ВИЛЬГЕЛЬМ КАРЛОВИЧ КЮХЕЛЬБЕКЕР

(из книги А.М. Васильевой: Курган. Времена минувшие. Куртамыш: ГУП «Куртамышская типография», 2013г. – 221 с.)

Среди декабристов, отбывавших поселение в Кургане, менее всех здесь прожил Вильгельм  Карлович Кюхельбекер. Лицеист, друг Александра Сергеевича Пушкина, поэт, драматург, участник восстания 14 декабря 1825г. Немец по происхождению,  русский душой. Его отец – саксонский дворянин, статский советник Карл-Генрих фон  Кюхельбекер, учился праву в Лейпцигском университете одновременно с Гете и Радищевым, знал агрономию, горное дело, в юности писал стихи. Переселился в Россию в 1772г. Управлял в Петербурге Каменным островом, принадлежавшим Вел. Кн., позже императору Павлу 1-му, был директором и устроителем его имения Павловска. Мать – Юстина Яковлевна, урожденная фон Ломен, происходила из служилого балтийского дворянства. Ее двоюродная сестра была замужем за князем Михаилом Богдановичем Барклаем-де-Толли. Пока был жив император Павел, Кюхельбекеры жили в Петербурге, после его смерти – в Эстляндии, в имении Авинорм, подаренном императором за труды своему верному управляющему.  У супругов было четверо детей: сыновья Михаил и Вильгельм, дочери Юстина и Юлия. Юстина Карловна была замужем за Григорием Андреевичем Глинкой, писателем и переводчиком, занимавшим кафедру русского языка и русской литературы в Дерптском университете. Юлия Карловна служила классной дамой в Екатерининском институте благородных девиц, позже – гувернанткой в доме княгини В.С.Долгоруковой, затем лектрисой в богатых домах. Михаил Карлович, морской офицер, принимал участие в экспедиции одного из братьев Лазаревых на Новую землю. Член Северного Общества, в составе Гвардейского экипажа принимал участие в восстании на Сенатской площади, был осужден на 8 лет каторги, его гражданская казнь состоялась 13 июля 1826г. на флагманском корабле «Владимир». Срок каторги был сокращен до 5 лет, поселение отбывал в Баргузине.

Вильгельм Карлович родился 10 июня 1797г. в С-Петербурге, детство провел в Авинорме. В немецкой семье до 6 лет не знал ни одного слова по-немецки. В 1835г. он писал племяннику Николаю Глинке: «природный мой язык – русский, первыми моими наставниками в русской словесности были моя кормилица Марина, да няньки мои Корниловна и Татьяна». Учиться начал в частном пансионе в городке Верро, что недалеко от Авинорма. В 1811г по протекции Барклая де-Толли был определен в Царскосельский лицей, который окончил с серебряной медалью. Еще, будучи лицеистом, посещал заседания Священной артели, хотя и не был ее членом. Позже, в 1816г. участники артели основали «Общество истинных и верных сынов Отечества» или «Союз спасения».

После окончания Лицея, с 1817 по 1820гг Кюхельбекер служил в Главном архиве иностранной коллегии и читал лекции по русской литературе в Благородном пансионе при Главном педагогическом институте. Один из выпускников этого пансиона (Маркевич Николай Андреевич) вспоминал: «Кюхельбекер был очень любим и уважаем всеми воспитанниками… Это был человек длинный, тощий, слабогрудый; говоря, задыхался, читая лекцию пил сахарную воду. В его стихах было много мысли и чувства, но много и приторности».  9 августа 1820г. Вильгельм был вынужден подать прошение об отставке, которую и получил. В это время обер-камергер Александр Львович Нарышкин собирался ехать за границу, и ему был нужен секретарь, который мог бы вести переписку на трех языках. Выбор его пал на Антона Дельвига, но тот отказался и порекомендовал Кюхельбекера. 8 сентября 1820г. Вильгельм выехал в Европу. В Германии он познакомился с Гете, однокашником его отца, который подарил ему свои труды с автографом, познакомился с главой немецких романтиков Людвигом Тиком, Тидге, Бенжаменом Констаном и другими писателями и общественными деятелями. Посетив Германию и южную Францию, Нарышкин и Кюхельбекер в марте 1821г. приехали в Париж. Он читал во Франции лекции о современной русской литературе, но мысли его показались слишком прогрессивными, и Вильгельм был отослан в Россию.

О его лекциях есть несколько свидетельств. Так Энгельгард писал 25 июня того же года Матюшкину: «Сумасбродный Кюхельбекер, приехав в Париж, вздумал завести публичные лекции по русской литературе…, слушали его с довольным участием, но чорт его дернул забраться в политику и либеральные идеи, на коих он рехнулся. Запорол чепуху, так что Нарышкин его от себя прогнал и наш посланник… выслал его из Парижа…». В августе 1821г. в Петербурге Вильгельм пишет в альбом Петра Яковлева, брата своего лицейского товарища, несколько строк о себе: «Кюхельбекер – странная задача для самого себя – глуп и умен; легковерен и подозрителен; во многих отношениях слишком молод, в других – слишком стар; ленив и прилежен. Главный порок его – самолюбие: он чрезвычайно любит говорить, думать и писать о самом себе; вот почему все его пьесы довольно однообразны. Он искренне любит друзей своих, но огорчает их на каждом шагу. Он во многом переменился и переменится, но в некоторых вещах всегда останется одним и тем же. Его желание, чтобы друзья о нем сказали: он чудак, но мы охотно бываем с ним; мы осуждаем его за многое, но не перестанем быть к нему привязанными».

Вернувшись в Россию, Кюхельбекер не мог найти себе службу и, по совету и ходатайству петербургских друзей, отправился на Кавказ под крыло Алексея Петровича Ермолова. С декабря 1821г. по май 1822г. он жил в Тифлисе, где почти ежедневно встречался с  Александром Сергеевичем Грибоедовым. В дневнике Кюхельбекер записал: «Грибоедов писал «Горе от ума» почти при мне, по крайней мере, мне первому читал каждое отдельное явление непосредственно после того, как оно было написано». Служба на Кавказе не удалась, и Вильгельм некоторое время жил у старшей сестры Юстины Карловны в имении Закуп, но 30 июля 1823г. в поисках заработка переехал в Москву. Здесь редкие частные уроки поддерживали его материальное положение. Кюхельбекер принимает активное участие в литературной жизни. Публикуется в журналах «Благонамеренный» и «Сын Отечества», вместе с Владимиром Федоровичем Одоевским издает журнал-альманах «Мнемозина», где выступает как поэт, публицист и критик.

Он внимательно следит за творчеством Пушкина, которого обожал. В октябре 1824г. Пушкин закончил поэму «Цыгане», которая в списках тут же широко разошлась. Кондратий Рылеев пишет ему в Михайловское: «В субботу был я у Плетнева с Кюхельбекером и братом твоим …Прочитаны были «Цыгане». Можешь себе представить, что сделалось с Кюхельбекером. Как он любит тебя! Как он молод и свеж!». А ведь в 1819г. они стрелялись на дуэли. Вызвал Кюхельбекер, взбешенный довольно невинной эпиграммой Пушкина. Они явились на Волково поле и решили стреляться в каком-то недостроенном фамильном склепе. Секундантом Кюхельбекера был Антон Дельвиг. Когда Кюхельбекер начал целиться, Пушкин закричал: «Дельвиг! Стань на мое место, здесь безопаснее». Кюхельбекер взбесился, рука дрогнула, он сделал пол-оборота и пробил фуражку на голове Дельвига. Пушкин бросил пистолет и хотел обнять Вильгельма, но тот потребовал от Пушкина ответного выстрела и насилу его убедили, что стрелять невозможно, потому что в ствол набился снег.

