, великий вождь и в то же время странный старик, который то шалит, как ребенок, то обнимает мыслью целый мир, решает в своем уме самые сложные вопросы, касавшиеся счастья миллионов людей или судьбы государства. Человек, обладавший всеми способами и средствами по своему званию, но не пользовавшийся ими; презиравший роскошь, спавший на соломе, довольствовавшийся солдатским сухарем, боровшийся со своими страстями, обуздывавший их и оставшийся победителем в этой борьбе. Истинные свои замыслы он всегда прикрывал фарсами и лаконичными остротами. Деяния Суворова принадлежат истории, мы их не коснемся, но возьмем одну его частную жизнь, которую почерпнем из рассказов его приближенных и слуг.

Всего слуг у него было пятеро: старшим из них был его камердинер Прохор Дубасов, более известный под именем Прошка. Этот верный слуга фельдмаршала пережил своего барина и умер в 1823 году, восьмидесяти лет. В уважение заслуг его господина, в день открытия памятника Суворову на Царицыном лугу он был пожалован императором Александром I в классный чин с пенсией в 1200 рублей в год. Помощником этого камердинера, или, как его называли, подкамердинер, был сержант Иван Сергеев. Он находился при Суворове шестнадцать лет безотлучно, а поступил к нему в 1784 году из Козловского мушкетерского полка. Впоследствии он находился при сыне героя, Аркадии Александровиче, до самой его смерти, постигшей сына в той же реке, которая доставила отцу славное имя Рымникского. Третьим подкамердинером, или вернее, денщиком Суворова, был сержант Илья Сидоров. Прислуживал генералиссимусу еще фельдшер, который временами пускал ему кровь. В те годы кровопускание считалось единственным средством от многих болезней, и многие прибегали к нему. Пятым приближенным слугой Суворова был повар Матька. Вся эта прислуга спала возле спальни Суворова и на первый его призыв к нему являлась.

День Суворова начинался с первыми петухами: в первом часу он приказывал будить себя. В военное время он пробуждался еще ранее. Нередко и в мирное время он проводил учения в ночное время. “Ночной бой, — говорил Суворов, — выгоден тому, кто отважен и смел, ибо тут число войска не видно и мало значит, да и от стрельбы мало толку. Ночной поход также служит на пользу тому, кто любит являться перед неприятелем внезапно”. Суворов приказывал себя будить, не слушая никаких отговорок: “Если не послушаю, тащи меня за ногу!” Спал Суворов на сене, уложенном так высоко, как парадная постель. Над сеном стелилась толстая парусиновая простыня, на нее тонкая полотняная, в головах две пуховые подушки, которые всюду за ним возились. Третья простыня служила ему вместо одеяла. В холодное время он сверх простыни накрывался своим синим плащом. Ложился в постель Суворов без рубашки. Встав с постели, нагишом, он начинал бегать взад и вперед по спальне, а в лагере по своей палатке. Нередко в летнее время он бегал в таком виде в саду, где и маршировал в такт. Все это продолжалось около часа. Во время таких “эволюций” он держал в руках тетрадки и твердил татарские, турецкие и карельские слова и разговоры. Для практики в последнем языке он у себя держал несколько карелов из собственных своих новгородских вотчин. После такого урока он умывался: ему, по обыкновению, приносили в спальню два ведра самой холодной воды и большой медный таз. В продолжение получаса он выплескивал из ведер воду себе на лицо, говоря, что это помогает глазам. После этого камердинер должен был оставшуюся воду тихонько лить ему на плечи, так чтобы вода стекала ручейком и катилась по локтям. Мытье заканчивалось во втором часу ночи. Обтирался Суворов перед камином. В это время входил в спальню его повар Матька с чаем. Только он один имел право наливать Суворову чай и даже в его присутствии кипятить воду. Налив половину чашки, он подавал ему отведать: если чай был крепок, разбавлял водой. Суворов любил черный чай, лучшего качества, и еще приказывал его просеивать сквозь сито. Чай он выписывал из Москвы через своего управляющего, которому наказывал, чтобы “прислал ему наилучшего, какой только обретаться может... По цене купи как бы тебе дорог не показался, выбери его через знатоков, да перешли мне очень сохранно, чтобы постороннего духа он отнюдь не набрался, а соблюдал бы свой дух весьма чистый”.

