Эмоции эмоциями, но распоряжения Николая Павловича были четкими и логичными. Он послал дежурившего при нем генерал-майора С.С.Стрекалова в располагавшийся рядом 1-й батальон л.-гв. Преображенского полка, а флигель-адъютанта полковника И.М. Бибикова — за лошадью. Затем направился к главному караулу. Встретившийся по дороге командир Кавалергадского полка полковник С.Ф.Апраксин был отправлен выводить только что присягнувший полк. Но здесь же, на Салтыковской лестнице произошла еще одна знаменательная встреча. Николай Павлович встретил находившегося в «совершенном расстройстве» командующего гвардейским корпусом генерала А.Л. Воинова. Явно доигравшемуся участнику партии Марии Федоровны и К° было приказано быть там, «где войска, вверенные ему, вышли из повиновения» (Николай I 1926: 22).
Главный караул занимала 9 егерская рота лейб-гвардии Финляндского полка, которой командовал капитан М.А.Прибытков. Здесь же был и поручик П.И.Греч, оставивший рукописные воспоминания. Всеми же караулами командовал полковник А.Ф. Моллер, командир батальона, и, согласно многим следственным показаниям, член тайного общества. Не поэтому ли его двоюродная сестра и жена Е.Н. Моллер рассказывала трогательную легенду, как А.Ф. Моллер, проявив бдительность, помог задержать подозрительных людей, которые под видом караула искали дорогу в комнаты императора (Моллер 1890). Если А.Ф. Моллер и был затем обласкан Николаем Павловичем, то, скорее, за его пассивность, позволившую привести к присяге караульную роту.
В сопровождении генерал-адъютанта П.В. Голенищева-Кутузова и полковника П.К. Хвощинского Николай Павлович спустился по внутренней лестнице. Он умел обращаться с караулами. Он вызвал караул «в ружье», и новому императору была отдана честь с барабанным боем и «салютованием знамени», то есть с преклонением его. Удостоверившись в верности, Николай приказал зарядить ружья и повел караул к воротам на площадь. Было приказано также удвоить наружные посты (Гордин 1989: 254).
Этот момент зафиксирован и в воспоминаниях В.Р.Марченко. Как раз тогда он, собираясь «выпить рюмку мадеры и съесть кренделек» (отказавшись от завтрака с М.А.Милорадовичем), подошел к окну, выходившему во двор. Он увидел, что «император в парадной форме учит егерей или финляндцев, стоявших тогда в карауле» (Марченко 1896: 310). Были удивительны не сами по себе экзерциции, а то, что солдаты стали заряжать ружья. Да тут еще подошедший статс-секретарь П.П.Свиньин сказал, что с трудом проехал во дворец, так как «везде войска, народ валит на площадь» (Марченко 1896: 310). Другой мемуарист, со слов очевидцев, уточняет, что Николай Павлович взял только первый взвод, поставив его перед главными воротами, а другой взвод оставил П.И.Гречу. При взводе, поставленном у ворот, было приказано неотлучно находиться петербургскому коменданту генерал-лейтенанту П.Я. Башуцкому (Фелькнер 1870: 137-138).
После того, как караул выполнил распоряжения императора, Николай Павлович между половиной одиннадцатого и одиннадцатью часами в одном мундире л.-гв. Измайловского полка (при парадной форме шинель надевали только при очень сильном морозе) и ленте вышел на Дворцовую площадь, где был окружен сбежавшимся народом. В описании этой сцены в мемуарах разнятся только детали и степень восторженности (или — агрессивности) толпы. Как доложил лакей, посланный В.Р.Марченко на разведку, Николай Павлович остановился между главными воротами и «фонариком», где он прочитал манифест и сказал: «Вы видите теперь, что я не отнимаю престол у брата!» (Марченко 1896: 310). В.И. Фелькнер пишет, что манифест был напечатан только ночью, его мало кто видел, поэтому Николаю Павловичу пришлось и читать его и объяснять содержание. Толпа стала кричать «ура» и бросать в воздух шапки, но в это время подошел А.И. Нейдгардт и доложил, что мятежные московцы остановили свое движение на Сенатской площади, построив оборонительное каре.
Любопытные детали добавляет отставной офицер лейб-гвардии Преображенского полка П.Деменков, судя по всему, один из тех любопытных наблюдателей, без которых не обходятся уличные происшествия. В двенадцатом часу он в нужный момент оказался на площади и увидел молодого государя в мундире с одним адъютантом и услышал последние слова: «Если Богу угодно, чтобы я царствовал, то не могу допустить сопротивления» (Деменков 1877: 258). В этот момент человек в шубе с лисьим воротником бросился обнимать и целовать Николая, приговаривая: «Батюшка наш отец, мы все за тебя станем» (Деменков 1877: 258-259). Далее следует еще более любопытный эпизод: «Государь, освободясь от столь неожиданных объятий, милостиво и улыбаясъ изволил сказать: «Хорошо, спасибо, передай же им мой тебе поцелуй», причем указывал на других тут стоявших». «Однако, — прибавил он, — пораздвиньтесь немного: мне нужно видеть, что там?» (Деменков 1877: 259). На площади пока была только часть караула финляндцев, стоявших спиной к затворенным воротам, а настроение толпы могло измениться. Подоспевший в это время на Дворцовую площадь французский посланник Лаферронэ подтверждает крики «Ура!», которыми был встречен император, но добавляет: «Как меня уверяли, раздавались и угрозы и слышно было имя Константина» (Борщак 1925: 69).