Кюхельбекер был принят в Северное общество в ноябре 1825г. Его деятельность во время восстания на Сенатской площади была кипучей и восторженной деятельностью революционера-романтика, готового на подвиг во имя Свободы. Он был вооружен палашом и пистолетом, ездил в Морской экипаж, где служил его брат Михаил, в казармы Московского полка с известием о начале действий. Он искал заместителя не явившемуся предводителю восстания, пытался стрелять в Вел. Кн. Михаила Павловича и в генерала Воинова. Наконец, он пытался собрать солдат, рассеянных картечным огнем и повести их в атаку. К вечеру, когда все было кончено, Кюхельбекер пришел к себе на квартиру на Почтамтской улице, совсем рядом с Сенатской площадью, и велел своему верному слуге Семену Балашову быстро собираться, чтобы успеть выбраться из города до арестов. В тот же вечер они пешком вышли за петербургскую заставу, а потом, то на лошадях, то пешком добрались до села Горки, имения дальнего родственника П.С.Лаврова. Беглецы прожили здесь 5 или 6 дней, после чего на тройке, которую дал Лавров, поехали через Великие Луки в деревню другого родственника, а оттуда добрались до Закупа, имения Юстины Карловны Глинки. Остановились они не  в самом имении, а в соседней деревне Загусино. Здесь Кюхельбекер узнал, что в Закупе уже побывала полиция, и был произведен тщательный обыск. За те две недели, что Кюхельбекер добирался до Закупа, след его был потерян.

От матери, которая жила в семье Глинок, приезд Вильгельма скрыли. Юстина Карловна переодела брата в крестьянскую рубаху, тулуп, лапти и шапку, вручила ему подложный «вид» на имя плотника Ивана Подмастерникова, а Семену Балашову - «вид» на имя отставного солдата Матвея Закревского для свидания с родными в Минскую и Могилевскую губернии, снабдила деньгами и отправила на подводе с парой лошадей в сопровождении верного дворового человека Григория Денисова. Кюхельбекер хотел бежать за границу. 3 января 1826г., остановившись в корчме где-то за Оршей, он отпустил обратно в Закуп Григория и послал с ним письмо сестре, в котором прощался с ней и просил дать вольную Григорию Денисову. Добравшись до пограничного района 14 января, Кюхельбекер расстался и с Семеном Балашовым, потому что местные жители запросили до двух тысяч рублей за переправу через границу, а у него было всего 200 руб. Вильгельм решил идти один и добраться до Варшавы, где служили его родственник, двоюродный брат по матери, генерал А.И.Альбрехт, лицейский товарищ С.С.Есаков и давнишний приятель семьи барон Маренгейм. Он хотел раздобыть у них деньги, необходимые для перехода границы.

18 января в местечке Слоним был задержан Семен Балашов, который пробирался в Закуп с подводой и двумя лошадьми. Фальшивый паспорт ему не помог, т.к. указанный в нем 50-летний  возраст отставного солдата не соответствовал наружности 22-летнего Балашова. Он был посажен в тюрьму в Гродно, затем переправлен в Варшаву, где подвергся допросам, а 24 января в кандалах был увезен в Петропавловскую крепость, где уже находился его хозяин. Кюхельбекер был задержан в Варшаве 19 января унтер-офицером Григорьевым, опознавшим его по приметам. За эту поимку приказом барона Дибича Григорьев был произведен в прапорщики. Кюхельбекера же отправили в Петропавловскую крепость. На одном из допросов Кюхельбекер держал яркую речь в защиту русского народа. «…Взирая на блистательные качества, которыми Бог одарил народ русский, народ первый в свете по славе и могуществу своему, по своему звучному, богатому, мощному языку, коему в Европе нет подобного, наконец, по радушию, мягкосердию, остроумию и непамятозлобию, ему пред всеми свойственному, я душою скорбел, что все это подавляется, все это вянет и, быть может, опадет, не принесши никакого плода в нравственном мире! Да отпустит мне Бог за скорбь сию часть прегрешений моих, а милосердный царь часть заблуждений, в которые повлекла меня слепая, может быть, недальновидная, но беспритворная любовь к Отечеству». Приговором Верховного уголовного суда Кюхельбекер был отнесен к 1-му разряду – к смертной казни, но по Высочайшей Конфирмации 10 июля 1826г. осужден «по лишении чинов и дворянства к ссылке  в каторжную работу на 20 лет».

В особую вину Кюхельбекеру ставили покушение на жизнь Вел. Кн. Михаила Павловича, к которому по наследству от отца перешла роль официального покровителя семьи Кюхельбекеров. Роль эту Михаил Павлович продолжал играть и после того, как два брата Кюхельбекеры впали в «государственное преступление». По просьбе родственников он выступил ходатаем за смягчение участи Вильгельму, продемонстрировав христианское «забвение зла». Возможно, определенную роль сыграл и Григорий Андреевич Глинка, который с 1811г. был гувернером великих князей Николая и Михаила, в 1813г. преподавал русский язык императрице Елизавете и великой княгине Анне Павловне. 25 июля 1826г. Кюхельбекер был вывезен из Петропавловской крепости и доставлен в Шлиссельбург. При общем пересмотре Николаем I-м приговоров декабристам, срок наказания с 20 лет был сокращен до 15 лет. Однако этим судьба Кюхельбекера еще не была решена. В отличие от своих товарищей, он не был отправлен в сибирские рудники. По ходатайству Вел. Кн. Михаила каторга была заменена ему одиночным заключением в крепости.

12 октября 1827г. Кюхельбекер был отправлен в арестантские роты при Динабургской крепости. Когда его везли под конвоем, 14 октября на глухой почтовой станции Залазы, возле Боровичей, произошла случайная встреча с любимым другом Пушкиным, который ехал из Михайловского в Петербург. Они не виделись перед этим с 6 мая 1820г., когда Пушкин был выслан на юг. На следующий день Пушкин для себя записал: «…Вдруг подъехали четыре тройки с фельдьегерем. «Вероятно, поляки?» - сказал я хозяйке. «Да»- отвечала она, - их нынче отвозят назад». Я вышел взглянуть на них. Один из арестантов стоял, опершись у колонны. К нему подошел высокий, бледный и худой молодой человек с черною бородою, в фризовой шинели… Увидев меня, он с живостью на меня взглянул. Я невольно обратился к нему. Мы пристально смотрим друг на друга – и я узнаю Кюхельбекера. Мы кинулись друг другу в объятия. Жандармы нас растащили. Фельдъегерь взял меня за руку с угрозами и ругательством – я его не слышал. Кюхельбекеру сделалось дурно. Жандармы дали ему воды, посадили в тележку и ускакали».

Фельдъегерь 28 октября сообщал дежурному генералу Главного штаба А.Н.Потапову об этой встрече: «…Некто г. Пушкин… вдруг бросился к преступнику Кюхельбекеру и начал после поцелуев с ним разговаривать». После того, как их растащили, Пушкин хотел передать Кюхельбекеру деньги, но фельдъегерь этого не разрешил. «Тогда он, г. Пушкин, кричал и, угрожая мне, говорил, что по прибытии в с-Петербург в ту же минуту доложу Его Императорскому Величеству, как за недопущение проститься с другом, так и дать ему на дорогу денег; сверх того, не премину также сказать  и генерал-адъютанту Бенкендорфу. Сам же г. Пушкин между угрозами объявил мне, что он посажен был в крепости и потом выпущен, почему я еще более препятствовал иметь ему сношение с арестантом; а преступник Кюхельбекер сказал мне: это тот Пушкин, который сочиняет».

Сам Кюхельбекер 10 июля 1828г. в общем письме к Пушкину и Грибоедову писал: «Свидание с тобою, Пушкин, в век не забуду». А через два года, 20 октября 1830г., в письме к Пушкину снова вспоминает об этой необыкновенной встрече: «Помнишь ли наше свидание в роде чрезвычайно романтическом: мою бороду? Фризовую шинель? Медвежью шапку? Как ты, через семь с половиной лет, мог узнать меня в таком костюме? Вот чего не постигаю?». Письма к Пушкину пересылались тайно, через верных людей. Если в Петропавловской крепости у Кюхельбекера было только священное писание, в Шлиссельбурге он получал некоторые книги и даже самостоятельно выучился читать по-английски, то в Динабурге ему в первое время не давали ни книг, ни пера, ни чернил. Но постепенно у него появились кое-какие возможности.