В скоромные дни он пил по три чашки со сливками, без хлеба и сухарей, в постные — без сливок. Строго соблюдал все посты, не исключая среды и пятницы. А во время Страстной недели Суворов ничего не ел, а только пил один черный чай без хлеба.

Когда подавался чай, Суворов требовал белой бумаги для записи своих выученных уроков. Писал он всегда тушью, а не чернилами. Письма писал на толстой бумаге, иногда на небольших клочках, самым мельчайшим почерком. Слог его был краток и мужественен, и выбор выражений так меток, что он никогда написанного не поправлял. Запечатывал он их самым дорогим сургучом и огромной печатью с знаменами, пушками и саблями с надписью: “Virtute et veritate”, т. е. “доблесть и верность” — девиз Суворова. После чая он спрашивал повара, что тот будет готовить и что будет у него для гостей. Повар отвечал. “А для меня что?” — спрашивал Суворов. В постный день повар отвечал: уха, а в скоромный — щи. Вторым блюдом было жаркое. Сладкого Суворов никогда не ел, соусов тоже. Большой званый обед для гостей у него был из семи блюд, а иногда и более. Если кто желал угостить обедом Суворова, то приглашал к себе его повара — другой стряпни он не ел. Суворов очень любил, когда у него обедали и говорили много за столом, но не терпел тех, кто много ел. Раз один приезжий иностранец обедал у Суворова и удивил его и всех присутствующих своим аппетитом. Всякое блюдо быстро исчезало. Суворов смотрел с изумлением. На другой день он не мог позабыть этого посещения и сказал: “Ну, спасибо гостю, он первый изволил отдать справедливость искусству моего повара, ел, как будто у него нет желудка. Он не подходит под указ Петра Первого об отпуске прожорам двух пайков: для него мало и четырех”.

Суворов неохотно тратил деньги на парадные обеды. Потемкин много раз напрашивался к нему на обед. Суворов всячески отшучивался, но наконец вынужден был пригласить его с многочисленной свитой. Суворов призывает к себе Матоне, метрдотеля, служившего у Потемкина, заказывает ему роскошный обед и просит не щадить денег на яства, а для себя приказывает своему повару изготовить два постных блюда. Обед вышел роскошнейшим и удивил даже самого Потемкина, привыкшего к роскоши. По выражению Суворова, за столом “река виноградных слез несла на себе пряности обеих Индий”.

Но сам он, под предлогом нездоровья, кроме двух блюд, ничего не ел. На другой день, когда Матоне представил ему счет, простиравшийся за тысячу рублей, то Суворов отказался оплатить его, только написал на нем: “Я ничего не ел” и отправил Потемкину, который тотчас заплатил, сказав: “Дорого стоит мне этот Суворов!” Но возвратимся опять к утру Суворова. После чая он, все еще неодетый, садился на софу и начинал петь по нотам духовные концерты Бортнянского и Сарти. Такое пение продолжалось целый час. Он очень любил петь. Голос у него был бас. У Суворова в московском доме, близ церкви Вознесения у Никитских ворот, жили даже крепостные певчие и музыканты. Он держал их там для усовершенствования в музыке и пении, и приказывал ходить учиться к другим, славившимся тогда в Москве, например, к Голицынским. Во время своего житья в деревне певчие эти переводились из Москвы в имение.

После пения Суворов спешил одеваться: туалет свой он совершал не более пяти минут и в конце еще раз умывал лицо холодной водой. Затем он приказывал камердинеру Прошке позвать своего адъютанта, полковника Данила Давыдовича Мандрыкина с делами.

Ранее еще семи часов Суворов отправлялся на развод. К разводу Суворов выходил в мундире того полка, какой был тогда в карауле. После развода, если не было докладов и дел, он призывал инженерного полковника Фалькони для чтения иностранных газет. Суворов выписывал до двенадцати заграничных газет: шесть французских и шесть немецких, и, кроме того, “Московские” и “Петербургские Ведомости”. Из оставшихся после Суворова расходных книг видно, что он на газеты тратил в год около трехсот рублей.