В это время со стороны Миллионной показался батальон л.-гв. Преображенского полка, выведенный из находящихся тут же казарм. Солдаты бежали в шинелях врассыпную, а на площади стали строиться у манежа. Николай подошел к преображенцам. После обычного «Здорово, ребята!», солдаты ответили уставным «Рады стараться». По мнению П.Деменкова, отклик был дружным, но француз-дипломат Лаферронэ пишет: «Если я не заметил в них ни малейших признаков энтузиазма, то с другой стороны — и ничего такого, что могло бы заподозрить их в неверности императору» (Борщак 1925). В толпе же, которой Николай Павлович читал перед этим манифест (в другом варианте — читали по его приказу), слышались и такие возгласы: «Да, ему хорошо говорить. У него батальон с заряженными ружьями» (Зотов 1896: 44).
Подскакал с донесением А.И. Нейдгардт и, по мнению некоторых мемуаристов, именно тогда Николаю была подана лошадь и он сел верхом. Но, вероятнее, это произошло у Главного штаба. Караулу, стоявшему у ворот, Николай сказал: «Вам, ребята, поручаю защиту сына и всего семейства моего, и сам иду против бунтовщиков» (Деменков 1877: 260).
Информация, сообщенная Лаферронэ в Париж, что якобы в этот момент Николай Павлович приказал вызвать Конногвардейский и Кавалергардский полки, не совсем точна (Борщак 1925: 69). На самом деле, еще в Зимнем дворце Николай Павлович, встретив адъютанта А.Х. Бенкендорфа — П.М. Голенищева-Кутузова-Толстого, уже побывавшего утром на присяге в этих полках, приказал ему на ухо (!) ехать в лейб-гвардии Конный полк к генералу А.Ф.Орлову с приказанием, собрав полк, выехать с ним на Сенатскую площадь (Голенищев-Кутузов-Толстой 1882: 230).
По воспоминаниям самого Николая Павловича, он отдал приказ своему первому батальону: «К атаке в колонну, первый и осьмой взводы в пол-оборота налево и направо!» — и повел батальон «левым плечом вперед — мимо заборов тогда достраивавшегося дома Министерства финансов и Иностранных дел к углу Адмиралтейского бульвара» (Николай I 1926: 23). Николая Павловича сопровождали присоединившиеся к нему в разное время командир л.-гв. Преображенского полка полковник Н.А. Исленьев, П.В. Голенищев-Кутузов, генерал-майор л.-гв. Измайловского полка С.С.Стрекалов и флигель-адъютанты полковники Н.Д.Дурново, В.Ф. Адлерберг и В.А.Перовский. Позднее присоединился по своей инициативе генерал-адъютант Е.Ф. Комаровский. Известный своей трусостью А.А.Аракчеев прятался в стенах Зимнего дворца, впрочем, его карьера уже была кончена. Среди лиц, окружавших Николая Павловича на Адмиралтейской площади, видели и Н.М.Карамзина, который в тот день сильно простудился (Пассек 1936: 362). На самом деле, движение колонны во главе с Николаем Павловичем не было безостановочным.
Было около 11 часов 30 минут, когда Николай двинул преображенцев с середины Дворцовой (позднее, в 1834 г., здесь будет воздвигнута Александровская колонна) к углу дома Главного штаба, где сделал остановку ближе к Адмиралтейской площади, почти против Невского проспекта. В это время уже было послано за лейб-гвардии Саперным батальоном, командир которого, полковник А.К.Геруа, ожидал на Дворцовой площади. Именно на него Николай Павлович, генерал-инспектор по инженерной части, знавший в лицо и по фамилии почти всех солдат, особенно надеялся.
