Неизвестный художник. Портрет Иосифа Владимировича Гурко. 1848 г.

Прорыв отряда Гурко в Забалканье

Наступление Передового отряда, начатое 25 июня (7 июля) 1877 года, развивалось успешно. Сначала И. В. Гурко разведал силы противника в районе Тырнова — древней столицы Болгарии. Турецкие войска у Тырнова насчитывали пять батальонов, батарею и несколько сот человек иррегулярной конницы.

Обнаружив русские войска, турки оставили город и заняли позиции на правом берегу р. Янтра. Турецкие войска пытались остановить наступление русских войск, но были сбиты сильным артиллерийским ударом. Особенно отличилась 16-я конная батарея под командованием подполковника М. Ф. Ореуса. Наши артиллеристы подавили вражескую батарею, а затем открыла огонь по турецкой пехоте. Турки, попав под артиллерийский обстрел и оказавшись под угрозой флангового обхода казаков, поспешно отступили. С началом отхода Ореус перевел свою батарею на правый берег Янтры и с 600 м стал громить отступавших турок. Турки бежали, бросая оружие, боеприпасы и амуницию. Преследуя врага, русские войска освободили Тырново. Местные жители встречали русских как своих освободителей. В брошенном турками лагере были захвачены значительные запасы боеприпасов и продовольствия. Русские потеряли всего двух артиллеристов ранеными.

После занятия Тырново генерал Иосиф Владимирович Гурко начал подготовку к захвату горных перевалов. Для движения через Балканские горы можно было использовать проходы через четыре перевала — Шипкинский, Травненский, Хаинкиойский и Твардицкий. Самым удобным из них был Шипкинский, самым сложным — Хаинкиойский. Но Шипкинский перевал был занят противником и хорошо укреплен. Южнее его, в районе Казанлыка, располагались крупные резервы турецкой армии. Травненский и Твардинский перевалы также контролировались турками. Лишь Хаинкиойский перевал ими не охранялся. Его и выбрали для обхода Шипкинской позиции турецкой армии.

Гурко выслал на Хаинкиойский перевал Передовой отряд во главе с генералом О. Е. Раухом для детальной разведки пути. Было установлено, что дорога доступна для движения войск, однако громоздкие обозы не пройдут. Решено было конный обоз заменить вьючным. Взять на пять дней сухари, которые считали неприкосновенным запасом и могли использоваться только по особому приказу. Для коней имелся трёхдневный запас зернового фуража. Всё, что могло задержать войска, оставили в Тырново. За два дня сотня уральцев и конно-пионерская (саперная) команда постарались исправить путь через проход, кроме последних 10 км от выхода (в целях маскировки, чтобы не привлекать внимание противника).

После прохода перевала Гурко имел два варианта действий. Если бы силы турецких войск в Забалканье оказались значительными, Передовой отряд ограничился бы лишь обороной южных выходов из Хаинкиойского прохода. Если же, наоборот, турецкие силы в Забалканье оказались бы незначительными, Гурко предполагал двинуться на Казанлык, разбить там турецкие резервы и угрозой с тыла гарнизон Шипки оставить свои позиции. Главнокомандующий согласился с решением и планом Гурко и сообщил ему, что 30 июня (12 июля) в Тырнов прибудет полк 9-й пехотной дивизии с батареей. Эти войска должны были содействовать с севера Передовому отряду в захвате Шипкинского перевала. 2 (14) июля главнокомандующий отверг просьбу Гурко о наступлении Передового отряда глубоко на юг. Русское командование уже получило известие о переброске морем 30-тыс. армии Сулеймана-паши численностью из Албании в Болгарию.

Прорыв отряда Гурко в Забалканье.

30 июня (12 июля) отряд Гурко продолжил наступление. Движение наших войск проходило в сложных условиях. На пути к перевалу, имевшему ширину не более 100 м, было три очень трудных подъёма. От перевала начинался некрутой спуск по ущелью длиной до 20 км. Дорога проходила по берегам и руслу р. Сельвер. Войскам часто приходилось переходить с одного берега на другой. Особенно тяжелым оказался участок длиной около 4 км перед самым выходом из ущелья: дорога шла по обрыву и была очень узкой. Артиллерию приходилось перетаскивать вручную. Участник похода вспоминал: «Подъёмы и спуски были круты и узки настолько, что приходилось орудия и зарядные ящики подымать и спускать на руках, повороты дороги были неожиданны, так что управлять ходом орудий и ящиков было очень трудно; до какой степени тяжел и опасен был путь для артиллеристов, можно судить по тому, что даже горные орудия — эти миниатюрные пушки на двух колесах, запряженных парой лошадей, — и те обрывались нередко с дороги в пропасть».

Несмотря на все сложности, русские войска успешно одолели перевал. Как докладывал генерал Гурко: «Только русский солдат мог пройти в три дня и провезти полевые орудия по столь тяжелому ущелью». Вместе с русскими шли и болгарские ополченцы. «Справедливость требует сказать, отмечал Гурко, — что Болгарское ополчение нисколько не отставало от остальных войск в деле преодоления трудности движения».

Утром 2 (14) июля Передовой отряд вышел из ущелья и атаковал турецкий батальон, расположенный в селении Хаинкиой. Турки были застигнуты врасплох и бежали. Вскоре от Твардицы подошёл ещё один турецкий батальон. Силами двух батальонов турки предприняли контратаку, но успеха не имели и отошли к Сливену. 3 (15) июля около двух полков казаков и двумя дружинами Болгарского ополчения и артиллерией разгромили три турецких батальона, которые двигались на помощь своим войскам. В этот же день казаки повредили телеграфную линию на участке Нова Загора (Ени-Загра) — Стара Загора (Эски-Загра) и захватили транспорт противника с боеприпасами. Одновременно наша разведка что в Нова-Загора расположено 5 батальонов турецких войск, в Казанлыке — 5-10 батальонов и на позициях в Шипкинском проходе — 8-10 батальонов. Активные действия русских войск заставили турецкое командование отказаться от атак и перейти к обороне. Успехи в первых боях и результаты разведки окончательно утвердили Гурко в решении двинуться на Казанлык и овладеть Шипкинским перевалом.

Таким образом, успешное форсирования Передовым отрядом генерала Гурко Балканского хребта и действия незначительных наших войск, заставивших противника перейти к обороне, показывают, что эффект мог быть намного более значительным, если бы наступал не небольшой отряд, а сильная ударная группа войск. Очевидно, что в таком случае быстрый прорыв русских войск к Адрианополю и Константинополю стал бы реальностью и заставил Порту заключить выгодный для России мир, а не отбиваться и ждать «помощи Запада» (Англии).

