Между тем Государь, в мундире Измайловского полка, с лентою через плечо, как был одет к молебствию, даже не накинув шинели, спустился к главной дворцовой гауптвахте. Перед так называемой Салтыковской лестницей Ему встретился командир Кавалергардского полка флигель-адъютант граф Апраксин, а на самой лестнице генерал Воинов, совершенно растерявшийся. Первому Он приказал привести полк; второму - человеку почтенному по храбрости, но ограниченному и не успевшему приобрести никакого веса в Гвардейском корпусе - строго припомнил, что место его среди вышедших из повиновения войск, вверенных его начальству. В караул на главную дворцовую гауптвахту только что вступила в то время 6-я егерская рота лейб-гвардии Финляндского полка, с штабс-капитаном Прибытковым, командовавшим ею поручиком Гречем и прапорщиком Боасселем*. Разводили еще часовых, и потому налицо была только часть караула. Когда она выстроилась, Государь велел, при отдании чести, салютовать знамени и бить поход. Таким образом, это было первое войско, приветствовавшее Николая Павловича Императором, и первое знамя, которое преклонилось перед Ним в новом сане. Государь поздоровался с людьми и спросил, присягнули ли они Ему и знают ли, что эта присяга была по точной воле Его брата Константина Павловича. "Присягали и знаем", - был ответ**. "Ребята, - продолжал Он, - теперь надо показать верность на самом деле; московские шалят, не перенимать у них и делать свое дело молодцами. Готовы ли вы умереть за Меня?" По утвердительному отклику, Государь велел зарядить ружья и, обратясь к офицерам, сказал: "Вас, господа, я знаю и потому ничего вам не говорю". Затем, скомандовав Сам: "Дивизион вперед, скорым шагом марш, марш", Он повел караул, левым плечом вперед, к главным воротам дворца. Площадь перед дворцом была усеяна съезжавшимися к выходу экипажами и любопытствовавшим народом. Многие заглядывали на двор, а некоторые, при виде Государя, входили и кланялись Ему в ноги.

______________________

* В камер-фурьерском журнале, вообще довольно неточном в описании этого дня, что легко объясняется общим смущением, сказано, что караул был от лейб-гвардии Егерского полка.
** Присяга была принесена Финляндским полком еще до его вступления в караул, в присутствии бригадного командира Головина (ныне член Государственного Совета), кроме карабинерной роты Его Высочества, не возвратившейся еще из караула, в котором она была 13-го числа. Отправляясь, для такого же принятия присяги, в другой полк своей бригады, лейб-гвардии Егерский, Головин велел командиру Финляндского, Воропанову, когда кончится крестное целование, отрядить новый городовой караул и полк распустить, а потом дождаться роты Его Высочества и, как только она воротится в казармы, самому привести ее к присяге. Но Воропанов исполнил только первое, а роты не дождался, спеша к назначенному во дворце выходу. Мы увидим в своем месте, какие были от того последствия.

______________________

Выводя караул за дворцовые ворота, Государь заметил под ними пришедшего туда полковника Хвощинского, раненого и обагренного кровью, и велел ему куда-нибудь укрыться, чтобы видом его не распалить еще более страстей. Потом, поставя караул поперек ворот, с внешней их стороны, Он вышел на площадь совершенно один, потому что оставшегося при Нем адъютанта Адлерберга послал ускорить приход 1-го баталиона Преображенского полка. Завидя Государя, народ стал отовсюду к Нему стекаться, с криками "ура!". Чтобы дать время войскам собраться, надобно было отвлечь внимание чем-нибудь необыкновенным. "Читали ли вы Мой Манифест?" - начал спрашивать Государь у окружавших. Большая часть отвечала отрицательно. Тогда Он взял печатный экземпляр у кого-то в толпе, и Сам стал его читать, протяжно и с расстановкой, толкуя каждое слово. Слушатели с радостными криками бросали вверх шапки. Для многих из них дело представлялось совсем новым. До тех пор, вследствие разнесшегося слуха о бунте в Московском полку, были толки лишь о том, что часть войск остается верной Константину Павловичу и не хочет присягать никому другому; но почему же надобно и должно присягнуть другому, этого никто не объяснил народу ни изустными вразумлениями, ни прочтением хотя бы Манифеста: ибо в церквах, по случаю буднего дня, число слышавших его было весьма невелико, и самая обедня в этот день, за происходившею с утра в присутственных местах присягою, совершалась, большей частию, очень поздно.