Пока было тихо. Выпавший снег заглушал полозья саней и звук шагов. Бывший преображенец Пармен Деменков держался неподалеку от Николая Павловича: «Государь сидел на коне, шагах в двадцати впереди батальона, а в некотором отдалении от него три или четыре генерала. Он был бледен, на лице его замечалось какое-то грустное выражение; но вместе с тем он, казалось, был величаво спокоен» (Деменков 1877: 260). Бледность, о которой упоминают и другие мемуаристы, вероятно, объяснялась и бессонной ночью, и тем, что Николай Павлович страдал от неравномерного кровообращения (Татищев 1899: 30). По воспоминаниям П.А.Каратыгина, когда он со своим знаменитым братом — трагиком В.А.Каратыгиным появился на Дворцовой площади (встретив по пути восставших московцев), то «увидели нового императора в полной парадной форме перед батальоном Преображенского полка» (Каратыгин 1970: 138). «Он был бледен, — продолжает мемуарист, — но на лице его не было заметно ни малейшей робости; он распоряжался молодцом, и с этой торжественной минуты он вселил во мне искреннее к себе уважение» (Каратыгин 1970: 138). Одному из подъехавших генералов было резким тоном сказано передать П.П. Мартынову, что если он уверен и своих измайловцах, пусть спешит с ними сюда; иначе может оставаться дома: «Я без него обойдусь» (Деменков 1877: 260).
Вероятно, не дожидаясь Саперного батальона, Николай занял с преображенцами следующую позицию на Адмиралтейском бульваре, напротив Вознесенского проспекта, то есть фактически фланкируя перспективы Вознесенского проспекта, Гороховой улицы, а отчасти сохраняя контроль и за Невским проспектом. Дворцовая площадь также оставалась в поле видимости (Адмиралтейская площадь еще не была засажена деревьями). При Николае Павловиче среди генералов, упомянутых П.Деменковым, неотлучно находился А.Х. Бенкендорф (Голенищев-Кутузов-Толстой 1882: 231).
В какой-то момент вновь появился М.А.Милорадович, по одним данным — верхом, по другим — пешком, и затем подошел к Николаю Павловичу. Адьютант Милорадовича, подпоручик лейб-гвардии Измайловского полка А.П. Башуцкий (сын коменданта П.Я. Башуцкого) оставил яркое описание сцены, когда военный губернатор Петербурга в растрепанном костюме, «подойдя к государю сзади, вдруг резко взял его за локоть и почти оборотил его к себе лицом» (Башуцкий 1908: 142). На сбивчивую речь Милорадовича Николай ответил строгим замечанием: «Не забудьте, граф, что вы ответствуете за спокойствие столицы» (цит. по: Гордин 1989: 257). М.А.Милорадович уже успел побывать в казармах Конногвардейского полка, который явно медлил с появлением. По дороге из казарм он был оскорблен и избит двумя солдатами (Борщак 1925). По воспоминаниям А.П. Башуцкого, Николай Павлович приказал ему, взяв Конную гвардию, занять позицию на Исаакиевской площади около манежа и ждать приказаний. «При первом слове государя, — пишет А.П. Башуцкий, — Милорадович вдруг, так сказать, очнулся, пришел в себя, взглянув быстро на беспорядок своей одежды, он вытянулся, как солдат, приложил руку к шляпе, потом выслушав повеление, молча повернулся и торопливо пошел назад по той же дороге» (Борщак 1925). Николай Павлович позднее остался недоволен воспоминаниями А.П. Башуцкого. О своем же приказании Милорадовичу сам он в своих «записках» не упоминает, отмечая, что послал в казармы Конной гвардии В.А.Перовского (Николай I 1926: 23). По данным М.А.Корфа, Милорадович отбыл на санях обер-полицмейстера А.С.Шульгина (Корф 1857: 142).
Вскоре со стороны Сенатской площади, где продолжали стоять в каре около 700 московцев и слышались крики в защиту Константина, раздались первые выстрелы. Николай Павлович повернул голову в сторону Сенатской площади. Когда же, как пишет П.Деменков, «какой-то генерал подъехал к нему и доложил о полученной графом Милорадовичем смертельной ране, то на лице государя выразилось глубокое сострадание. Однако к славе его должно прибавить, что он не смутился» (Деменков 1877: 262). «Генералом», сообщившим о ранении Милорадовича, на самом деле был флигель-адъютант полковник А.М.Голицын. По различным данным, ранение М.А.Милорадовича произошло между 12 часами и половиной второго (Борщак 1925), скорее всего — в первом часу. В книге Я.А. Гордина это отнесено к 20-30 минутам первого (Гордин 1989: 277).