Продолжая наступление, 4 (16) июля отряд Гурко двинулся на Казанлык. В пути Передовой отряд за несколько часов разгромил три турецких батальона, пытавшихся преградить русским путь. На следующий день русские войска снова разбили противника у Чорганово, взяв только пленными около 400 человек. 5 (17) июля Гурко занял Казанлык. Русские войска вышли в тыл противнику, занимавшему Шипку под началом Халюсси-паши. Позиции в Шипкинском проходе были заняты семью турецкими батальонами (4700 человек) при девяти орудиях. Турецкие позиции на Шипке были сооружены фронтом на север, так как именно с севера, от Габрово, Халюсси-паша ожидал наступления русских. У Среднего Беклема находились двухъярусные стрелковые окопы, на горах Кадийская Стена и Узун-куш — стрелковые окопы, на горе Шипка — батарея на три орудия и стрелковые окопы и на скатах горы св. Николая — две батареи по три орудия и стрелковые окопы.

В то время, когда Передовой отряд вел бой у Казанлыка, со стороны Габрово к Шипкинскому перевалу подошел Габровский отряд генерал-майора В. Ф. Дерожинского, состоявший из 36-го Орловского пехотного полка, 30-го Донского казачьего полка и батареи. Отряду было приказано 5 (17) июля атаковать Шипку с целью оказания помощи Передовому отряду. Русское командование планировало овладеть Шипкинским перевалом одновременной атакой с юга отрядом И. В. Гурко и с севера Габровским отрядом В. Ф. Дерожинского.

Отряд Дерожинского 4 (16) июля небольшими силами (две роты пехоты и две сотни казаков) сбил три турецких батальона с горы Большой Бедек, расположенной к востоку от Шипкинского перевал. Чтобы отвлечь внимание Халюсси-паши от шоссе из Габрово в Казанлык, по нему Дерожинский был намерен повести основное наступление на турецкие позиции. Кроме того, Дерожинский собирался по горным тропам, проходившим через Балканы в районе горы Большой Бедек, связаться с Передовым отрядом. Дерожинский совершенно правильно рассчитывал, что без установления связи с Гурко нельзя будет организовать одновременную и решительную атаку Шипки с севера и юга. Однако приехавший в ночь с 4 на 5 (16-17) июля в Габровский отряд непосредственный его командир — начальник 9-й пехотной дивизии генерал-адъютант Святополк-Мирский — не согласился с предложением Дерожинского дожидаться установления связи с Гурко и назначил на 5 (17) июля решительный штурм Шипки.

5-6 (17-18) июля шли упорные бои за Шипку. 5 (17) июля отряд генерала Святополка-Мирского атаковал Шипку с северной стороны. Наступление Габровский отряд вёл тремя колоннами, средней в лоб, а фланговыми в обход. Взаимодействие колонн не было хорошо организовано, и в целом операция вылилась в ряд разрозненных и неудачных действий всех трёх колонн. Центральная колонна не смогла фронтально преодолеть мощное сопротивление основных турецких позиций и отошла. Обход фланговыми колоннами также не удался. В этом безрезультатном наступлении Габровский отряд потерял около 200 человек убитыми и ранеными. Мирский в своем донесении главнокомандующему главные причины неудачи видел в отсутствии наступления отряда Гурко, в большом превосходстве турецких сил и в мощи вражеских укреплений. В отряде Гурко был слышен шум боя на перевале, но пехота лишь к темноте подошла к Шипке, и потому Передовой отряд перейти в наступление 5 (17) июля не мог.

6 (18) июля генерал Гурко предпринял атаку перевала с юга и тоже потерпел неудачу. Гурко повторил ошибку Мирского: начал наступление, не договорившись о взаимодействии с Габровским отрядом. План наступления был следующим: двум пластунским казачьим сотням была поставлена задача привлечь к себе внимание противника движением прямо по шоссе с юга на север, а в это время 13-й и 15-й стрелковые батальоны должны были обойти турецкие позиции с востока и ударить им во фланг. Пластуны своим движением отвлекли внимание врага. В это время стрелки скрытно, по известным лишь проводникам-болгарам горным тропам, вышли к шоссе в промежутке между горой Николая и горой Шипка. Здесь располагалось только что построенное турецкое укрепление. Стрелки вышли из леса, развернулись и пошли в атаку. В этот момент турки внезапно прекратили огонь, выкинули белый флаг и выслали парламентеров с предложением о сдаче. После того как договоренность была достигнута и турецкие парламентеры удалились как бы для подготовки сдачи, турецкая пехота вдруг снова открыла огонь и начала обходить фланги русских стрелков. Полковник Климантович, командовавший стрелками, слишком понял, что противник пошёл на военную хитрость с высылкой парламентеров, что бы разведать силы русских и выиграть время для подтягивания подкреплений и организации контрмер. В ходе боя крепление у шоссе русские солдаты взяли, но удержаться в нём не смогли. Турки подтянули подкрепления и отбросили наши войска. Халюсси-паша сосредоточил свои силы на горе Николая и оттуда, из-за надежных укрытий, турки поражали наших солдат сосредоточенным огнем. Потеряв свыше 150 человек убитыми и ранеными, Климантович вынужден был отдать приказ об отходе. Сам Климантович погиб. Тут сказалась ещё одна ошибка Гурко — отсутствие сильного резерва. Гурко, из-за прежних легких успехов, недооценивал противника. Поэтому из пяти батальонов для наступления Гурко направил лишь два.

В результате первые атаки русских отрядов турецкий гарнизон Шипки успешно отразил. Однако турки, считая дальнейшее сопротивление невозможным, в ночь на 7 (19) июля оставили свои позиции, бросили своих раненых, пушки, все запасы и отступили к Филиппополю (Пловдиву). При этом османы прикрыли свой отход переговорами с Гурко о капитуляции всего гарнизона Шипки. В тот же день Шипкинский перевал был занят русскими войсками. Оборону Шипкинского прохода после его занятия принял на себя Орловский полк с батареей. Передовой отряд сосредоточился у Казанлыка.

Таким образом, Передовой отряд выполнил свою основную задачу. Захват Шипки имел большое значение для всего последующего хода войны. Как будет видно из дальнейших событий, занятый русскими войсками Шипкинский перевал на втором этапе войны прикроет Придунайскую Болгарию от вторжения в неё турецкой армии, а на третьем этапе облегчит русским войскам переход в наступление на Адрианополь.

Сражение под Стара Загорой

Наступление русских войск вызвало большую тревогу у турецкого командования. Чтоб прикрыть турецкую столицу, из Черногории спешно перебросили войска Сулеймана-паши. Этому полководцу поручили дали задачу отбить Шипку, а затем вместе с фланговыми турецкими группировками развить наступление с трёх сторон на Систово. Турецкие войска активизировали свои действия. Массовое нашествие турецких войск привело к новому разорению Болгарии. Тысячи болгарских семей бежали на север под защиту русских войск.