В Динабургской крепости служил дивизионный командир генерал-майор Егор Криштофович, родственники которого были соседями Юстины Карловны Глинки. Их поместье находилось в Смоленской губернии рядом с Закупом, и когда Кюхельбекер в 1822г. проводил лето у сестры, он подружился с этим семейством. По просьбе смоленских родственников генерал выхлопотал Кюхельбекеру разрешение читать и писать, доставлял ему книги, добился позволения прогуливаться по плацу и даже устроил в своей квартире свидание с матерью. Труднее было добиться разрешения на переписку и когда она была дозволена, было много ограничений – писать только близким родственникам, касаться только семейных дел и отвлеченных тем. Это разрешение было большой радостью для Вильгельма. В упомянутом общем письме к Пушкину и Грибоедову он писал: «Я здоров и, благодаря подарку матери моей – природы, легкомыслию, не несчастлив. Живу день за днем, пишу. Пересылаю вам некоторые безделки, сочиненные мною в Шлиссельбурге». В Динабурге Кюхельбекер делает  перевод шекспировского  «Макбета» и отсылает его Дельвигу. Потом переводит «Ричарда II». В письме к Юстине Карловне он сообщает: «В пять недель я кончил «Ричарда II»; не помню еще, чтобы когда-нибудь с такою легкостию работал; сверх того, это первое большое предприятие, мною совершенно конченное; так оно снимает некоторым образом с меня упрек, что не умею кончить начатого». Позже Вильгельм Карлович перевел «Генриха четвертого», «Ричарда третьего» и первое действие «Венецианского купца». Одновременно с переводом Шекспира он пишет поэму «Давид», которую закончил 13 декабря 1829г.

Из Динабургской крепости Кюхельбекеру удается поддерживать тайную переписку с друзьями. В этом ему помогает не только Криштофович, но и поляки – офицеры крепостного гарнизона. Один из них, А.Рыпинский, оставил  о Кюхельбекере восторженные воспоминания. «Этот человек великой души был истинным сыном своей новой родины, которую больше жизни любил, так же, как сами Рылеев, Бестужев и Пестель. Как ясный месяц блестит среди бесчисленного множества тусклых звезд, так и его благородное, бледное, исхудалое лицо с выразительными чертами выделялось сиянием духовной красоты среди огромной толпы преступников, одетых, как и он, в серый «мундир» отверженных. Сильное и закаленное сердце, должно быть, билось в его груди, если уста… никогда ни перед кем не произнесли ни слова жалобы на столь суровую долю. Молчал он – молчал и ждал конца своих страданий… Кто знал его ближе, тот любил, ценил, восхищался и благоговел перед ним, а кто с ним провел хоть несколько вечерних часов, не мог не обнаружить в нем редкого ума, кристально-чистой души и глубокой образованности. Даже на лице солдата, простоявшего хотя бы несколько минут на страже у его дверей, появлялось выражение преклонения и уважения всякий раз, когда неожиданный свет, излучаемый лицом этого необыкновенного узника, ударял ему в глаза – ибо кого бы не тронул этот волнующий образ невинно терзаемой небесной добродетели, это повторное издание христовых мук».

Весной 1831г. в связи с польским восстанием было решено перевезти Кюхельбекера в Ревель. Он в это время хворал и лежал в крепостной больнице. Несмотря на болезненное состояние, 15 апреля его вывезли из Динабурга и через Ригу доставили в Ревель, где посадили в Вышгородский Замок. Там его лишили всех привилегий, которыми он пользовался в Динабурге. Кюхельбекер настаивал на содержании в отдельной камере, на освобождении от работ, на партикулярном платье, на праве читать, писать и переписываться с родными, а также кормиться на собственные деньги, ссылаясь на то, что все это дозволялось ему в Динабурге. Ревельское начальство запросило высшие инстанции в Петербурге, там, в свою очередь засуетились и стали выяснять, на каком основании Кюхельбекеру смягчили в Динабурге арестантский режим. Выяснилось, что это было сделано с разрешения царя и 8 июня 1831г. из Главного штаба сообщили генералу Опперману, в ведении которого находились все русские крепости, что Николай I приказал Кюхельбекера и на новом месте «держать как в Динабурге».

Между тем, еще 25 апреля 1831г. император распорядился перевести Кюхельбекера в Свеаборгскую крепость (в Финляндии). Дело затянулось, т.к. переправлять его было приказано морем, на попутном судне. Только 7 октября он был вывезен на корабле «Юнона» и 14 октября доставлен в Свеаборг, где содержался до 14 декабря 1835г. Здесь Кюхельбекер имел право на переписку с родственниками, в конце 1831г. получил даже разрешение переписываться с братом Михаилом. Первое письмо от брата он получил 8 декабря 1831г. 15 июня 1832г. он записал в дневнике: «Сегодняшнее число я должен считать одним из счастливейших дней моей жизни. Я получил шесть писем от родных и… ответ брата на письмо, которое я к нему писал прошлого года в декабре месяце. Получив первое письмо от него, я еще сомневался, позволят ли быть между нами настоящей переписке; теперь вижу, что могу пользоваться этим благодеянием».

Но в Свеаборге Кюхельбекер лишился даже тех ограниченных возможностей общения со свободными людьми, которые были у него в Динабурге. Допускались только свидания с пастором, который снабжал его сочинениями немецких проповедников. Возможно, под влиянием этих душеспасительных бесед Кюхельбекер решил покаяться. 15 апреля 1832г. комендант Свеаборгской крепости в рапорте Бенкендорфу пишет: «Государственный преступник Кюхельбекер …ныне пред исполнением по обряду лютеранской религии исповеди и святого причастия хочет успокоить свою совесть на счет обвиненного им в 1826г. преступника же Ив. Пущина будто бы безвинно». Дело в том, что на следствии он заявил, что Пущин побуждал его стрелять в Вел. Кн. Михаила. На очной ставке Пущин отверг это тяжелое обвинение; это был единственный случай в показаниях Кюхельбекера, когда он своими словами значительно отягощал вину другого и многократно и настойчиво упорствовал в них, призывая в свидетели даже бога. Уже во время следствия Кюхельбекером овладели сомнения в своей правоте, он пытался новыми формулировками смягчить свои первые показания, и это ему удалось: в обвинении против Пущина этот пункт отсутствует. В крепости он хотел еще раз покаяться. В Свеаборге Кюхельбекер целиком погрузился в творчество. Одно за другим он создает монументальные эпические и драматические произведения: драматическую сказку «Иван, купецкий сын», поэму «Агасфер», переводит шекспировских «Короля Лира» и «Венецианского купца», пишет поэму на сюжет из древней русской истории «Юрий и Ксения»,  поэму «Сирота», с необыкновенным подъемом работает над одним из самых значительных своих произведений – народно-исторической трагедией «Прокофий Ляпунов».

В конце 1835г. Кюхельбекер был досрочно выпущен из крепости и по ходатайству родных «обращен на поселение» в Баргузин, где уже несколько лет жил его брат Михаил. 14 декабря 1835г. его вывезли из Свеаборга, 20 января 1836г. он был доставлен в Баргузин. Встреча с братом была трогательной. Михаил был осужден на 8 лет каторги, которая была сокращена до 5 лет  и в 1831г. он был отправлен на поселение в Баргузин. Здесь он первым начал обрабатывать землю. В его хозяйстве были даже овцы. По инициативе Михаила Карловича в Баргузине было организовано русское приходское училище, а в недалеком селе Улюк – бурятское училище, в том и другом училище Михаил обучал грамоте детей и взрослых. В своем доме он организовал амбулаторию, лекарства изготовлял из трав, одним из первых узнал лечебные свойства мышьяка, лечил даже гангрену. Женился в Баргузине 3 июня 1834г. на очень красивой женщине, Анне Степановне Токаревой, и жили они дружно. До замужества Анна Степановна служила у местного богатея и от него должна была родить. Хотела наложить на себя руки, но Михаил Карлович уговорил ее жить, крестил ее ребенка, стал кумом. Ребенок умер, а Кюхельбекер решил на ней жениться, но раз кум, то церковь запретила. Долго хлопотали, но разрешение на брак все-таки было получено. У самого Михаила родилась в Баргузине внебрачная дочь, которая воспитывалась в семье Трубецких, и было шесть законных дочерей, которые получили хорошее воспитание в Иркутском девичьем институте.