Тем временем народ все плотнее обступал Николая, который несколько раз обращался к толпе с просьбой разойтись: «Прошу вас не толпиться здесь; ступайте все по домам; я не хочу, чтобы кто-нибудь из вас пострадал за меня» (Деменков 1877: 262). Вероятно, в это время Николай Павлович несколько продвинулся вперед, заняв позицию на углу Адмиралтейского бульвара. К этому же времени относится и «челночная дипломатия» А.И.Якубовича, который подошел к Николаю Павловичу с предложением посредничества: «Ваше Величество, я был против Вас, теперь же я хочу умереть за Вас!» Государь поцеловал его и сказал: «В таком случае поди к возмутителям и уговори их сдаться» (Голенищев-Кутузов-Толстой 1982: 231). По данным М.А.Корфа, Якубович подходил до ранения Милорадовича у Невского проспекта. Позднее и Николай 1, и И.И. Велио отметят, что он им сразу показался подозрительным и неприятным человеком (Николай I 1926: 24; Велио 1913: 547). Николаю действительно угрожала смертельная опасность. Правда, А.И.Якубович и П.Г.Каховский накануне заявили, что отказываются от плана цареубийства, но полковник А.М.Булатов собирался это сделать и, как писал позднее Николаю I, более двух часов провел рядом, шагах в двадцати, с заряженным пистолетом (Декабристы 1988: 262, 344; Принцева 1973: 216). Однако, несмотря на опасность, Николай Павлович, подозревая чуть ли не всех, предпочитал сам лично исполнять обязанности батальонного командира, пока части, принявшие присягу, не заблокировали восставших.
Вскоре после выстрелов на Сенатской площади первые два эскадрона Конной гвардии вынеслись на рысях из-за временных заборов, окружавших строящийся Исаакиевский собор, и А.Ф.Орлов доложил, что другие будут «сейчас» (Деменков 1877: 261). Они действительно прибыли и стали выстраиваться спиной к дому князя А.Я. Лобанова-Ростовского (Адмиралтейский пр., 12), известному как «дом со львами». Прибытие конногвардейцев было принципиально важно, шефом этого полка был Константин Павлович. Николай подъехал к конногвардейцам и обратился, как обычно, «Здорово, ребята». Им также был задан вопрос: «Признаете ли вы меня за вашего царя?». Конногвардейцы, по свидетельству И.И. Велио, раненого затем в кавалерийской атаке, ответили «Ура!» (Велио 1913: 540).
Первая из нескольких атак конногвардейцев производилась еще до прибытия к московцам подкреплений, но была отбита. Когда Николай Павлович, чтобы оценить ситуацию, перед этим вместе с А.Х. Бенкендорфом выехал на Сенатскую площадь, его также встретили выстрелами (Николай I 1926: 24).
Тем временем В.Ф. Адлерберг был послан к шталмейстеру Долгорукову, чтобы «приготовить загородные экипажи для матушки и жены», чтобы «в крайности выпроводить их под прикрытием кавалергардов в Царское Село» (Николай I 1926: 25). Если до этого Николай неоднократно посылал А.Ф.Орлова в Зимний дворец, уведомляя семью о развитии событий, то теперь, распорядившись насчет подвоза артиллерии, он поскакал в Зимний лично, чтобы убедиться в подходе Саперного батальона.
Именно тогда около здания Главного штаба произошла знаменательная встреча с лейб-гренадерами, которых вел поручик Н.А.Панов. Оказывается, около 900 гренадеров, вероятно, не случайно оказались у Зимнего дворца, перейдя Неву по льду. Однако сюда уже успели прибыть на защиту Зимнего и саперы. Вот что писал один из офицеров этого батальона: «Едва успел он (батальон. — Л.В.) выстроиться на большом дворе, как в главных воротах послышался шум и громкий говор, от которого доходили до саперов только слова: «раздайтесь! пропустите!» Вслед за тем, с криками «ура!» показалась у входа во двор нестройная толпа солдат лейб-гвардии Гренадерского полка в шинелях и фуражках, державших ружья на перевес» (Фелькнер 1870: 140). Присутствие Саперного батальона во дворе оказалось неожиданностью: «Поручик Панов остановился перед ним в недоумении и нерешимости. По прошествии нескольких минут, махнув опять шпагою, он закричал: «Ребята! Да это не наши, правое плечо вперед, за мною марш»« (Фелькнер 1870: 140). Гренадеры выбежали со двора, «оставив саперов в раздумье... Саперы поняли только, что их хотя пассивное сопротивление во дворе Зимнего дворца спасло царственные лица... от величайшей опасности» (Фелькнер 1870: 139-140).
Впрочем, находившийся в этот момент внутри Зимнего дворца В.Р.Марченко, наблюдавший за сценой из окна, отметил, что и лестницы во дворце «были набиты солдатами с ружьями» (Марченко 1896: 130). Гренадеры во главе с Н.А.Пановым бросились к Сенатской площади, но у здания Главного штаба им преградили путь кавалергарды. Находившийся здесь Николай Павлович приказал дать им проход к площади. Это было уже где-то в третьем часу дня.
Вот что писал адъютант А.Х. Бенкендорфа: «Начало смеркаться. В это время бегут роты лейб-гренадерского полка по площади от дворца и кричат: «Конституцию!» На вопрос, что они разумеют под этим, они отвечали: «Жену Константина Павловича!» Государь приказал пропустить этих несчастных к мятежникам и вслед за тем по приказанию его 4 орудия были выстроены против стоящих у Сената мятежников на весьма близком расстоянии» (Голенищев-Кутузов-Толстой 1882: 232).