Перед отрядом Гурко встала задача закрыть путь противнику, не пустить его к горным перевалам. Было решено выдвинуться к Нова Загоре и Стара Загоре, занять оборону на этом рубеже, надежно прикрыв подступы к Шипкинскому и Хаинкиойскому перевалам. Решая эту задачу, наши войска 11 (23) июля освободили Стара Загору, а 18 (30) июля — Нова Загору. 19 (31) июля 1877 года противник нанёс удар с юга, одновременно охватывая позиции русских войск с обоих флангов. Около 9 часов началась артиллерийская подготовка, которая продолжалась два часа, затем турецкая пехота пошла в атаку.

Город защищал небольшой отряд русских и болгарских войск во главе с генерал-майором Н. Г. Столетовым. Оборонительная позиция была разделена на два участка: правым флангом командовал полковник Ф. М. Депрерадович, левым — полковник М. П. Толстой. Сам Столетов со штабом находился за центром позиции. Русско-болгарские войска ружейно-артиллерийским огнем отбивали атаки турецкой армии. Особенно сложная ситуация скалывалась на левом фланге, где турки непрерывно бросали в бой свежие подкрепления. Русские и болгарские воины неоднократно контратаковали и, героически отбиваясь, срывали турецкое наступление. Местное болгарское население активно поддерживало наши войска. По инициативе народного поэта П. Славейкова была организована народная милиция (600 бойцов). Вооруженные горожане пополняли ряды Болгарского ополчения. Команды из болгар собирали убитых и заботились о раненых. Бой длился более пяти часов. Турки имели превосходство в силах, наши войска таяли. Возникла угроза окружения. Столетов вынужден был отдать приказ оставить город и отступить. Ворвавшиеся в город башибузуки принялись за грабежи и устроили резню. Они истребили около 20 тыс. человек мирного населения.

Во время этого сражения основные силы Гурко не смогли оказать поддержки отряду Столетова. Заняв накануне Нова Загору, они в 6 часов 19 (31) июля двинулись к Стара Загоре, но столкнулись с отрядом Реуфа-паши, шедшего туда же. Турецкие войска были разбиты и бежали. Конница Передового отряда с одним стрелковым батальоном в 14 часов возобновила движение к Стара Загоре. Разведка обнаружила расположение севернее и южнее города крупных сил турецкой армии. Войск, которые имелись у Гурко, было недостаточно для атаки. После уточнения обстановки он решил, что дальнейшее движение вперёд опасно. Отряд отступил к перевалам, где вошёл в состав войск генерал-лейтенанта Ф. Ф. Радецкого, оборонявших южный участок фронта. Гурко отправился в Петербург, чтобы привести оттуда 2-ю гвардейскую кавалерийскую дивизию.

Таким образом, бой под Стара Загорой позволил выявить замыслы противника и выиграть время для усиления обороны Шипки. Турецкая армия потеряла в этом сражении около 1,5 тыс. человек. Потери русских и болгарских войск составили 567 человек. Наступление группировки Сулеймана-паши было сорвано: он вынужден был остановить и заняться приведением в порядок своих войск. Почти три недели простояли турецкие войска в долине р. Тунджи.

Генерал Гурко высоко оценивал боевые качества болгарских войск. В приказе от 11 (23) августа 1877 года говорилось: «… это было первое дело, в котором вы сражались с врагом. И в этом деле вы сразу показали себя такими героями, что вся русская армия может гордиться вами и сказать, что она не ошиблась послать в ряды ваши лучших своих офицеров. Вы ядро будущей болгарской армии. Пройдут года, и эта будущая болгарская армия с гордостью скажет: «Мы потомки славных защитников Эски-Загры». Главнокомандующий Дунайской армией доносил государю, что «болгарское ополчение дралось с блистательной храбростью».

После отступления Передового отряда генерала Гурко из Забалканья, Шипка вошла в район южного фронта русской армии, вверенного обороне войск генерала Радецкого (8-й корпус, часть 2-го, 4-я стрелковая бригада и болгарское ополчение), которые пришлось растянуть более чем на 100 верст. Общий резерв расположился у Тырнова.

  Самсонов Александр

Источник

Взятие Шипки – это во многом заслуга генерала Гурко

Михаил Быков

Среди знаменитостей, родившихся или живших на Тверской земле, — генерал-фельдмаршал Иосиф Гурко. В 1894 году Иосиф Владимирович стал предпоследним русским военачальником, удостоенным этого чина, 53-м по счету. В 1879-м был награжден орденом Святого Георгия 2-й степени. Таковых в орденской истории записано 125 человек. Гурко получил орден за номером 118.

"Чтобы увековечить память этого фельдмаршала, и была построена в имении "домашняя церковь", а под нею 11 склепов, куда перенесли прах папаши и мамаши, умершей в Париже, и привезенный в Тверскую губ., как в то время подобало генеральской жене... В имении Сахарово сейчас расположен образцовый лагерь Н-ской дивизии. В домашней церкви устроена читальня для красноармейцев и крестьян... Генеральские останки — душителей рабочих и крестьян — убраны. На этом месте теперь цветут цветы пролетарской культуры и знаний". Выписано из газеты "Тверская правда" за 28 мая 1925 года. Подпись под сделанной вручную выпиской говорящая — "Очевидец".

"Папаша и мамаша" — это как раз об Иосифе Гурко и его супруге, урожденной графине Марии Салиас-де-Турнемир, так как последним владельцем имения Сахарово был их сын Владимир. Забегая вперед, замечу, что у фельдмаршала и Марии Андреевны было еще пятеро сыновей. Их судьбы таковы, что впору роман писать. Не "Карамазовы", конечно, но Федору Михайловичу материал понравился бы.

В 1977 году та же газета, переименованная в "Калининскую правду", тон поменяла. Отмечалось 100-летие последней русско-турецкой войны, в результате которой болгары получили свободу, а сербы и черногорцы утвердились на международной арене в качестве хозяев независимых государств. В 1901-м, когда фельдмаршал покинул этот мир, у гроба помимо родственников, высоких чинов из Петербурга и офицеров Тверского гарнизона стояли члены болгарской делегации. В 1977 и 1978 годах болгар тоже ждали в Советском Союзе, но вряд ли планировалось везти дорогих гостей в Сахарово. Из читальни домовая церковь превратилась в тренировочный зал спортобщества "Урожай" и по совместительству — в мебельный склад. Склонить головы у саркофага Иосифа Владимировича не получилось бы. На исконное место останки возвращать никто не собирался. Как бросили их в землю в парке в 60 шагах от памятника советским воинам, умершим от ран в местном госпитале во время Великой Отечественной войны, так там и оставили. Хорошо, додумались зарубки на ближних деревьях оставить. Видать, кто-то из добровольцев-могильщиков, сжимая рукоять лопаты, вспомнил Бога.