Освобождение из крепости вселило в Вильгельма Карловича новые надежды на возможность вернуться к широкой литературной деятельности и печататься хотя бы под псевдонимом. 13 февраля он пишет Пушкину: «Мое заточение кончилось, я на свободе, хожу без няньки и сплю не под замком». Но скоро тон и содержание писем резко меняются. Настойчивые просьбы похлопотать о разрешении печататься, которыми Кюхельбекер забрасывает родных и Пушкина, ни к чему не приводят. Литература могла стать его единственным источником материального благополучия. За 10 лет сидения в крепостях он физически истощился, хотя и до этого не отличался богатырским сложением, ослаб и был неприспособлен к тяжелому труду, которым кормился его брат. Михаил Карлович был человеком практической складки. Все деньги, получаемые от родных, и те, которые сам умудрялся заработать, он вкладывал в свое хозяйство. Сверх отведенного ему надела он своими руками расчистил и обработал 11 десятин земли, построил избу со службами, завел 13 голов скота, занимался рыбной ловлей. Вильгельм старался помогать брату, таскал бревна из лесу, работал в поле, но сил у него не хватало. Анна Степановна стала выражать недовольство его присутствием и Вильгельм Карлович, отягощенный заботами, втянутый в мелкие дрязги, начинает жалеть о своей крепостной камере. 3 августа 1836г. он пишет Пушкину: «Ты хочешь, чтоб я тебе говорил о самом себе… В судьбе моей произошла такая огромная перемена, что и поныне душа не устоялась. Дышу чистым свежим воздухом, иду, куда хочу, не вижу ни ружей, ни конвоя, не слышу ни скрыпу замков, ни шопота часовых при смене: все это прекрасно, а между тем – поверишь ли? - порою жалею о своем уединении. Там я был ближе к вере, к поэзии, к идеалу; здесь все не так, как ожидал даже я, порядочно же, кажись, разочарованный насчет людей и того, что можно от них требовать».  Эту тему Кюхельбекер продолжает в стихах. Он пишет, что потянулась «вялых дней безжизненная нить и – бледные заботы

И грязный труд, и вопль глухой нужды,

И визг детей, и стук тупой работы

перекричали песнь златой мечты».   

Кюхельбекер был уверен, что про него здесь будут говорить:

Не разумел он ничего,

И слаб и робок был как дети,

Чужие люди для него

Зверей и рыб ловили в сети.

……………………………..

И он к заботам жизни бедной

Привыкнуть никогда не мог.

Осенью 1836г. Вильгельм пришел к мысли, что ему надо наладить личную жизнь. В свое время у него была невеста – Авдотья Тимофеевна Пушкина (по некоторым свидетельствам – родственница А.С.Пушкина). Познакомились они в 1822г., свадьба несколько раз откладывалась из-за необеспеченности и неустроенности Кюхельбекера. Потом восстание и крепость. В 1832г. он справлялся у родных о невесте, передавал ей привет и возвращал свободу. Тем не менее, в Сибири у него снова возникла надежда на возможность брака с Авдотьей. Есть семейное предание, что Кюхельбекер сохранил к невесте чувство глубокой любви и вызывал ее в Сибирь, но она, также очень его любившая, по слабости характера не решилась разделить судьбу поселенца. Когда окончательно рухнула надежда на брак с Авдотьей, Вильгельм стал искать невесту в Баргузине. 9 октября 1836г. он известил мать о том, что намерен жениться на дочери местного почтмейстера – Дросиде Ивановне Артеновой. Она родилась в 1817г., когда Вильгельм выпустился из лицея.

В период жениховства Кюхельбекер, со свойственной ему способностью увлекаться, идеализировал свою невесту, поэтически рисуя ее облик в письмах к родственникам и друзьям. Он пишет Пушкину: «Великая новость! Я собираюсь жениться… Для тебя, Поэта, по крайней мере важно хоть одно, что она в своем роде очень хороша: черные глаза жгут душу; в лице что-то младенческое и вместе с тем что-то страстное, о чем вы, европейцы, едва ли имеете понятие». Свадьба требовала расходов и в письме к младшей сестре Юлии он не только описывает красоту невесты, но рассказывает о своем финансовом положении «…за нею беру, разумеется, нуль. Свадьба, как ни жмись, все мне будет стоить около 100 рублей; 50 рублей я был должен прежде, а дом, который я купил, обошелся мне недостроенный в 450 рублей; достройка обойдется по смете брата рублей в 300; итак, мой друг, всячески мне в первую половину года необходимы 1000 руб. Сделай милость, одолжи мне их взаймы, а сверх того не частицами, но в раз».

Свадьба состоялась 15 января 1837г. Молодая жена не знала грамоты, и Кюхельбекер увлеченно занялся ее воспитанием и обучением, но, по всей видимости, так и не сумел приобщить ее к своим духовным интересам. Он обращался к своему малолетнему сыну в дневнике: «…научись из моего примера, не женись никогда на девушке, как бы ты ее ни любил, которая не в состоянии будет понимать тебя». Почтмейстер, выдавая дочь за дворянина, предполагал, что она будет материально обеспечена. У Кюхельбекера не было ничего, он жил на деньги, присылаемые сестрами. Женитьба заставила его с еще большей настойчивостью просить о дозволении «кормиться своим ремеслом». Он пишет Бенкендорфу: «Я подал просьбу о дозволении мне жениться на любимой мною девушке. Я должен буду содержать жену, но следует вопрос: каким образом? Рана пулею в левое плечо и недостаток телесных сил будут мне всегдашним препятствием к снискиванию пропитания хлебопашеством или каким-либо рукоделием… (Прошу) исходатайствовать мне у государя императора дозволения питаться литературными трудами, не выставляя на них моего имени». Он обращался за помощью к Жуковскому, но царского позволения не последовало.

В одном из писем 1837г. Вильгельм Карлович пишет: «прозябаю, а не живу. Нам нынче выпал не красненький годочек. Все не удается и везде горе. Утешает меня только добрая жена моя, но при мысли и об ней забота сосет сердце… Постыло мне в свете: мочи нет, как долго живу, дожить до хорошего едва ли удастся». В другом письме он признается, что если бы был эгоистом, то просил бы правительство снова его запереть в крепости. Из-за беспрерывных засух в Баргузине три года подряд были неурожаи. Зима 1837-1838гг. была очень тяжелой, а следующие – еще тяжелее: не было ни хлеба, ни сена, начался падеж скота. У Кюхельбекера не было средств закончить постройку дома, и жили они в какой-то каморке. 12 июня 1838г. Дросида Ивановна родила мертвого мальчика, хоронили 14-го и при выносе дали ему имя Федор. 28 июля 1839г. родился снова мальчик, Миша. Потребовались дополнительные расходы.

Осенью Кюхельбекер получает приглашение от начальника пограничной крепости Акша майора А.И.Разгильдеева, который нуждался в хорошем учителе для своих дочерей. Он приглашение принимает и пишет племяннице Наталье Григорьевне Глинке: «Будет ли мне лучше в Акше, не знаю. Но оставаться здесь я никоим образом не могу. Здесь все так дорого, что по нынешним годам и на один хлеб не хватит моих доходов… Климат здесь самый суровый, теперь уже третья неделя, как без перерыву стоят морозы свыше 30 градусов,  а здоровье у меня с года на год плоше». В конце января 1840г. Кюхельбекер с семьей приехал в Акшу, небольшую крепость на китайской границе. Разгильдеевы встретили его радушно, местный казачий атаман также пригласил его в учителя к сыну. 6 февраля 1840г. Вильгельм пишет своей любимой племяннице Наталье: «У меня сердце теперь расцвело; четыре года прожил я между дикарями грубыми, неотесанными, распутными; здесь что-то похожее… на ваше мне бесценное семейство».