Когда Николай Павлович вернулся к Сенатской площади, там уже находилось и около 200 гренадер, которых примерно без четверти час привел другой дорогой поручик А.Н. Сутгоф (Гордин 1989: 297), и около 1100 моряков гвардейского морского экипажа, которых сразу же за ротой Сутгофа вывел на площадь Н.А.Бестужев. Всего восставших было около 3 тысяч человек.
Вялые атаки конногвардейцев не принесли успеха. Николай Павлович тем временем продолжал сосредоточение принявших присягу войск, добившись 3-4-х кратного превосходства. Однако в стойкости многих частей приходилось сомневаться. Безрезультатными оказались и переговоры с мятежниками, в том числе петербургского митрополита Серафима и киевского — Евгения (после половины третьего), а также обращение великого князя Михаила Павловича, прибывшего на площадь с остатками Московского полка, шефом которого он был (между 2 и 3 часами). Правда, московцы уже были предусмотрительно поставлены внутри каре лейб-гренадеров. Матросов гвардейского экипажа пытался уговорить командующий гвардейским корпусом генерал от кавалерии А.Л.Воинов.
Тем временем, посланные за артиллерией дежурный генерал Главного штаба А.Н.Потапов и вдогонку ему командующий артиллерией гвардейского корпуса генерал-майор И.О. Сухозанет прибыли с упомянутыми 4 легкими орудиями 1-й батареи лейб-гвардии 1-й артиллерийской бригады с командиром батареи полковником Статковским и командирами взводов поручиками И.М.Бакуниным и A.M. фон Фоком. Когда артиллерия еще стояла против Гороховой улицы, в окружении Николая стали говорить о необходимости ее использования. Николай Павлович ответил (по-французски, хотя предпочитал в общении русский язык): «Да, но я еще не совсем уверен в артиллерии» (Деменков 1877: 263). Интересно, что даже французский посланник Лаферронэ, находящийся в гуще событий рядом с Николаем Павловичем, сказал: «Становится темно и мне кажется, Государь, что без пушек обойтись нельзя, потому что кабаки дадут случай развернуться бунту в городе» (Голенищев-Кутузов-Толстой 1882: 232). Кстати, именно это предлагал до восстания А.И.Якубович, но это предложение было отвергнуто К.Ф.Рылеевым (Декабристы 1988: 314). О необходимости применения «последнего довода королей» говорили также К.Ф.Толь и И.В.Васильчиков (Голенищев-Кутузов-Толстой 1882: 232; Толь: 1910: 24).
К половине третьего орудия были выдвинуты на угол Адмиралтейского бульвара с дулами, направленными к Сенату (Деменков 1877: 264). Николай Павлович продолжал колебаться. Он не любил кровопролития, что было отмечено наблюдателями позднее, во время русско-турецкой войны. Однако уже стало темно. Николай Павлович записал: «Погода из довольно свежей становилась холодной, снегу было весьма мало и оттого весьма скользко; начинало смеркаться, ибо было уже 3 пополудни» (Николай I 1926: 26). Николай был точен. Расчеты Института теоретической астрономии показали, что солнце зашло в тот день без двух минут 3 часа (Нечкина 1985: 205). Темнота была на руку восставшим. Нельзя было допустить ошибки, учитывая недружелюбие толпы и неустойчивое настроение части войск. Орудия, которых в темноте не было видно и со стороны каре восставших, выдвинулись на расстояние не более 100 метров (Эрл 1901: 262). Они были сняты с передков и подготовлены к стрельбе. Николай находился на левом фланге взвода поручика Бакунина.
Распространенная легенда, что орудия прибыли без снарядов, не подтверждается показанием одного из артиллерийских офицеров — подпоручика Н.В.Бахтина, специально обратившего на это внимание. Тогда, пишет он, «было положение иметь в батарее боевых снарядов, кажется, 10, а поэтому оных хватило для усмирения мятежа» (Бахтин 1880: 135). Но за дополнительными картечными зарядами, действительно, посылали. Полковник А.В. Нестеровский приказал тому же Н.В.Бахтину отправиться с зарядным ящиком в лабораторию на Выборгской стороне. Взяв первого попавшегося извозчика, Н.В.Бахтин отправился в путь, но в лаборатории без письменного приказания ему зарядов не выдали, и он с пустым зарядным ящиком вернулся на Сенатскую площадь. Когда он отправлялся на Выборгскую сторону, орудия уже сделали 4 выстрела картечью. Когда же он возвратился, то застал «дело оконченным: бунтовщики бежали по направлению от Сената через Неву, где собирались в группы, по которым было сделано еще три выстрела» (Бахтин 1880: 135).