ГЕНЕРАЛ "ВПЕРЕД"

Будущий победитель в последней русско-турецкой войне — а именно Гурко многие военные специалисты и историки считали и считают таковым — родился в 1828 году в дворянской семье, корни которой находились в Белоруссии. Малая родина — родовое село Александровка Оршанского уезда Могилевской губернии. Отец — боевой офицер, участник Отечественной войны 1812 года и Заграничных походов 1813–1814 годов, орден Святого Георгия и генеральское звание получил в год рождения сына, когда в составе войск Паскевича взял Эривань. За Польский поход 1830–1831 годов был удостоен ордена Святого Георгия 3-й степени. В 1851 году стал полным генералом.

Неудивительно, что Иосиф с детства мечтал быть военным. Но первые годы учебы прошли в иезуитском коллегиуме — вероятно, Оршанском. Он до сих пор стоит в центре Орши в 300 шагах от Днепра — отреставрированный музей и картинная галерея. В 40-х годах XIX столетия коллегиум был превращен в городскую тюрьму, но Гурко этого уже застать не мог. После смерти матери в 1840-м его отправили учиться в Петербург, в Пажеский корпус.

Иосиф вышел из корпуса корнетом в лейб-гвардии Гусарский Его Величества полк. Служить в царскосельских гусарах и не быть отменным кавалеристом невозможно. И Гурко им был. Спустя пятнадцать лет после прихода в полк Гурко из корнета превратился в полковника, то есть преодолел четыре ступени гвардейской иерархической лестницы. Для гвардейской кавалерии середины XIX века случай довольно редкий. Ведь гвардия не воевала толком после наполеоновского периода. А за полковничьими эполетами маячили генеральские. Всего в лейб-гусарах Гурко прослужил шестнадцать лет. За исключением короткого периода. Лучший эскадронный командир полка рвался на Восточную войну в Крым, в Севастополь. Ради этого поступился гвардейским чином ротмистра и превратился в скромного армейского майора, батальонного командира в Черниговском пехотном полку. Осталась крылатая фраза, брошенная Гурко после перевода: "Жить с кавалерией, умирать с пехотой". Но "умереть" с черниговцами ему не пришлось. Майор оказался на Бельбекских высотах под Севастополем тогда, когда город-порт уже был сдан противнику.

По возвращении в родной полк Гурко довольно скоро был откомандирован в свиту Его Величества, где занимался реализацией проекта военной реформы в провинции. Судя по скупым откликам о его деятельности в Самарской, Вятской и Калужской губерниях, полковник и флигель-адъютант свиты отличался редким для чиновничества качеством — чувством справедливости. Хотя по необходимости был строг до чрезвычайности. Особенно к нерадивым коллегам. Волей-неволей Гурко принял на местах участие в проведении не только военной, но и крестьянской реформы 1861 года. Казалось бы, кадровый столичный офицер должен быть лишен малейших признаков гуманного отношения к недовольным крестьянам. Но, в отличие от местных помещиков, жаждавших крови, Гурко настаивал, говоря современным языком, на политическом диалоге и выступал категорически против смертной казни.

В строй Гурко вернулся в 1866 году — командиром 4-го гусарского Мариупольского полка. Вроде как понижение. На деле — практика для полкового командира. Через три года Иосиф Владимирович — генерал-майор, под рукой которого лейб-гвардии Конногренадерский полк! Шесть лет он командовал "мрачными" (прозвище гвардейских конногренадер. — Прим. авт.), превратив полк в элиту русской кавалерии. Затем получил 2-ю гвардейскую кавалерийскую дивизию.

КОГДА МЫ БЫЛИ НА ВОЙНЕ

Едва в 1877 году началась русско-турецкая война, Гурко стал проситься в действующую армию. Он знал, что Гвардейский корпус беспокоить не будут, а генерал-лейтенанту очень хотелось в реальном деле доказать, что тридцать лет отданы военной стезе не напрасно. Трудно сказать, отпустил бы его на Дунай император Александр II из Петергофа, где стояли конногренадеры, но заступился великий князь Николай Николаевич — старший. Главнокомандующий Дунайской армией и брат царя служил ранее генерал-инспектором кавалерии и был убежден, что лучшего начальника для передового сводного конного отряда не найти.

Вскоре новоиспеченный командующий передовым (он же — Южный) отрядом в 15 тысяч человек прибыл в северную Болгарию, принял его от прежнего начальника и направил на город Тырново. Что тянуть, решил генерал, понимая, что противник стремительного удара не ждет. И бросил кавалерию на город. От прибытия Гурко на фронт до взятия древней болгарской столицы минули сутки!

В чем была особенность последней русско-турецкой войны? Помимо вражеской армии нашим войскам противостояла сама природа. Сначала сплошной линией фронта с запада на восток вытянулся широкий Дунай с четырьмя крепостями по южному берегу. За ним, также с запада на восток, — Балканы с четырьмя горными перевалами, через которые только и можно было прорваться в центральную и южную Болгарию. А там, глядишь — широкой долиной между Балканами и Родопами к Константинополю. В русской Ставке это прекрасно понимали. Турки — тоже. Форсирование Дуная прошло успешно. Предстояло взять под контроль горные дороги. Отряду Гурко достался самый трудный перевал — Хаинкиойский. Правда, и куда слабее укрепленный, чем, например, Шипкинский. Понадобилось несколько дней боев, и перевал оказался в руках русских, что позволило выйти в тыл турецкой шипкинской группировке. Про тяжелые бои на Шипке в июле 1877 года наслышаны в России многие. Знаменитый памятник, олицетворяющий российско-болгарскую дружбу, наряду со стоящим на другой горе советским солдатом Алешей. Художественный фильм. Песни. Когда-то весьма плохонькие дешевые сигареты без фильтра... Но куда меньшему числу людей известно, что взятие Шипки — это во многом заслуга генерала Гурко.

После неудач под Плевной, где между Дунаем и Балканами разыгралось главное сражение войны, было принято решение усилить Русскую армию силами Гвардейского корпуса. Гурко принял 2-ю гвардейскую кавалерийскую дивизию, которая вскоре благодаря резервам превратилась в Особую сводную армейскую группу до 70 тысяч штыков и сабель. С левого фланга Гурко перебрался на правый и, миновав перевал Араб-Конак, двинул на Софию. Но по дороге к перевалу предстояло провести несколько кровопролитных боев, которые вошли в учебники военного искусства: Дальний Дубняк, Телиш, Горный Дубняк, Орхание... А за перевалом — Ташкисен. Главные задачи возлагались на гвардейскую пехоту. Вот слова из напутствия солдатам генерала "Вперед", как называли Гурко в войсках: "Гвардейцы, о вас заботятся больше, чем об остальной армии... и вот вам пора доказать, что вы этих забот достойны". В высоких штабах генерала за глаза именовали иначе — "Колючка".