По окончании чтения газет Суворов спрашивал, подано ли кушанье. Садился он за стол в 8 часов утра, а когда у него был парадный обед, то часом позднее. Перед обедом он пил рюмку тминной сладкой водки, а когда страдал желудком, то выпивал рюмку пеннику с толченым перцем. Закусывал водку всегда редькой. Прибор за столом у него был самый простой: оловянная ложка, нож и вилка с белыми костяными черенками. На серебре он не ел, говоря: “В серебре есть яд”. Суворов никогда не садился на хозяйское место, а всегда сбоку, по правую сторону стола, на самом углу. Перед обедом, идя к столу, он громко читал “Отче наш”. Кушанья не ставили на стол, а носили прямо из кухни, с огня, горячее, в блюдах, обнося каждого гостя и начиная со старших. Суворову подносили не всякое блюдо, а только то, которое он кушал. Суворов соблюдал величайшую умеренность в пище, так как часто страдал расстройством желудка. Камердинер Прошка всегда стоял позади стула и не допускал ему съесть лишнее, прямо отнимая тарелку, не убеждаясь никакими просьбами, потому что знал, что в случае нездоровья Суворова он же будет в ответе и подвергнется строгому взысканию: “Зачем давал лишнее есть?” И если в такой момент разгневанный барин спрашивал, по чьему приказанию он это делает, отвечал: “По приказанию фельдмаршала Суворова”. — “Ему должно повиноваться”, — говорил Суворов. Часто Прошка обходился весьма дерзко со своим барином. Король Сардинский Карл Эммануил прислал Прошке две медали на зеленых лентах, с изображением на одной стороне императора Павла I, на другой — своего портрета с латинской надписью: “За сбережение здоровья Суворова”. Прошка всегда носил их на груди.

В продолжение обеда Суворов пил немного венгерского или малагу, а в торжественные дни — шампанское. Суворов никогда не завтракал и не ужинал. Лакомств и плодов он не любил. Изредка только, вместо ужина, подавали ему нарезанный ломтиками лимон, обсыпанный сахаром, да иногда ложечки три варенья, которые он запивал сладким вином.

Во время походов Суворов никогда не обедал один: стол его накрывался на пятнадцать-двадцать персон для генералов и прочих чинов, составлявших его свиту. За столом Суворов имел предрассудки: не терпел, чтобы брали соль ножом из солонки, двигали ее с места на место или ему подавали — каждый должен был отсыпать себе на скатерть соли сколько ему угодно и тому подобное...

После стола всегда крестился три раза. Вообще он молился очень усердно и всегда с земными поклонами, утром и вечером, по четверти часа и более. Во время Великого поста в его комнатах всякий день отправлялась Божественная служба. Во время Божественной службы у себя дома, как и в деревне, он всегда служил дьячком, зная церковную службу лучше многих причетников. На Святой неделе, отслушав заутреню и раннюю обедню в церкви, он становился в одном ряду с духовенством и христосовался со всеми, кто бы ни был в церкви. Во все это время его камердинеры стояли сзади, с лукошками крашеных яиц, и Суворов каждому подавал яйцо, но сам ни от кого не брал. Во всю Святую неделю пасха и кулич не сходили с его стола и предлагались каждому из гостей.

Троицын день он праздновал по старинному русскому обычаю: обедал всегда с гостями в роще под березками, украшенными разноцветными лентами, при пении певчих или песенников и с музыкой. После обеда сам играл в хороводах с девушками и солдатами. В походах во время Святок, если это случалось в городах, то всегда праздновал их шумно, приглашая множество гостей, забавлялся игрой в фанты и в другие игры, и особенно очень любил игру “жив, жив курилка”. На Масленице он очень любил гречневые блины и катание с гор. А также на этой неделе давал балы, иногда раза три в неделю. Сам он на них присутствовал до обыкновенного своего часа сна, и когда тот наступал, он потихоньку уходил от гостей в спальню, давая гостям веселиться до утра. Именины и день своего рождения никогда не праздновал, но всегда с большим почтением праздновал торжественные царские дни. В эти дни он бывал в церкви во всех орденах и во всем параде и после обедни приглашал гостей, а иногда давал бал.