Начало артиллерийского огня зафиксировано во многих мемуарах. Последним парламентером, посланным Николаем Павловичем, был артиллерийский генерал И.О. Сухозанет, что было прозрачным намеком. Когда ему прокричали «подлеца», он поскакал назад, на скаку выдернув из шляпы белый султан, что было условным знаком. Был конец четвертого — начало пятого часа пополудни. Николай дважды отдавал команду и дважды отменял. Наконец команда «пли» была отдана.
По приказу Николая I первый выстрел был сделан поверх каре. Стрельба продолжалась не более четверти часа. Позднее М.А.Корф, собиравший материалы к истории 14 декабря и царствования Николая I, пометил на рукописи И.О. Сухозанета: «Сделаны из трех орудий картечи две очереди. Потом забили дробь — первые два орудия стрельбу прекратили, а третье, ставшее по направлению Галерной, пустило два, а может быть, и три ядра...» (цит.: Гордин 1989: 375). Таким образом, было две очереди картечью и несколько выстрелов ядрами, по другим данным, картечью, в том числе и по льду Невы с наплавного Исаакиевского моста (Бахтин 1880: 135; Нечкина 1985: 208; Семенов 1976: 59; Марголис 1995: 49). В целом уложились в табельное число зарядов (не более десяти).
По оценкам современников, число погибших определялось от 70-80 человек до тысячи, но последняя цифра так же, как и «точная» цифра записки Н.А.Корсакова (1271 человек) вызывает сомнение (Марголис 1995: 47-52). Исходя из 4 картечных выстрелов, военный историк Г.С. Габаев считал официальную цифру 70-80 человек правдоподобной (Габаев 1926: 191). При 6, как минимум, выстрелах картечью и нескольких ядрами потери должны были быть больше. Известно, что картечный заряд ближнего действия (200 сажен) представлял картонный цилиндр с латунным поддоном, причем в цилиндре находилось 100 круглых чугунных пуль (картечин). Впрочем, были погибшие также от оружейного огня и умершие позднее от ран (Попов 1907; Попов 1909). Кто-то мог погибнуть во время преследования кавалерией или в полыньях, образовавшихся при стрельбе ядрами по льду Невы. Потери со стороны правительственных войск были небольшие. Обер-полицмейстеру А.С.Шульгину было приказано к утру очистить улицы от трупов. По существующим свидетельствам трупы заталкивали в полыньи ночью, чем потом «государь был очень недоволен» (Попов 1909: 199; Эрл 1901: 262).
Но вернемся к Николаю Павловичу. Не дожидаясь результатов выстрелов картечью, он повернул коня к Зимнему дворцу. Много позже императрица Александра Федоровна запишет в своем дневнике: «Когда я обняла Николая 14 декабря на маленькой лестнице, я чувствовала, что он вернулся ко мне другим человеком» (Александра Федоровна 1926: 91).
Не прошли бесследно эти события и для самой императрицы, у которой во многом вся драма разыгралась на глазах, так как Адмиралтейская площадь далеко просматривалась из окна. Когда Николай I в сопровождении А.Х. Бенкендорфа, А.Ф.Орлова и И.В.Васильчикова проследовал во внутренние покои, то, по позднейшему свидетельству маркиза де Кюстина, нашел жену, пораженную нервными конвульсиями головы (Кюстин 1990: 129-130). Отныне они будут преследовать ее. Она, по мнению вдовствующей императрицы Марии Федоровны, была в тот день достойной поддержкой Николаю: «Эти страшные события здесь под окнами! Жизнь обоих сыновей моих в опасности... несчастные, обольщенные солдаты, сбитые с толку избытком верноподданничества!.. Утешением мне служит то, как выказал себя мой сын Николай; и лучшею поддержкою ему служила его жена, держала себя превосходно...» (Герлах 1892: 367).
Что касается оценки качеств самого Николая Павловича, мнения современников, в зависимости от принадлежности их к тому или иному лагерю, противоречивы. Николай, действительно, был на пределе физических возможностей. Он опасался не только за себя, но и за семью. «Я не трушу», — сказал он в тот день Е.Ф. Комаровскому (Комаровский 1990: 140). А княгине Сайн-Витгенштейн потом признается, что 14 декабря был далеко не храбр, «но долг заставлял меня побороть себя» (Сайн-Витгенштейн 1908: 739). Все его помыслы были в первую очередь о семье. К ней он спешил с Сенатской площади. Перед применением артиллерии он посылал предупредить, что придется стрелять.
В это время в Зимнем дворце с часа дня (уже около пяти часов) томились неизвестностью и ожиданием государственные сановники, высшее духовенство, военные и гражданские чины, дамы, съехавшиеся на торжественный молебен по случаю воцарения, назначенный еще на час дня. По данным В.И. Фелькнера, он был совершен в 6 часов вечера «с обыкновенною в таких случаях торжественностью» (Фелькнер 1870: 158). Императрица Александра Федоровна в своем дневнике отнесла его к 7 часам вечера (Александра Федоровна 1926: 90). М.А.Корф пишет о молебне в половине седьмого, что, вероятно, более точно.