Гурко утверждал: "При правильном обучении бой не представляет собой ничего особенного — то же учение только с боевыми патронами, требующее еще большего порядка, еще большего спокойствия". Но помимо правильного обучения генерал не манкировал экспериментами, основанными на расчете, внезапности и разумном риске. В бою у Горного Дубняка он использовал новейшую тактику пехотной атаки. Его стрелки передвигались не привычными коробками, а перебежками. Им позволялось атаковать по-пластунски, что уменьшало потери и давало нужный эффект. Селение Телиш было отменно укреплено турками. И Гурко, бережно относившийся к солдатским жизням, отдал приказ подавить врага массированным артиллерийским огнем. Противник не выдержал и сдался. У города Орхание генерал нанес удар на опережение по 25-тысячной группировке противника, сконцентрировавшего силы для контрнаступления на Плевну. Чем полностью разрушил его планы. При переходе через горы на жалобы офицеров о невозможности втащить на перевал артиллерию даже на руках, прозвучало легендарное: "Тогда втаскиваем зубами!"

После некоторой паузы группа Гурко в тяжелейших зимних условиях спустилась с Балкан, вышла на Софийскую равнину и взяла будущую болгарскую столицу. Дальше настала участь Филиппополя, нынешнего Пловдива. Следом — Адрианополя, читай, Эдирне. Это и сейчас — европейская часть Турции. А 140 лет назад, наряду с Константинополем, город был сердцевиной турецкой Европы.
Далее к турецкой столице двигался только авангард Михаила Скобелева.

После этой наступательной операции на шее генерала на георгиевской ленте и появился большой эмалевый крест ордена Святого Георгия 2-й степени.

После годичного отпуска, проведенного с семьей в Сахарово, Гурко занимал разные посты.
Временно губернаторствовал в Петербурге и Одессе.
Постоянно — в Варшаве, возглавляя при этом соответствующие военные округа. В польской столице он задержался на двенадцать лет, что позволило реализовать план по созданию нового укрепрайона на так называемом "польском балконе" — территориальном выступе, фланги которого упирались в германскую и австро-венгерскую границы.
В отставку Иосиф Владимирович вышел в 1894 году, в 1896-м был награжден высшим императорским орденом — Святого Андрея Первозванного.

Последние годы жизни провел в Сахарово, где и скончался в 1901-м.

Последним владельцем усадьбы был старший сын фельдмаршала, Владимир. В отличие от отца он выбрал гражданскую стезю, достиг высоких чинов, во время Первой мировой войны был предводителем дворянства Тверской губернии. Умер в эмиграции в 1927 году.

Второй сын, Василий, — офицер до мозга костей. Прошел три войны — от англо-бурской до Первой мировой, в которой достиг должности и.о. начальника штаба Верховного главнокомандующего Николая II и командующего Западным фронтом при Временном правительстве. Кавалер орденов Святого Георгия 3-й и 4-й степени, генерал от кавалерии Василий Гурко ушел из жизни в 1937 году в Риме.

Еще один, Евгений, погиб на дуэли 25 лет от роду.

Дмитрий — кадровый офицер, паж, лейб-улан Его Величества, участник двух войн и, кроме того, военный разведчик. Георгиевский кавалер. Простился с миром в 1945-м в Париже.

Николай покончил жизнь самоубийством после 1901 года, так как крупно проигрался в карты, пытался найти деньги уголовным способом — через ограбление. Попал под суд, но дожидаться его не стал.

Самый младший, Алексей, умер 8-летним.

Источник

Гурко Владимир Иосифович, сын Иосифа Владимировича, внук декабриста Гурко Владимира Иосифовича.

Гурко Владимир Иосифович (1863-1927), помещик, монархист, в 1906 г. - товарищ министра внутренних дел. Был привлечен к суду за заключение неудачной сделки на поставку зерна с купцом Лидвалем. Обвиненный в превышении власти и нерадении, Гурко был уволен от должности товарища министра. С 1912 г. - член Государственного Совета. К Октябрьской революции отнесся враждебно, боролся против Советской власти на Юге, эмигрировал.

Биографические сведения о В.И. Гурко довольно скудны. Возможно, это является результатом его целенаправленных усилий. Гурко никогда не любил говорить о себе. Он, например, отказался предоставить материалы издателю справочника о членах Государственного совета, посетовавшему, что «несколько лиц или совершенно не имели своих портретов, или почему-либо дать их не пожелали». В записках В.И. Гурко прямо сформулировал принцип «неупоминания о самом себе»; безусловно, он имел некоторые основания в известные периоды своей жизни избегать публичности, поскольку судьба его складывалась отнюдь не просто.

Владимир Иосифович Гурко родился 30 ноября 1862 г. Он происходил из рода, оставившего заметный след в военной истории России. Дед его в 1840-е гг. командовал Кавказской линией. Отец— фельдмаршал И.В. Гурко — был одним из главных авторов победы России в Русско-турецкой войне 1877—1878 гг. Брат — Василий Иосифович — сделал блестящую военную карьеру, достигнув во время Первой мировой войны поста командующего Западным фронтом и начальника Генерального штаба.

Владимир Гурко не пошел традиционной для семьи военной стезей и по окончании в 1885 г. Московского университета избрал гражданскую службу. Начал он ее в должности комиссара по крестьянским делам Гроецкого и Радиминского уездов Варшавской губернии. Энергично принявшись за дело, молодой, честолюбивый и хорошо образованный чиновник усердно вникал в суть аграрного вопроса и вскоре сделался настоящим экспертом. Уже в 1887 г. он публикует экономические очерки «Дворянское землевладение в связи с местной реформой», обратившие на себя внимание специалистов. Продвижение по служебной лестнице совершалось быстро и без помех, Гурко становится членом варшавского губернского присутствия по крестьянским делам, а затем исполняет должность варшавского вице-губернатора.

С 1895 г. начинается новый виток его карьеры, Гурко переезжает в Петербург и в апреле поступает на службу в Государственную канцелярию — учреждение, занимавшееся подготовкой законопроектов для Государственного совета. В 1898 г. он уже помощник статс-секретаря департамента экономии. Эту школу прошло немало государственных мужей старой России, для многих Государственная канцелярия служила трамплином к высотам власти. Гурко не был исключением. В 1902 г. новый министр внутренних дел В. К. Плеве предоставил ему пост начальника земского отдела, ведавшего общественным управлением и поземельным устройством всех разрядов крестьян.

К этому времени взгляды Гурко на крестьянский вопрос вполне сформировались и были изложены в экономических трактатах «Очерки Привислянья» (М., 1897) и «Устои народного хозяйства России» (СПб, 1902) В дальнейшем Гурко подробно развил их в публикациях, получивших широкую известность, — брошюре «Отрывочные мысли по аграрному вопросу» (СПб., 1906) и нашумевшем докладе «Наше государственное и народное хозяйство» (СПб., 1909) на V съезде уполномоченных объединенных дворянских обществ. Обычно позицию Гурко трактуют как прагматичную защиту исключительно дворянских интересов, что, на первый взгляд, естественно для члена Совета объединенных дворянских обществ. Однако это не совсем верно.