В обыкновенные дни после обеда Суворов умывался, выпивал стакан английского пива с натертой лимонной коркой и с сахаром — этот напиток тогда ввела в употребление Дашкова, — затем раздевался догола и ложился в постель спать часа на три. Встав после сна, он одевался очень быстро. Одежда его, кроме белья, состояла из нижнего канифасного платья с гульфиками. Садясь на стул, он надевал наколенники и китель, белый канифасный с рукавами. Это был его домашний, комнатный наряд. И в конце одевал на шею Аннинский или Александровский орден. Зимой в самый сильный мороз не носил он мехового платья, даже теплых фуфаек или перчаток, хотя бы целый день должен был стоять на морозе. Плаща и сюртука не надевал даже в самый сильный дождь. В самые суровые морозы, под Очаковым, Суворов в лагере был в одном супервесте с каской на голове, а в царские дни — в мундире и шляпе, и всегда без перчаток. Императрица Екатерина II пожаловала ему дорогую соболью шубу польского покроя, крытую разрезным зеленым бархатом с золотыми петлицами и кистями. Но Суворов никогда не надевал ее. Только из повиновения раза два надевал, когда выходил из кареты, в которой с большим уважением возил ее. Зимой Суворов любил, чтобы в комнатах его было так тепло, как в бане. Дома он разгуливал по комнатам без всякого платья. В Варшаве и Херсоне его квартиры были с садом, по которому он и бегал всегда в одном белье и в сапогах. Квартиры его состояли, как правило, из трех комнат: первая комната была его спальней и кабинетом, вторая шла за столовую, гостиную и залу, а третья предназначалась для слуг. В спальне его всегда до рассвета горели две восковые свечи, а в камердинерской, возле спальни, всю ночь горела в тазу одна сальная.

Суворов часто спал навзничь и часто кричал во сне. Во время таких припадков прислуга должна была будить его.

Суворов очень любил мазаться помадой и прыскаться духами. Особенно он любил одеколон, которым ежедневно смачивал узелок своего платка. Табака он никогда не курил, но очень часто любил нюхать рульный табак. Табакерку в будничные дни он имел золотую, а в праздники — осыпанную бриллиантами (таких у него было несколько — все подарки царственных особ). Он очень не любил, чтобы нюхали его табак.

Исключение было только для большого друга — князя Г. С. Волконского. Не терпел, чтобы в доме его были зеркала, и если в отведенной ему квартире оставались такие, то их закрывали простынями. “Помилуй Бог, — говорил он, — не хочу видеть другого Суворова”. Если же случалось ему увидеть незакрытое зеркало, то тотчас отвернется и во всю прыть проскачет мимо, чтобы не увидеть себя. Однажды в Херсоне, по усиленной просьбе дам, позволил он поставить в дальней, задней комнате маленькое зеркало, которое прозвал “для дам-кокеток” и сам в эту комнату не входил. Да и дамы после такого его отзыва не решались туда идти.

Во время пребывания Суворова в Таврическом дворце, по приказу Императрицы, самое точное внимание было оказано причудам фельдмаршала: уж не говоря о том, что все зеркала были завешаны и дорогая мебель вынесена, но и комнаты были приспособлены так, как у него в доме. Так, для спальной назначили комнату, где есть камин; для кабинета же особой комнаты не дали. В спальне фельдмаршала настлали сена, которое покрыли простыней и одеялом, в голову положили две большие подушки. У окна поставили стол для письма, два кресла и маленький столик, на котором его повар Матька разливал чай.

Кушанья для Суворова под надзором последнего готовили в пяти горшочках. В скоромные дни были: вареная с пряностями говядина, под названием духовой, щи из свежей или кислой капусты, иногда калмыцкая похлебка — башбармак, пельмени, каша из разных круп и жаркое из дичи или телятины. В постные дни: белые грибы, различно приготовленные, пироги с грибами, иногда жидовская щука. Готовилась она так: снимут с щуки кожу не отрезая головы и, очистив мясо от костей, растирают его с разными пряностями, фаршируют им щучью кожу и, сварив, подают с хреном... Суворов любил и просто разварную щуку, под названием “щука с голубым пером”.