Перед молебствием Николай Павлович приказал вынести к лейб-гвардии Саперному батальону семилетнего наследника Александра, что сделал камердинер Марии Федоровны Гримм. Затем Николай взял наследника, одетого в мундир лейб-гвардии Гусарского полка, на руки и, вызвав вперед строя солдат, награжденных знаками отличия военного ордена, разрешил им поцеловать его (Фелькнер 1870: 158). Затем, перед тем, как распорядиться охраной Зимнего дворца, он сказал: «Я не нуждаюсь в вашей защите, но его я вверяю вашей охране!» (Александра Федоровна 1926: 90). Именно эта сцена, отраженная и в других источниках (Толь 1910: 28; Габаев 1912: 44; Николай I 1926: 28), запечатлена на первом из исторических рельефов памятника императору Николаю I на Исаакиевской площади.
О дальнейших действиях Николая Павловича рассказывает К.Ф.Толь: «...отправя наследника к государыне императрице Александре Федоровне, государь сел на лошадь и мы все за ним поскакали опять к войскам, на площади стоявшим. Тут Его Величество поручил мне ехать к графу Милорадовичу, сказать ему, что ему крайне прискорбно, что он пролил кровь при таком несчастном случае и приказал мне обстоятельно узнать о его положении... Гр. Милорадович произнес умирающим голосом: «Скажите государю, что я весьма счастлив, что мог пролить кровь мою в столь важную минуту. Я умираю спокойным, ибо чувствую, что исполнил долг, как всякому истинно русскому прилично». Граф Милорадович лежал на постели, около него стояли доктора: Рюль, Крейтон и другие, от которых узнал я, что он ранен пулею, которая, попав в правый бок, остановилась около левой лопатки, где она и вырезана была. Для прислуги находились камердинер государя и несколько других придворных служителей. При сем случае доктора Рюль и Крейтон сказали мне, что рана весьма опасна и он от оной вскоре умереть должен. С сим печальным известием возвратился я к государю, которого нашел у средних ворот Зимнего дворца. Донесение мое принято было Его Величеством с крайним соболезнованием. После сего государь, сойдя с лошади, прошел к государыне Марии Федоровне, а находившиеся при нем вошли в залу, где весь двор собран был, чтобы идти в церковь служить молебен» (Толь 1910: 29).
Упомянутый доктор Крейтон был личным врачом Николая Павловича и Александры Федоровны, когда они были еще великокняжеской четой. Лейб-медик Крейтон был послан Николаем Павловичем и к раненому И.И. Велио, которому пришлось ампутировать часть руки (Велио 1913: 549). Операцию же по извлечению пули М.А.Милорадовичу, не получившему до этого ни одного ранения в пятидесяти сражений, делал В.М.Петрашевский (Восстание декабристов 1925: 277; Башуцкий 1908: 154). По требованию М.А.Милорадовича сказать правду о его положении, доктор сказал тогда, что жизнь его «в руках Божьих». Близкий вариант ответа приводит в своих воспоминаниях и литератор Р.М.Зотов, находившийся при раненом в казармах лейб-гвардии Конного полка: «Доложите его величеству, что я очень рад, принося ему и отечеству на жертву свою жизнь. Это всегда была участь моя» (Зотов 1896: 45).
Уже после молебна с полковником А.А. Кавелиным М.А.Милорадовичу было передано сочувственное письмо. Если М.А.Милорадович и был в чем-то виноват, то 14 декабря в глазах Николая I его полностью реабилитировало. «Твой друг искренний» — подписывается Николай Павлович, выражая надежду на Бога (Николай I 1825 а: 297). Кавелин принес Николаю Павловичу пулю, смертельно ранившую Милорадовича.
Молебен, начавшись в 6 часов вечера, продолжался около получаса. После этого Николай Павлович еще на полчаса удалился со своей семьей во внутренние покои. Затем он, выйдя из комнаты Марии Федоровны и увидев в комнате караула вместе с другими генералами Толя, приказал ему следовать за ним. В кабинете Николая Павловича находился главноначальствующий над почтовым департаментом князь А.Н.Голицын, которому император отдал приказания «относительно почтового департамента». Отпустив А.Н.Голицына, Николай Павлович обратился к К.Ф.Толю: «Ты мне теперь очень нужен. Приведено несколько захваченных офицеров, сними с них допросы, авось либо откроем их замыслы» (Толь 1910: 31). Николай отлично понимал необходимость оперативности действий по выявлению организаторов заговора, и его рабочий день далеко не был окончен. Около 8 часов вечера он только «отобедал» вместе с Александрой Федоровной — он не ел с самого утра.