Гурко правильнее всего охарактеризовать как «государственника». С его точки зрения все сословные и классовые интересы должны быть подчинены общей задаче — обеспечению мощи и процветания России в целом. Отталкивается Гурко в своих рассуждениях от наблюдений над «инородческой окраиной» империи, где ему довелось начать служебную карьеру, заставляющих задумываться над проблемами, как ныне бы выразились, геополитического порядка. Уже в 1897 г. он указывает на ошибочность дальневосточной экспансии, в результате которой Россия рискует «не только потерять плоды всей многовековой борьбы с Польшей и Турцией, но еще и впредь обречь себя на роль чернорабочего Европы, с ломом и киркой прокладывающего ей путь на Восток». Россия, по мнению Гурко, уже утрачивает позиции в Европе: «...в то время как русский крестьянин ежегодно десятками тысяч переселяется в далекие тундры Сибири, — замечает он, — наши западные окраины <...> наводняются немецким пришельцем, мирно, но стойко и неуклонно отодвигающим наши этнографические границы к востоку».

Основой могущества страны может быть только высокопроизводительное хозяйство. Между тем Россия начинает проигрывать в этом всемирном соревновании, она и до революции 1905 г. «занимала последнее место среди других мировых держав», а после революции «ее экономическое положение проявляет грозные признаки ухудшения: количество многих производимых страной ценностей уменьшается, удовлетворение главнейших народных потребностей понижается, государственные финансы приходят все в большее расстройство» 8). Источник слабости — в низкой культуре земледелия, не позволяющей развить все производительные силы нации и поставить ее вровень с европейскими соседями, которые «на таком земельном пространстве и при таких климатических условиях, при наличности которых мы не в состоянии добыть от природы необходимое для удовлетворения наших ограниченных нужд, <...> извлекают достаточное количество ценностей для удовлетворения своих развившихся потребностей».

Ни один из существующих типов земледельческого хозяйства, по мысли Гурко, не может служить базой для подъема экономики. Мощная финансовая поддержка, оказанная дворянству, не пошла ему впрок, «потребности минуты <...> заслоняли выгоды будущего и в громадном большинстве случаев всецело поглощали... предоставленные им для поднятия хозяйства денежные средства». Мелкое крестьянское хозяйство не может выступить в такой роли ввиду низкой производительности и культуры земледелия. Тем самым «жизнь настоятельно требовала не поддержания сельского хозяина, а поддержания и развития самого сельскохозяйственного промысла». Крестьянство нуждается помимо земельной собственности еще в соседстве дворянской усадьбы, которая должна объединить «русскую культуру с русской народной стихией»; на поместном дворянстве, по представлению Гурко, «держалась вся земская работа, работа, направленная на пользу народных масс». Здесь центральная для понимания дальнейшей деятельности Гурко мысль о том, что ни крупные латифундии, владельцы которых не заинтересованы в интенсификации хозяйства, ни крестьянский двор в его современном виде не могут быть основой будущего процветания России. Гурко видится, пожалуй, тот тип капиталистического хозяйства, который теперь назвали бы крупным фермерством. «Лишь владельцы имений средней величины с такою доходностью, которая удовлетворяет современным потребностям интеллигентной семьи в деревенской обстановке, могут и имеют все к тому побуждения повысить технику сельскохозяйственного промысла, да и вообще культурный уровень местной жизни. <...> Как интересы государства, так и интересы деревни в равной степени говорят за всемерное содействие образованию владений средней величины из крупных поместий и за прекращение дальнейшего дробления владельческих земель на мелкие участки с переходом их в крестьянские руки». Вторым путем формирования хозяйств такого рода мыслится вьщеление из общины крепких крестьян, а потому Гурко прилагает значительные усилия для разработки программ ликвидации крестьянской общины и создания крестьянского землевладения на правах частной собственности. Избыточное же сельское население должно найти себе занятия в городской промышленности, как указывает пример Англии, Франции и Германии. То есть путь, предлагаемый Гурко, есть чисто либеральный путь капиталистического развития по западноевропейскому образцу.

Следует подчеркнуть, что знакомство с земледелием у Гурко не было кабинетным, а его позиция в аграрном вопросе не была результатом теоретических спекуляций — в родовом имении он вел обширное интенсивное хозяйство. В основании программы Гурко, выросшей из этого опыта, лежала мысль о необходимости интенсификации сельского хозяйства; простая же передача крестьянству помещичьих земель не увеличит благосостояния крестьянства и разрушит последние очаги эффективного производства в деревне. Политика государства должна облегчать выход из общины и формирование класса средних земельных собственников при недопущении всех видов «социализации», «национализации» и «принудительного отчуждения частновладельческих земель». На принципиальном значении именно частной собственности Гурко настаивает особо, это краеугольный камень его взглядов. «До сих пор все государства мира признавали землю предметом частной собственности, — утверждает он с трибуны Государственной думы, обращаясь к левым и правым «социалистам» (по его терминологии). — Именно на этой основе развилась и окрепла та сельскохозяйственная культура, которая обеспечила государствам Западной Европы их общее развитие, их экономическое процветание».

Получив в 1902 г. с назначением на должность управляющего земским отделом Министерства внутренних дел значительный простор для действий в этом направлении, Гурко повел дело к созданию на месте крестьянской общины крепких крестьянских хозяйств на основе личной собственности. В июне 1902 г. при министерстве была образована редакционная комиссия по пересмотру законодательства о крестьянах, материалы для этой комиссии готовили сотрудники земского отдела во главе с Гурко. Первыми шагами к ликвидации общины представлялись Гурко уничтожение круговой поруки и отмена выкупных платежей. В этом смысле и был им составлен аграрный раздел манифеста 26 февраля 1903 г., предусматривавшего облегчение выхода крестьян из общины. По авторитетному выводу Ю.Б. Соловьева, «более чем кто-либо другой, он подготовил переход к тому, что стало потом называться столыпинской аграрной реформой». В.Н. Коковцов даже полагал, что Столыпин пришел к идее реформы только по приезде в Петербург, подпав под влияние «такого страстного человека, каким был В.И. Гурко, давно уже остановившийся на необходимости бороться с общинным землепользованием и не раз пытавшийся влиять в этом смысле и на Горемыкина».