Суворов не меньше зеркал не терпел своих портретов. Кажется, курфирст Саксонский первый упросил списать с него портрет для Дрезденской галереи. Прислал к нему известного живописца Миллера. Суворов очаровал художника своими разговорами. “Ваша кисть, — сказал он, — изобразит черты лица моего: они видимы, но внутренний человек во мне скрыт. Я должен сказать вам, что я лил кровь ручьями. Трепещу, но люблю моего ближнего. В жизнь мою никого не сделал я несчастным, не подписал ни одного смертного приговора, не раздавил моею рукой ни одного насекомого, бывал мал, бывал велик!” При этих словах он вскочил на стул, спрыгнул со стула и прибавил: “В приливе и отливе счастья, уповая на Бога, бывал я неподвижен так, как теперь”. Он сел на стул. “Вдохновитесь гением и начинайте”, — сказал он Миллеру.

Суворов при себе никогда не носил ни часов, ни денег. Так же и в его доме никогда не было часов. Он говорил, что солдату они не нужны и что солдат без часов должен знать время. Когда надо было идти в поход, никогда в приказах не назначал часа, но всегда приказывал быть готовым с первыми петухами. Для этого он научился петь петухом и когда время наставало, выходил и выкрикивал “ку-ка-ре-ку” и солдаты выступали в поход.

Также не держал Суворов при себе никаких животных, но, увидев во дворе собаку или кошку, любил их приласкать: собаке кричал: “гам-гам”, а кошке “мяу-мяу”. Живя в деревне с Покрова или в Великом посту, в одной из своих комнат устраивал род садка: пол горницы приказывал устилать песком, наставит там елок и сосен, поставит ящики с кормом и напустит туда скворцов и всякой мелкой птицы. Так до Святой недели и жили птицы у него, как в саду. А в Великий праздник, когда станет потеплее, велит их выпустить на волю. “Они, — скажет, — промахнулись: рано прилетели, и на снегу им было взять нечего... Вот теперь до тепла пускай у меня поживут на елках”.

В своем новгородском имении Суворов был еще неприхотливее: точно так же рано вставал, ходил в церковь, по праздникам звонил в колокола, играл с ребятишками в бабки. На Масляной неделе строил ледяную горку, на Святой — качели. Катался по льду на коньках. Любил угощать всех вином, но сам не пил и не любил пьяных: даже зимой приказывал поливать водой у колодца таких крестьян, которые шибко пьянствовали. Простота его доходила до того, что он вместо лодки переправлялся по реке в чану, протянув канат с берега на берег. Суворов говорил, что военным надо на всем уметь переплывать реки — и на бревне, и на доске.

Суворов ежедневно ходил по десяти и более верст, и когда уставал, то бросался на траву и, валяясь несколько минут на траве, держал ноги кверху, приговаривая: “Это хорошо, чтобы кровь стекла!” То же приказывал делать и солдатам. Докторов, как мы выше уже говорили, он сильно недолюбливал, и когда его подчиненные просились в больницу, то он говорил им: “В богадельню эту не ходите. Первый день будет тебе постель мягкая и кушанье хорошее, а на третий день тут и гроб! Доктора тебя уморят. А лучше, если нездоров, выпей чарочку винца с перчиком, побегай, попрыгай, поваляйся и здоров будешь”.

Когда Суворов захворал смертельно, и когда сыпь и пузыри покрыли все тело его, то он слег в постель и велел отыскать аптеку блаженной памяти Екатерины: “Она мне надобна только на память”.

Простота и воздержанность Суворова сроднила его с недугами, научила переносить их легко и без ропота. Суровая жизнь была хорошей боевой школой. Школа Суворова пряталась и под его причудами, только не сразу можно было добраться до смысла причуд. Граф Серюг говорил в своих записках, что “Суворов прикрывал блестящие достоинства странностями, желая избавить себя от преследования сильных завистников”.