В Акше у Кюхельбекера 21 декабря родился сын Иван, о котором он писал Оболенскому: «Имя его Иван. Это имя дала ему мать по дедушке, но я им очень доволен, потому что напоминает Лицей и товарища  (Пущина – А.В.), которого и Вы и я любим». Мальчик умер 27 марта 1842г. Через год родилась дочь Юстина, в ночь с 6 на 7 марта 1843г. Заочной крестной матерью ее была Наталья Григорьевна Глинка. В Акше Вильгельм Карлович возвращается к творчеству, пишет заключительную часть «Ижорского», обдумывает план трагедии о Дмитрии Самозванце. Здесь происходят встречи с заезжими людьми, с которыми он быстро сходится. За время своего заточения он не утратил своей общительности и жадного интереса к людям. Поддерживает связь с живущими в Селенгинске, сравнительно недалеко от Акши, братьями Бестужевыми. К нему возвращается былая жизнерадостность, есть даже запись в дневнике, что на вечеринке плясал без отдыха кадрили, мазурки, вальсы. Это веселье можно объяснить тем, что Кюхельбекер влюбляется в свою молоденькую ученицу Аннушку Разгильдееву, которой было тогда 15 лет. В письмах к родным он называет ее единственным утешением и своим ангелом-хранителем. Молодой девушке льстило его внимание, но ее мать тоже увлеклась поэтом и настраивала дочь против него. Эти интриги не прошли мимо внимания майора Разгильдеева, он срочно перевелся в Кяхту и в 1842г. его семья покинула Акшу.

Кюхельбекер очень тяжело переживал конец своего платонического романа. Он записал в дневнике: «Бог с тобою, Анна Александровна! Ты была моею последнею любовью, и как это все кончилось глупо и гадко! А я тебя любил со всем безумием последней страсти, в твоем лице я любил еще людей». Вильгельм Карлович начал просить начальство перевести его либо в Урик, либо в Иркутск, получил отказ; тогда в марте 1843г. он просится в Кяхту или Туринск и снова отказ. Новый комендант Акши начал притеснять Кюхельбекера, мешать его переписке. И все же он не каялся, что прожил эти годы здесь, по крайней мере, он расплатился со старыми долгами и не сделал новых. В январе 1844г. при содействии деверя сестры Юстины Владимира Андреевича Глинки Кюхельбекер начинает хлопотать о переводе в Западную Сибирь. Глинка в молодости был членом Союза Благоденствия, потом сделал успешную военно-административную карьеру. В 1831г. во время польской кампании он был уже в чине генерал-майора и занимал должность начальника штаба артиллерии действующей армии. Впоследствии состоял главным начальником горных заводов на Урале. Он оказывал Кюхельбекеру существенную поддержку в годы крепостного заключения и в годы ссылки, присылая ему деньги и книги. Его Кюхельбекер называл лучшим, испытанным в счастье и несчастье другом. В марте Юстина Карловна сообщила, что ему разрешено проситься в Курганский уезд, а 27 августа в Акшу пришла бумага с разрешением на отъезд.

2 сентября 1844г. Кюхельбекер выезжает в Баргузин, чтобы повидаться с братом в последний раз. Доехав до Верхнеудинска (ныне Улан-Уде), окружного центра Восточного Забайкалья, он надеялся получить от окружного начальника бланк – документ, относивший  путевые расходы на казенный счет, но начальник не решился его выдать. Пришлось ему взять подорожную и платить за тройку до Турки. В Турке он нанял лодку за 100 руб., чтобы плыть в Баргузин, но на Байкале разразился такой шторм, что их двое суток носило под Лиственничным островом, заливало волнами, сорвало руль и они с трудом отстоялись на кошке. В Баргузин приехали около 23 сентября. Пускаться в обратный путь по морю было опасно, и Кюхельбекер решил ждать ледостава. В Иркутск по зимней дороге через Байкал они переехали в январе и задержались  почти на месяц. Здесь Вильгельм Карлович был весел и спокоен, беседы с товарищами тянулись иногда далеко за полночь. Встречались с Волконскими, Трубецкими и Дросида Ивановна впервые была в обществе княгинь. Особенно ее поразила своими манерами Мария Николаевна Волконская и Дросида потом не уставала вспоминать ее. Недаром Кюхельбекер писал княгине 13 февраля 1845г.: «жена моя, преданная вам сердцем и душою, начала новую жизнь после знакомства с Вами; я ее больше не узнаю. Вам, княгиня, я буду обязан своим семейным счастьем. Вчера и третьего дня она была нездорова, что задержало меня на несколько дней в Красноярске».

Самой радостной была встреча с Иваном Пущиным, лицейским товарищем, к которому Кюхельбекер заехал в Ялуторовск. Об этой встрече Пущин писал бывшему директору лицея Энгельгардту: «три дня прогостил у меня оригинал Вильгельм. Проехал на житье в Курган с своей Дросидой Ивановной, двумя крикливыми детьми и с ящиком литературных произведений. Обнял я его с прежним лицейским чувством. Это свидание напомнило мне живо старину: он тот же оригинал, только с проседью в голове. Зачитал меня стихами до нельзя… Не могу сказать Вам, чтоб его семейный быт убеждал в приятности супружества… Признаюсь вам, я не раз  задумывался, глядя на эту картину, слушая стихи, возгласы мужиковатой Дронюшки, как называет ее муженек и беспрестанный визг детей. Выбор супружницы доказывает вкус и ловкость нашего чудака: и в Баргузине можно было найти что-нибудь хоть для глаз лучшее. Нрав ее необыкновенно тяжел и симпатии между ними никакой».

22 марта 1845г. Кюхельбекер прибыл в Курган. Хотя ему было предписано поселиться в деревне Смолиной, в трех верстах от города, он снял квартиру в городе и сразу стал хлопотать о разрешении остаться в нем.  Тобольский губернатор своей властью такого разрешения дать не мог и 2 мая Кюхельбекера известили, что губернатор запрещает ему оставаться в Кургане. На следующий же день Вильгельм Карлович обратился с ходатайством к шефу жандармов и начальнику 3-го отделения А.Ф.Орлову, мотивируя свое желание остаться в Кургане плохим здоровьем и необходимостью во врачебной помощи. Написал и своему старинному другу Владимиру Одоевскому, надеясь на его служебные и светские связи. В эти же дни в Кургане умирал Иван Семенович Повало-Швейковский и Кюхельбекер навещал его через день. Он переписывает завещание Швейковского, составленное Басаргиным, присутствует при его смерти и участвует в похоронах. 26 мая был день рождения Пушкина и Кюхельбекер пригласил друзей – декабристов и ссыльных поляков. Пришли  Бригген,  Басаргин,  Башмаков,  Щепин-Ростовский и польские друзья – Михаил  Иванович Пейкер – письмоводитель городнического правления, Валериан Васильевич Пасек – начальник межевания, Никодим Осипович Чайковский – старший запасный землемер и другие. Правда, Кюхельбекер подозревал, что приход некоторых объясняется тем, что жена городничего была в бане и у него не играли в карты. Было оживленно и шумно. Эти люди, всегда свято чтившие память гениального поэта, вспоминали молодость, старину, Кюхельбекер рассказывал о лицейских годах.

В Кургане начинает резко ухудшаться его здоровье, Вильгельм Карлович катастрофически слепнет. Уже 5 апреля он записывает в дневнике: «Опять письмо от Пущина. Моя переписка приходит к концу. Глаза мочи нет, как болят». Болезнь делала Кюхельбекера раздражительным и обидчивым. Он и с декабристами ссорился постоянно. В его дневнике можно прочитать: «Опять месяц прошел… Я был болен, меня мучила хандра… Во время хандры я успел поссориться с Басаргиным и понаделал, Бог знает, сколько глупостей» или «Опять погорячился и разбранился с Щепиным; да он, право, лучше меня – первый протянул мне руку, между тем, как я ему, Бог знает, что наговорил».

В свои именины 28 мая Кюхельбекер получил от Басаргина в подарок часы, от сестры Юстины Карловны письмо и деньги. Через две недели, 10 июня, Вильгельм Карлович записывает: «Минуло мне сегодня 48 лет. Печально я встретил день  своего рождения. Пока не сошлись гости, я стал выхаживать стихи, да не удалось составить более того, что следует:

«Еще прибавился мне год         

К годам унылого страданья;

Гляжу на их тяжелый ход

Не ропща, но без упованья.