Однако замышлявшаяся Гурко реформа так бы и откладывалась бесконечно в долгий ящик министерскими согласованиями и царской нерешительностью, если бы не разразившаяся революция. Для Гурко настал звездный час. Вершиной его политической карьеры становится 1906 год, когда ему, только что назначенному на пост товарища министра внутренних дел, было поручено отвечать от имени правительства на вызывающий адрес Первой Государственной думы. В блестящей речи Гурко по существу обосновывал давно им выношенную либеральную перспективу решения аграрного вопроса. Выступление Гурко в Думе 19 мая 1906 г. имело двоякий эффект. Оно звучало настолько весомо, что заслужило ему широкую поддержку в умеренных кругах (от консерватора сенатора Г.В. Глинки до П.Б. Струве). Его также высоко оценили наблюдатели крайне левой политической ориентации, хотя эта оценка и получила своеобразное выражение. Гурко сделался для экстремистского крыла Думы едва ли не самым опасным парламентским противником, с которым не грех разделаться любой ценой. По свидетельству В.Г. Тана, крестьянские депутаты, примкнувшие к левым партиям, требовали, во-первых, земли, а во-вторых, «чтоб Гурки не было!»

Вместе с тем эта же речь, обнаружившая у Гурко задатки недюжинного парламентского бойца, по существу — готового премьера, вызвала ревность П.А. Столыпина, который поспешил под первым удобным предлогом отделаться от слишком яркого и самостоятельного «товарища». Гурко в результате скандала, связанного с нашумевшим «делом Лидваля», был обвинен в махинациях с поставками продовольствия для голодающих и принужден оставить министерство.

Суть этого не до конца проясненного эпизода заключается в следующем. В период голода 1905—1906 гг. в руках Гурко сосредотачивается руководство всеми продовольственными операциями, в том числе и заключение контрактов на казенные поставки хлеба в пострадавшие местности. В 1906 г. он заключает со шведским подданным Леонардом Лидвалем договор о поставке последним 10 миллионов пудов хлеба в голодающие местности. Лидвалю был выдан задаток в 800 тысяч рублей, но контракт оказался исполненным только в незначительной части, не покрывшей даже аванса. Гурко был привлечен к суду Особого присутствия Сената по обвинению «в превышении власти и нерадении в отправлении должности». Однако он вел себя в высшей степени странно для уличенного мошенника. Уже будучи под судом, он вызвал на дуэль Ф.И. Родичева, который по своему обыкновению ради красного словца чрезвычайно резко отозвался в Думе о его действиях в продовольственном деле. Стреляться Родичев отказался. По завершении процесса Гурко начал судебное дело против редактора газеты «Русь» М.М. Крамалея и журналиста С.А. Изнара, обвинивших его в намеренном расхищении казенных сумм. Суд признал газетчиков клеветниками и приговорил их к трехмесячному тюремному заключению. Тем не менее левая, черносотенная и просто желтая пресса принялась травить Гурко, уж больно удобный подвернулся случай для раздувания сенсации и дискредитации правительства. Следует иметь в виду, что «дело Гурко—Лидваля» «раскручивалось» в разгар выборов во Вторую Государственную думу.

Причина провала продовольственных поставок в высшей степени характерна и хорошо обрисовывает образ Гурко. Фирма шведского подданного Лидваля только год занималась хлебной торговлей и была мало известна на хлебном рынке. На этом и был построен расчет. Лидваль принимал на себя обязательство поставить огромное количество зерна для пострадавших губерний по сравнительно низкой цене (83 коп. за пуд; отечественные поставщики брались продать по 96 коп.) при непременном условии монопольного исполнения всего контракта своей фирмой. Как объяснил сам Лидваль корреспонденту «Нового времени», он «рассчитывал применить чисто американский прием». Если бы одновременно поставками в казну занималось несколько поставщиков, пояснял Лидваль, «то это породило бы конкуренцию и цена на хлеб была бы поднята, но раз покупает один, а собственники зерна имеют нужду в продаже его, то естественно, что выжиданием можно было бы заставить собственников зерна понизить цену до последней степени». Поэтому для успеха плана особенно большое значение приобретала тайна сделки, чтобы продавцы не узнали, что Лидваль осуществляет казенную закупку и с наступлением срока поставки будет вынужден заплатить любые деньги, и не стали выжидать в свою очередь. Когда пресса подняла шум вокруг казенных поставок, план оказался сорванным. Злоупотребления со стороны Гурко и злого умысла во всей этой истории, разумеется, не было, был риск, значительный, но разумный, суливший в случае успеха огромную экономию казенных средств и понижение хлебных цен, к чему стремился Гурко. Как пояснял он в своих показаниях следственной комиссии, перед ним открывались два пути: «один, обеспечивающий для меня лично полное спокойствие и безответственность, но неизбежно сопряженный с значительными лишними расходами для казны, а следовательно, и для населения. <...> Но был и другой путь. Отрешившись от мысли о соблюдении внешних формальностей, не отступаясь перед ответственностью, которая при этом ложилась на меня лично, — вести все дело коммерческим путем, всемерно стремясь сохранить казне и населению те деньги, которые при ином способе действий были бы несомненно непроизводительно перерасходованы».

Неожиданный провал остроумно задуманной комбинации наводит на мысль, что в этом направлении предпринимались целенаправленные усилия. Прежде всего трудно поверить, что и отметил со свойственным ему ехидством С.Ю. Витте, будто сам Столыпин совершенно не был в курсе дела, однако он «совсем от него отстранился, т.е. сделал так, как будто бы все это ему было совершенно неизвестно и этим распоряжался один Гурко». Но министр не просто устранился. У непредубежденного наблюдателя невольно зарождаются подозрения, что вся мощь Министерства внутренних дел была обрушена на Гурко с целью дискредитировать его: сведения агентуры о недобросовестных поставках Лидваля поступают в министерство точно через день после отъезда Гурко в отпуск; тут же, как по команде, московская полиция начинает преследование Лидваля за нарушения правил прописки паспортов, наконец, участники финального судебного заседания сенатского присутствия свидетельствуют об оказании на судей давления (смотри письмо Н.И. Гучкова на с. 598— 599). За всем этим ощущается организующая рука министра.

Но помимо этой весьма вероятной личной интриги председателя Совета министров есть более общая закономерность в изгнаний Гурко из правительственных кругов. Кажется, ближе всех к истине подошел Ю.Б. Соловьев, видевший в отстранении Гурко, которого он наряду с Витте и Кривошеиным причисляет к «государственным деятелям» (в отличие от «бюрократов»), свидетельство его чужеродности в бюрократической среде. «Его падение закономерно обусловливалось и его неполным соответствием правилам неписаного бюрократического устава, запрещавшего, в частности, брать на себя малейший риск, хотя бы на йоту большую ответственность, чем следовало, полностью пренебрегая всеми остальными соображениями и пользами. Бюрократ не мог попасть впросак так, как он».