По воспоминаниям Толя, допрос проводился в комнате, примыкающей к кабинету Николая Павловича. Арестованных доставляли дежурный генерал-адъютант командир лейб-гвардии Гусарского полка В.В.Левашов и петербургский комендант П.Я. Башуцкий. Допрос начался в 7 часов вечера (это подтверждает тот факт, что молебен был в 6 часов) и продолжался без перерыва до 3 часов дня 15 декабря. Арестованных под караулом приводили со связанными за спиной руками с главной гауптвахты Зимнего дворца. Всего К.Ф.Толем было допрошено 13 человек, еще нескольких допросил В.В.Левашов. По свидетельству К.Ф.Толя, им были допрошены: Д.А. Щепин-Ростовский, А.Н. Сутгоф, К.Ф.Рылеев, А.А. Шторх, С.Н.Жеребцов, Б.А. Бодиско 1-й, М.К.Кюхельбекер, А.И.Якубович, А.О. Корнилович, Е.В.Свечин, П.Н. Креницын 4-й, один чиновник и, наконец, в седьмом часу 15-го декабря полковник князь С.П.Трубецкой, о котором, из показаний К.Ф.Рылеева, уже было известно, что он должен был возглавить восставших.
Письменные показания, подписанные арестованными, К.Ф.Толь относил в кабинет Николая Павловича, которого «от усталости» находил иногда дремавшего на диване «в полном мундире». Тем не менее, он вставал с дивана и говорил «садись, Карл Федорович, читай мне» (Толь 1910: 32). После этого Николай Павлович писал коротенькие записки с указаниями коменданту Петропавловской крепости А.Я.Сукину о том, как содержать арестованных. Позднее А.Я.Сукин сделал «реестр» этих записок, указав время их получения и скопировав тексты. Первая записка, полученная еще 14 декабря в «12 часов пополудни» (то есть в 12 часов ночи), относилась к правителю дел канцелярии Российско-Американской компании, отставному подпоручику, поэту и издателю К.Ф.Рылееву, имя которого было уже в особом донесении И.И.Дибича, полученном в Петербурге 12 декабря. Николай I писал: «Присылаемого Рылеева посадить в Алексеевский равелин, но не связывая рук; без всякого сообщения с другими, дать ему бумагу для письма и что будет писать ко мне собственноручно, мне приносить ежедневно» (Реестр 1919: 7).
Тем временем генерал-адъютант Е.Ф. Комаровский, по поручению Николая I, доставил в крепость сводную колонну арестованных солдат и матросов, всего около 700 человек. В начале первого часа 15 декабря он доложил о выполнении приказа (Комаровский 1990: 140).
Длинный день 14 декабря, казалось, никогда не закончится. В Зимнем продолжались допросы. По воспоминаниям И.О. Сухозанета, в начале седьмого часа утра, когда дежурные генерал-адъютанты пили чай, мимо них провели арестованного С.П.Трубецкого, полковника гвардии, старшего адъютанта Главного штаба, дежурного штаб-офицера 4-го пехотного полка, князя из рода Гедиминовичей, несостоявшегося «диктатора» (Сухозанет 1873: 370). После допроса К.Ф.Толем (князь говорил много, но не по существу) его ввели в кабинет Николая Павловича. Император говорил резко, нервно. После предъявления манифеста, написанного рукой С.П.Трубецкого, последний сознался в его авторстве. Николай Павлович укорял, рефреном звучала мысль, что Трубецкого ожидает «ужасная судьба». Тем не менее император сказал, чтобы С.П.Трубецкой написал жене: «Напишите только:«Я буду жив и здоров»» (Трубецкой 1983: 255; Толь 1910: 34; см. также: Восстание декабристов 1925: 145).
В эту же ночь Николай пишет несколько писем, отразивших его противоречивые чувства. Нужно видеть подлинник письма от 15 декабря 1825 г. Московскому военному губернатору князю Дмитрию Владимировичу Голицыну, одному из тех, кому Николай доверял и благоволил. Это письмо написано крупным нервным почерком (сказалось напряжение бессонной ночи), причем часть его текста написана карандашом в виде вставок, как будто Николай Павлович сомневался сам в правильности подобранных слов и выражений (хотя он вообще предпочитал писать карандашом краткие, выразительные записки): «Я вступил на престол, начав с пролития крови моих подданных. Но смиряюсь перед Богом и прошу всевышнего да отвратит от меня и государства навсегда подобные гибельные происшествия. Если бы дошли до вас нелепые слухи, то поручаю объявить всенародно, что я и весь императорский дом совершенно здоровы; что любовь народа, мне оказанная и приверженность моей гвардии меня утешает в тяжкой моей скорби... Всем доброжелательный Николай». И приписка: «Твер. пом. Муравьева (Никиту) прошу непременно доставить жива или мертва прямо ко мне» (Николай I 1825б: 44).
Начинались будни следственного процесса.