   ……………………………..

Что будет, знаю наперед,

Нет в жизни для меня обмана,

Блестящ и весел был восход,

А запад весь во мгле тумана».

В день рождения Кюхельбекера, 10 июня, губернский землемер пишет донесение в Тобольскую Казенную палату о своей попытке отвести государственному преступнику положенные по распоряжению царя 15 десятин земли. Вильгельм Карлович должен был присутствовать при отводе земли, но узнав, что большая часть выделенной земли занята пашнями крестьян Смолинской волости, от участка отказался, но попросил отвести ему землю в другом месте с тем, чтобы половина десятин была пригодна для покосов. Он собирался завести хозяйство, не такое большое, как у брата Михаила, но коровы и лошадь должны были быть обязательно. Между тем решался вопрос о пребывании Кюхельбекера в Кургане. С молчаливого согласия властей его сестра Юстина Карловна купила на имя Дросиды Ивановны дом в городе и Владимир Андреевич Глинка сообщает об этом Управляющему  3-го отделения Леонтию Васильевичук Дубельту. Никаких санкций не последовало. Дом был куплен  у Марии Федоровны Киниженцевой, жены отставного сотника. Сумма покупки нам неизвестна, но сама Киниженцева покупала этот дом в 1842г. у Клячковских за 400 рублей  серебром, возможно, и продала приблизительно за ту же сумму. Больной Кюхельбекер с семейством перебрался в собственный  дом 21 сентября. Фонвизин 8 сентября 1845г., когда оформлялась покупка дома, писал Кюхельбекеру: «О переводе… Вас в самый город Курган я говорил с губернатором. Он готов сделать об этом представление, но для этого ему нужен предлог, т.е. просьба от Вас, в которой бы Вы изложили, что по болезненному Вашему состоянию вам необходима врачебная помощь, которой в деревне Вы лишены. Впрочем, губернатор говорил, что ни с его стороны, ни от прочих властей вам не будет ни малейшего препятствия жить в городе… Все это хотел сообщить вам с господином Соболевским, доставившим мне ваше письмо, но он уехал днем раньше…». Уж если курганский городничий Антон Соболевский возил  письма декабристов, то можно предположить, что на проживание Кюхельбекера в городе, а не в Смолино,  он смотрел сквозь пальцы.  В декабре в Курган приехал тобольский губернатор Карл Федорович Энгельке и Кюхельбекер обратился к нему за разрешением приехать в Тобольск на лечение. Губернатор сообщает об этом генерал-губернатору и прямо указывает, что Кюхельбекер водворен  в Кургане.

Получив постоянный кров, Вильгельм Карлович несколько успокаивается и пишет цикл лирических стихов, которые являются лучшими в его творчестве: «Участь русских поэтов», «Усталость» и др. Осень навеяла поэту образы стихотворения «Работы сельские подходят уж к концу», где он вновь обращается к «нашему Пушкину» который «уж давно подземной мглой одет». Конечные строфы – призыв, несмотря на то, что «все тяжелее путь и плечи все больнее ломит бремя», идти вперед: «Иди, иди! Надолго нанят ты: еще тебе не время! Ступай, не уставай, не думай отдохнуть».   У него постоянно бывают декабристы, чаще других приходит Щепин- Ростовский, живший одиноко и замкнуто. Они очень подружились. Приходили Бригген и Басаргин и начинались литературные беседы и споры. Бригген читал свой перевод Юлия Цезаря, который Вильгельм Карлович высоко оценил. Кюхельбекер читал своим гостям грустные стихи, в том числе «Усталость».

Да! Чаша житейская желчи полна;

Но выпил же я эту чашу до дна,-

И вот опьянелой, больной головою

Клонюсь и клонюсь к гробовому покою.

Узнал я изгнанье, узнал я тюрьму,

Узнал слепоты нерассветную тьму

И совести грозной узнал укоризны,

И жаль мне невольницы-милой отчизны.

Еще с середины лета Кюхельбекер почувствовал себя значительно хуже. Подступала полная слепота, прогрессировал туберкулез. Все чаще недуг мешал сосредоточиться и поэт не мог выжать из себя и несколько строк. Тогда он становился вспыльчивым и брюзжащим или погружался в религиозное настроение, думал о смерти. Вспоминал друзей юности, в послании к Марии Николаевне Волконской, которая неоднократно помогала ему материально, есть такие строки: « А в глубине души моей одно живет прекрасное желанье: оставить я хочу друзьям воспоминание, залог, что тот же я, что вас достоин я, друзья».  9 октября он сделал последнюю запись в своем дневнике. Оставалось большое незавершенное дело. Проезжая через Тобольск, он взял у Михаила Александровича Фонвизина его рукопись, чтобы ее вычитать и кое-что поправить. В связи с неурядицами, болезнями дело двигалось медленно, а наступившая слепота почти прекратила работу. Тем не менее, в письме, отправленном с Соболевским, Кюхельбекер сообщает, что рукопись исправлена и ее можно переписывать. На что Фонвизин отвечает 8 сентября: « Насчет переписки перевода набело я прошу Вас только уведомить меня, что это будет стоить, и я доставлю Вам деньги для заплаты г-ну Рихтеру и бумагу, которую на этих днях ожидаю с нижегородской ярмарки…».

28 октября 1845г. Басаргин пишет Фонвизину: «...Вильгельм Карлович, который еще недели две как страдал сильной глазной болью, поручил мне известить Вас, что болезнь остановила на некоторое время его занятия с Вашей рукописью, - он полагает, что ее иначе нельзя переписывать как здесь, под его надзором, и потому не решается посылать ее к Вам для переписки. Он говорил мне, что уже нашел человека, который берется ее переписать, и сделает это как нельзя лучше – именно учителя Рихтера, занимающегося тем же у Александра Федоровича…».  Николай Петрович Рихтер имел характер взбалмошный, дерзкий и они часто ссорились с Кюхельбекером. Но Рихтер был нужен постоянно, чтобы писать под диктовку письма, ходатайства и стихи. Он находился при Кюхельбекере до самого его отъезда. 25 января 1846г. Вильгельм Карлович обратился к нему со стихами: «Мой бедный Рихтер, я тебя обидел! Не я тебя обидел, а недуг…» Поэт искренне просил прощения. Но Рихтер оказался не только взбалмошным человеком, но и подлым. 11 мая 1846г. уже в Тобольске Кюхельбекер диктует сыну Мише письмо к племяннице Наталье Глинке: «…Жил в Кургане со мной под одним кровом молодой человек, товарищ Н.П.Р.; он был у меня как сын родной, и между тем каждое мое слово передавал особе, не любившей меня; а когда я стал собираться из Кургана, повершил свой подвиг словами: пусть бы он по пути на меня сердился, а жаль, что я не украл его дневников».