Суд приговорил Гурко к отстранению от должности за превышение власти и неосторожность. В корыстные мотивы действий Гурко не верили даже его политические противники 26). Блестяще начатая административная карьера оборвалась. Гурко тем не менее не падает духом и начинает с нуля новую карьеру — общественного деятеля. В 1909 г., то есть еще до окончания трехлетнего срока, в течение которого отрешенный от должности по суду не имел права занимать общественные должности, Гурко избирается гласным тверского губернского земства. Активно сотрудничает он и в Совете объединенных дворянских обществ, где в 1909 г. исполняет обязанности управляющего делами. В 1912 г. он возвращается на российский политический Олимп в качестве члена Государственного совета по выборам от тверского земства. В Совете Гурко возглавил умеренно либеральную «беспартийную группу», а летом 1915 г. стал одним из основных авторов программы «Прогрессивного блока».

Гурко сторонился обоих полюсов российского политического мира. Он безусловно чужд всем левым движениям, поскольку не верит в спасительность и даже возможность немедленного осуществления в России демократических начал. «Сторонники конституционного образа правления должны бы наконец понять, — убеждает он, — что и самая конституция может быть осуществлена только при наличности многочисленного зажиточного, вполне независимого класса населения. Ограничить силу может только сила. Толпа, конечно, тоже сила, но сила дикая, неорганизованная, и поэтому она может расшатать власть, низвергнуть ее, но прочно взять ее в свои руки она не в состоянии. В стране нищих не только не может установиться конституции, но даже не может удержаться самодержавный строй... В стране нищих может водвориться только деспотия, безразлично, византийского ли типа деспот, опирающийся на преторьянскую гвардию, или народоправство худшего пошиба, фактически выражающееся в деспотическом господстве сменяющейся кучки властителей наверху и множества бессменных мелких властей полицейского типа — внизу».

Но и для консерваторов Гурко — не совсем свой. А.В. Богданович, скрупулезно фиксировавшая в дневнике все настроения правых кругов, зарегистрировала ходячее убеждение, что Гурко «продаст Россию в аграрном вопросе», что он опасный либерал и «ярый поклонник земства», хотя и пригодится на время, поскольку «нахал» и умеет разговаривать с Думой. В декабре 1916 г. Гурко спровоцировал характерный скандал в заключительном заседании VI съезда уполномоченных объединенных дворянских обществ, громогласно заявив по поводу принятой съездом резолюции, где усиленно подчеркивалась неограниченность царской власти, что самодержавия в России нет уже десять лет и дворянству пора бы с этим считаться.

Эти и иные факты позволяют утверждать, что Гурко во всех коллизиях предреволюционной России выступает прежде всего как практик, привыкший «работать в условиях, дающих возможность претворять слова в дела» и не имеющий склонности жертвовать полезным результатом ради чистоты теории или идеологического фетиша. Расстановка политических сил была неблагоприятна для деятелей такого склада, и особенно для Гурко — либерала классического типа, которому одинаково претили и убогий консерватизм — «тащить и не пущать!» — записных патриотов, и заигрывания кадетов с социалистами.

Революция и последовавшая за ней Гражданская война привели к полному краху этого типа либерализма в России. Прагматик Гурко оказался не ко двору ни в одном из противоборствующих лагерей, на которые раскололось русское общество. Центр общественного спектра, и до революции представлявшийся зыбким, в кризисной ситуации стремительно испарился. Все усилия Гурко в этот период «общего маразма, охватившего не только культурные слои населения, но даже и массу» как раз и были направлены на консолидацию либерального центра. Весной 1917 г. он принимает активное участие в создании «Союза земельных собственников», пытаясь реализовать свою давнюю мечту о солидарной работе крепкого крестьянина и дворянина-помещика, а в октябре был избран его представителем во Временном совете Российской республики (Предпарламенте). В марте 1918 г. Гурко оказывается, наряду с П.И. Новгородцевым и А.В. Кривошеиным, в числе инициаторов и главных действующих лиц «Правого центра» — первой организации, стремившейся объединить и координировать все антибольшевистские силы от кадетов до «Союза земельных собственников». В качестве представителя «Правого центра» Гурко отправляется на поиски союзника сначала, в июне 1918 г., к Юденичу, а в начале сентября — в Добровольческую армию. Выбор Гурко для этой миссии определялся тем, что он был «единственным посредником между правым центром и наиболее видными и влиятельными представителями офицерства, вступившего в Красную Армию с целью борьбы с большевизмом».

В Киеве Гурко входит в контакт с «Советом национального объединения России» и безуспешно пытается навести мосты между атаманом Войска Донского, придерживающимся германской ориентации, и Добровольческой армией, хранящей верность союзникам. И вновь прагматичный «цинизм» Гурко столкнулся с идеологической зашоренностью, мешавшей воспринимать союз с украинскими сепаратистами, донскими властями и немцами, хозяйничающими в Киеве, как чисто тактическую меру, чтобы «воспользоваться уже несомненно приближавшимся к концу пребыванием германских войск в пределах России и при их помощи создать мощную военную русскую силу, хотя бы в смысле имеющегося у нее вооружения за счет того военного материала, который Юг России еще заключал и который при иных условиях неизбежно должен был попасть в руки большевиков». Позднее Гурко участвует в Ясском совещании уполномоченных от антибольшевистских общественных организаций с представителями Антанты, составляет совместно с П.Н. Милюковым текст обращения к союзным правительствам и развивает в совещании идею о «мировой опасности большевизма», угрожающей и развитым странам — победительницам . На этом же совещании он был включен в состав делегации, которая должна была представлять интересы антибольшевистских сил перед союзными правительствами. С этой делегацией Гурко совершает абсолютно безрезультатное паломничество в Париж и Лондон. Оттуда он «поспешил направиться в обратный путь на Юг России, в Одессу, где еще кое-как держалась русская государственная власть», и здесь наблюдает ее окончательную деградацию и агонию.

Затем последовало бегство в Турцию и длительные мытарства по Европе. Осев, наконец, в Париже, Гурко до последних дней своей жизни пытается организовать умеренный «правый центр», выступая энергичным членом «парламентской группы». В 1920 г. он оказывается в числе инициаторов создания Союза сельских хозяев в Париже. В 1926 г. входит в возглавляемый П.Б. Струве оргкомитет и принимает деятельное участие в подготовке и проведении Зарубежного съезда, долженствовавшего объединить всю русскую эмиграцию. На съезде он делает «Доклад о земле», легший в основу аграрной резолюции. Вновь прагматик Гурко вызвал яростные нападки идеологов, предложив признать все земельные захваты, «предать забвению все имущественные преступления, совершенные в России в период революции» и непременно «закрепить земли в собственность», что только и позволит восстановить «земский мир».

В.И. Гурко скончался в Париже 18 февраля 1927 г. Государственный деятель, которого по энергии и интеллектуальному потенциалу ставили вровень с М.М. Сперанским и Д.А. Милютиным, ушел из жизни, оказавшись практически невостребованным Россией начала века.