23 ноября 1845г. Щепин-Ростовский пишет Наталье Дмитриевне Фонвизиной:  «Вильгельм Карлович в эти дни несколько недель подвержен жестокой глазной болезни, до такой степени усилившейся, что до двадцатого числа этого месяца ничего не мог различить. Но в этот день несколько прозрел и мог осмотреть, хотя с трудом, окружающие предметы…Исполненный священного и поэтического энтузиазма, Василь Карлович (так его звали в Кургане – А.В.) сочинил молитву в стихах, которую и поручил отправить к Вам». Друзья были обеспокоены состоянием Кюхельбекера. Используя все свои связи, они стараются добиться разрешения на поездку Вильгельма Карловича в Тобольск на лечение. Сам он ходатайствует об этом же у тобольского  губернатора и у 3-го отделения. Кюхельбекер, надеясь на разрешение,  просит Фонвизина подыскать ему квартиру в Тобольске. Переписка идет через Басаргина. Приведем выдержки из писем. 27 декабря 1845г. – «Я сообщил Кюхельбекеру то, что вы пишете насчет квартиры. Он, как кажется, располагает приехать в Тобольск один, а Дросиду Ивановну с детьми оставляет здесь. Одному глазу его немного получше, но во всяком случае ему непременно надобно ехать лечиться в Тобольск – здесь он никогда не восстановит ни своего зрения, ни вообще здоровья…Кюхельбекер часто нуждается в моих фельдшерских пособиях…». 17 января 1846г. – «Бедному Кюхельбекеру несколько лучше, он ожидает разрешения ехать в Тобольск. Вероятно, князь (Петр Дм. Горчаков - А.В.) не мог сам позволить и представил в Петербург. Я не видал его дней шесть, но знаю, что один глаз его поправляется, другой же ровно ничего не видит». 26 февраля 1846г. - «На прошлой почте Кюхельбекер получил разрешение отправиться в Тобольск. Он не замедлит отсюда выехать, как только будет возможно и лишь только кончит свои сборы. Едет он со всем своим семейством, и потому поручил мне покорнейше просить вас приготовить ему удобную, хотя и небольшую квартиру. Комнат трех ему будет достаточно, но только надобно позаботиться о том, чтобы она была тепла и не угарна, и чтобы в его комнате в особенности не могло быть сквозного ветра. Желает он жить на горе, и если можно, поближе от Вас… Здоровье его чрезвычайно как расстроено кроме глазной болезни; он, бедный, весь иссох, кашляет, и несколько времени тому назад харкал кровью. Я подозреваю, что у него чахотка и, признаюсь, не надеюсь, чтобы он выздоровел – тем более, что раздражительность-необходимое следствие этой болезни и грустное его положение очень много мешает лечению. Он в самом жалком положении. Теперь мы его каждый день прокатываем в возке, чтобы несколько приучить к воздуху. Экипаж, возок, в котором он поедет отсюда, покоен, но все-таки я думаю, что дорога его еще несколько расстроит». К этому письму Басаргин 28 февраля делает приписку: «Кюхельбекер едет сегодня или завтра. Он предполагает быть в Тобольске около воскресенья».

Уезжая, Вильгельм Карлович оставил свой дом и все хозяйство на Басаргина, который через несколько дней после его отъезда схоронил молодую жену, но нашел в себе силы заниматься делами Кюхельбекера. Сам отъезжая в Омск и остановившись в Ялуторовске, Басаргин 5 мая 1846г. пишет Кюхельбекеру: « Ваши дела я перед отъездом…устроил согласно вашему желанию. Постройку и переделку в доме поручил Пелишеву, дал ему на первый случай 162 руб… Одну корову вашу передал Пелишеву, хотел отдать и другую, которая до сих пор находилась у немца, но последний выпросил оставить ее у себя на лето… Он очень хорошо живет в доме, все у него в порядке. Оставленные у меня ваши вещи в сундуке я передал на сохранение Евгенье Андреевне». Евгения Андреевна – та самая жена городничего Соболевского, которая была в бане в день рождения Пушкина, празднуемого в доме Кюхельбекера.

Кюхельбекер отправился в Тобольск со всем семейством и заехал к Пущину в Ялуторовск, чтобы проститься и оставить ему свои произведения. Иван Иванович по его указанию разобрал и систематизировал рукописи, каждую обернул в бумагу, озаглавил и перевязал бечевкой. Кюхельбекер продиктовал завещательное распоряжение, которое Пущин назвал «Заметки, продиктованные В.К.Кюхельбекером 3 марта 1846г., когда он больной ехал лечиться из Кургана в Тобольск». Поэт указал, какие сочинения печатать без исправлений, какие следует исправить, пересмотреть, напечатать в извлечениях. Были и такие, которые автор требовал уничтожить. Хотя надежды на публикации почти не было – еще в январе граф Орлов уведомил сибирское начальство, что на просьбу Кюхельбекера о позволении напечатать его сочинения последовал отказ.

В Тобольске Кюхельбекера встретили друзья-декабристы Свистунов, Вольф, Фонвизин, Анненков, Оболенский. Они постарались создать для него хорошие условия. Фердинанд Богданович Вольф, опытный врач, прилагал все усилия, чтобы поддержать здоровье поэта. Познакомился и подружился Кюхельбекер с Павлом Петровичем Ершовым, автором «Конька-горбунка». Ершов сделался его постоянным собеседником, чтецом, секретарем. Он записывал стихи под диктовку поэта, писал письма. Кюхельбекер угасал. 11 июня он диктует свое последнее письмо Василию Жуковскому. «Мои дни сочтены: ужели пущу по миру мою добрую жену и милых детей? Говорю с поэтом, и сверх того полуумирающий приобретает право говорить без больших церемоний. Я чувствую, знаю, я убежден совершенно… что Россия не десятками может противопоставить  европейцам писателей, равных мне по воображению, по творческой силе, по учености и разнообразию сочинений. Простите мне… эту гордую выходку! Но, право, сердце кровью заливается, если подумаешь, что все, все мною созданное, вместе со мною погибнет, как звук пустой, как ничтожный отголосок».

Ответа Кюхельбекеру уже было не суждено дождаться. 11 августа 1846г.,  Вильгельм Карлович скончался от чахотки. Дросида Ивановна в 1869г. в письме к дочери Юстине рассказала об этом дне. «Не хотелось ему умирать так скоро… он умер в Тобольске в 11 часов пополуночи 1846г… при смерти его были доктор и госпожа фон Визина. Он до самой почти смерти был в движении, а за день до смерти ходил по комнате и рассуждал еще о том, что несмотря на дурную погоду, он чувствует себя как-то особенно хорошо. Его похоронили на русском кладбище и, согласно желанию его, устроили ему могилу между могилами друзей его: князя Барятинского и Краснокутского». Схоронили его на Завальном кладбище возле церкви Семи Отроков. По его завещанию положили в рубашке, принадлежавшей любимому племяннику Николаю Глинке, погибшему на Кавказе от ран. В сентябре 1846г., еще не зная о смерти Кюхельбекера, Сергей Петрович Трубецкой писал Бриггену из Омска: «Известия твои о Вильгельме Кюхельбекере подтверждаются письмами из Тобольска. Он, кажется, не жилец на сем свете; и я полагаю, что его убивает поэтическая страсть его. Если б он имел частицу прозы своего брата, то был бы здоровее. Поэты с горячими чувствами долго не живут. Долго жили Вольтер, Гете, люди холодные». 

После смерти мужа Дросида Ивановна 4 сентября обращается к генерал-губернатору Западной Сибири Карлу Федоровичу Энгельке с ходатайством: «…Волею Божию 11 августа сего года муж мой скончался, и я осталась с двумя малолетними детьми, сыном Михаилом семи лет и дочерью Устиньей – трех. Со стороны моих родных я не имею никакого состояния и со стороны покойного моего мужа тоже не надеюсь иметь достаточной помощи; а потому вынужденной нахожусь просить Ваше Превосходительство об исходатайствовании у Высшего начальства мне с детьми моими казенного пособия, каковое в подобных случаях Высочайше положено. Сверх того, прошу покорнейше Ваше Превосходительство, приказать выдать мне кому следует паспорт для свободного проживания и проезда по сибирским губерниям. А на сей раз, прошу усердно Ваше Превосходительство, дать мне возможность возвратиться в город Курган, чтобы там распорядиться оставшимся домом и пожитками, ибо я заехала сюда не по своей воле, а по воле мужа и с Высочайшего дозволения».  Казенное пособие по распоряжению князя Горчакова было выдано незамедлительно – 114 руб. 28 коп. сер.

После сорокового дня Дросида Ивановна решила на время переехать в Ялуторовск, возможно, по приглашению Пущина, который решил опекать семью умершего друга. 9 ноября Матвей Иванович Муравьев-Апостол написал  Трубецкому: «Наша маленькая колония увеличилась тремя новыми членами – вдовой и двумя детьми Вильгельма Кюхельбекера. Пущин – признанный попечитель наших вдов. Его чудесное сердце и справедливый ум, обладающий большим тактом, дают все возможные права на это. Мы надеемся, что дети нашего покойного товарища будут приняты родственниками…, семилетний мальчик посещает нашу приходскую школу, основанную нашим достойным и уважаемым протоиереем, а маленькая девочка играет в куклы…». Дросида Ивановна поселилась во флигеле на усадьбе Бронниковой, а Пущин жил в самом доме. Из Ялуторовска Дросида Ивановна вела переписку с Юстиной Карловной Глинкой, которая сразу же решила забрать детей к себе на воспитание. Дросида Ивановна сопротивлялась, но жены ялуторовских декабристов и Мария Волконская в своих письмах убедили ее расстаться с детьми. Юстина Карловна, получив в начале 1847г. разрешение на поездку в Сибирь,  начала хлопотать об отдаче ей на воспитание детей, и 12 апреля 1847г. министр внутренних дел Перовский уведомил князя Горчакова, что император разрешил Юстине Глинке детей забрать, но с тем, чтобы они назывались не по фамилии отца, а были Васильевыми. К этому времени Юстина Карловна с дочерьми Натальей, Александрой и Юстиной уже были в Екатеринбурге, жили в доме Владимира Андреевича Глинки. Они вели оживленную переписку с Иваном Пущиным, готовили подарки для ялуторовских декабристов и их воспитанников. 26 июля 1847г. Наталья Григорьевна пишет: «Как я Вам благодарна за попечение о моей посылке! Не поверите, как я жалею о том, что Гутинька останется долго без красок, а Тиничка (дочь Кюхельбекера) без шляпки, которая для нее необходима… Мы, вероятно, не ранее сентября будем у Вас».

В августе Пущин в письме к Дмитрию  Иринарховичу Завалишину сообщает: «В августе приезжала Устинья Карловна Глинка и повезла их (детей - А.В.) в Екатеринбург… она теперь хлопочет, чтоб сюда перевели Михаила Кюхельбекера из Баргузина…». 29 сентября 1847г. Наталья Глинка пишет  тому же Пущину: «Я должна извиниться, что так дурно пишу… Это от непривычки заниматься при детях, они безумолку болтают подле меня, толкают стол, прерывают своими вопросами…». Значит с сентября 1847г. Миша и Юстина жили в Екатеринбурге на попечении бабушки и теток. Пущин отправил им архив Вильгельма Карловича. Юстина Карловна решила возвращаться в Закуп осенью 1848г., зиму провести в Екатеринбурге, а летом отправиться с Александрой и Юстиной за Златоуст, на лечение кумысом, чтобы подкрепить их здоровье. Кроме того, она собиралась съездить с детьми на Сергинские воды, что в ста верстах от Екатеринбурга. Считалось, что эти воды хорошо помогают от золотухи, которой страдали Миша и Тиночка. Наталья тоже с ними поехала. Осенью уехали гости Владимира Андреевича, осталась только Наталья Григорьевна с детьми.  Дядюшка выдал любимую племянницу замуж за своего ближайшего помощника, генерал-майора Одынца.  Какое-то время Миша и Тиночка еще жили в Екатеринбурге, а потом Юстина Карловна забрала их.

После отъезда детей Дросида Ивановна затосковала, Пущин ее утешал и в результате 4 октября 1849г. родился их сын Иван, восприемником которого был Басаргин. Дросида Ивановна рожала во время отсутствия Пущина в Ялуторовске. Он еще в начале 1849г. стал ходатайствовать о разрешении ему поездки для лечения на Туркинские минеральные воды и в марте получил разрешение. В Иркутск отправился в начале июня, в Ялуторовск возвратился в декабре.  Поскольку курорт находился вблизи Баргузина, Иван Иванович съездил туда, повидался с Михаилом Кюхельбекером, возможно, познакомился с родственниками Дросиды Ивановны.

У Дросиды Ивановны был еще непроданный дом в Кургане. Сама ли она, будучи беременной, ездила в Курган или через доверенное лицо, но 7 июля 1849г. продажа состоялась и была составлена купчая крепость, согласно которой дом был продан за 400 рублей серебром мещанину Василию Федоровичу Романову. Романов был женат на Глафире Петровне Рихтер, родной сестре Николая Рихтера, бывшего секретаря Кюхельбекера. После продажи дома в Кургане и рождения сына, которому была нанята кормилица, Дросида Ивановна уезжает в Иркутск, чтобы жить в доме Волконских по приглашению Марии Николаевны. Отъезд из Ялуторовска состоялся 17 января 1850г., ребенку было всего четыре месяца, и он оставался с Пущиным. Он увез Ваню из Сибири 18 ноября 1856г. семилетним. До смерти Ивана Ивановича Ваня жил с ним, в 1858г. был записан в купеческую гильдию Новоторжского общества под фамилией Пущин. Учиться был определен в известный московский частный пансион Циммермана. Пущин писал Оболенскому 23 апреля 1858г.: «Ты говоришь о полном усыновлении – разумеется, это можно бы сделать, но я не хочу касаться этого, потому что надобно тут дело доводить до престола. Теперь все способы есть к поступлению в университет, следовательно, от Вани уже зависит шагать вперед…». После кончины Ивана Ивановича Ваня был усыновлен братом Пущина – Николаем и носил его отчество. Окончил университет, был врачом, жил в Орле и умер в 1923г.

Пока Иван Иванович был жив, он высылал Дросиде Ивановне денежное пособие, и жила она совершенно безбедно. Якушкин, приехав в Иркутск, часто встречался с ней и писал Пущину: «…она живет здесь очень умно и получаемым ею вспоможением распоряжается как нельзя лучше». Пожив какое-то время у Волконских, она переехала в дом своей племянницы, старшей дочери Михаила Кюхельбекера Аннушки, воспитанной в доме Трубецких, в замужестве Миштовт, которую Якушкин называл преславной женщиной, вполне умеющей ладить с теткой. Из Иркутска Дросида Ивановна изредка ездила в Баргузин навестить родителей, но визиты эти были недолгими, потому что ей там было скучно. От казны она получала небольшое пособие-114 рублей 28 копеек серебром в год; с 1860г.  начала получать пособие от Литературного фонда. Судьбой своих детей она была довольна. Миша и Тиночка писали ей письма, которые она зачитывала всем знакомым. В 1879г. Дросида Ивановна переехала в Казань, а затем в Петербург, где и скончалась в 1886г. Последним документом о ней является записка в литературный фонд сына декабриста Волконского, Михаила Сергеевича, в которой он ходатайствует о пособии на ее похороны. Фонд выделил 150 рублей, которые были переданы сыну Анны Михайловны Миштовт.

Дети Вильгельма Карловича и Дросиды Ивановны воспитывались в семье Юстины Карловны Глинки, с которой они подолгу жили  за границей. В 1854г. Тиночка писала матери из Ливорно, зиму они проводили во Флоренции. Миша под фамилией Васильев в 1850г. был определен в гимназию в Петербурге, Иван Иванович Пущин в 1852г. писал Федору Матюшкину: «Прошу тебя отыскать в Ларинской гимназии сына нашего Вильгельма-покойника. Спроси там Мишу Васильева. Мальчик с дарованиями, только здесь был большой шалун – теперь, говорят, исправился». В 1855г. Миша поступил в университет на юридический факультет. В 1856г. детям вернули фамилию отца и все права дворянства. В 1863г. Михаил Кюхельбекер служил прапорщиком в Царскосельском стрелковом батальоне, дослужился до майора. В 1876г. служил директором правления Общества для улучшения помещений рабочего и нуждающегося населения в Петербурге. Скончался 22 декабря 1879г. Сведений о его личной жизни не осталось.

Юстина Вильгельмовна в замужестве носила фамилию Косова, по-прежнему часто выезжала  в Италию. В 1872г. Александр Поджио встретил ее во Флоренции и писал: «Здесь оказалась госпожа Косова, умная и милая... Мне обрадовалась как родному. Она здесь с теткой Глинкой и с двумя детьми. Была после родов без ног, но теперь прошлась… и легко и свободно». В феврале 1872г. во Флоренции умер русский доктор Елин, и Юстина Вильгельмовна оказала большое участие, убрала его цветами, два раза читала псалтырь, шла за гробом. В 1875г. она передала для опубликования редакции исторического журнала «Русская старина» часть литературного архива своего отца и подлинную рукопись его дневника.