Едва Государь окончил чтение, как прискакал опять Нейдгардт с донесением, что возмутившиеся роты Московского полка уже заняли Сенатскую площадь. Спокойно выслушал его Государь и тут же передал эту весть народу сжато, кратко... Тысячная масса, после объясненного ей Самим Государем, мгновенно все поняла и оценила. Она сдвинулась, сплотилась вокруг Царя, и множество голосов закричало, что не допустят никого до Него, разорвут всех на клочки, не выдадут Его. В эту минуту подошли к Государю два человека в партикулярной одежде, с Георгиевскими крестами в петлицах. "Мы знаем, Государь, - сказал один из них, - что делается в городе, но мы старые, раненые воины, и, покуда живы, Вас не коснется рука изменников!" То были отставные офицеры Веригин и Бедряга. Другие хватали Его руки, фалды мундира, падали на землю, целовали Ему ноги. Русский народ вполне выказал тут врожденную ему царе-любивость, то святое, патриархальное чувство, которым искони сильна наша Русь. Но при первом слове Царя: "Ребята!" - это всколебавшееся море опять успокоилось и сделалось тихо и неподвижно. "Ребята, - сказал Государь, - не могу поцеловать вас всех, но - вот за всех". Он обнял и поцеловал ближайших, так сказать, лежавших у Него на груди*, и несколько секунд в тишине смолкших тысяч слышались только поцелуи. Народ свято делил между собою поцелуй Царя!

______________________

* В делах Императорской Публичной библиотеки есть любопытный документ об этом моменте, именно всеподданнейшее письмо к Императору Николаю I, от 13-го августа 1850 года, Черниговской губернии Суражского уезда Клинцовского мещанина Луки Чеснокова. Поднося Его Величеству одну старинную рукопись, он писал: "В 1825 году, декабря 14-го дня, при восшествии Вашего Величества на прародительский наследственный престол и при первом воззрении на своих верноподданных в Зимнем дворце, при главной гауптвахте, я, с горящею и нелицемерною любовью к своему венценосному Владыке, удостоился всемилостивейшего Вашего отеческого объятия и снисходительного разговора, и первого меня удостоили Вашим Монаршим целованием и обещанием Вашей Монаршей великой милости".

______________________

Возвысив опять голос, Государь стал говорить, что унять буйство принадлежит властям; что никто посторонний не должен сметь вступаться ни словом, ни делом во что бы то ни было; что любовь и преданность оценятся по спокойствию и строгой покорности приказаниям тех, которые одни знают, что и как делать. Наконец, заключив советом идти по домам, Государь сказал: "Дайте теперь место". И тихо отодвинулась толпа к краям площади, очистив то пространство перед дворцом, которое должен был занять приближавшийся баталион лейб-гвардии Преображенского полка.

Удостоенный особенным вниманием усопшего Императора и благодетеля своего, Преображенский полк искренно и глубоко скорбел об Его утрате. Но злоумышленники покусились было действовать и на этот, всегда образцовый, полк. 13-го декабря, вечером, во 2-ю роту 1-го батальона, состоявшую из молодых солдат, вошел внезапно незнакомый офицер, в адъютантском мундире. Польстив сначала нижним чинам уверением, что вся гвардия ждет от них примера и указания, он объявил потом в превратном виде о назначаемой на следующее утро присяге и прибавил, что жертвует собою для спасения первого Русского полка от присяги клятвопреступной. Фельдфебель*, человек умный и надежный, послав тотчас предупредить об этом начальство, убеждал офицера прекратить свои рассказы, а солдаты, выведенные наконец из терпения его дерзостью, объявили, что не выпустят его. Как нарочно, в казармах не случилось в ту пору никого из командиров, а на зов фельдфебеля пришел дежурный по баталиону, прикомандированный незадолго перед тем к полку из армии, совоспитанник упомянутого офицера по Пажескому корпусу. Возмутитель встретил его жалобами на мнимые грубости нижних чинов и угрозами, что начальники будут извещены о неисправности его, дежурного, который испугался этого, велел выпустить бывшего своего товарища и проводил его с извинениями. Но, вслед за тем, фельдфебель доложил о случившемся своему капитану, жившему против казарм; виновного отыскали и арестовали в ту же самую ночь, и его покушение осталось без всякого влияния на умы солдат. Утром 14-го декабря баталионы присягнули: 1-й по прочтении перед ним Манифеста бригадным командиром Шеншиным в дворцовом экзерциргаузе, а 2-й на баталионном дворе, близ Таврического сада**. Стрекалов, посланный за 1-м баталионом, застал людей совершенно спокойными и уже раздевшимися, почему велел им одеваться в полную форму; но явившийся после него Адлерберг взял на себя выводить их, для выиграния времени, не в мундирах, а в шинелях, и поспешил донести о том Государю, которого нашел на дворцовой площади, no-прежнему одного, в ту минуту, как от Него расходился народ. За Адлербергом пришли еще генерал-адъютант Голенищев-Кутузов и адъютант принца Евгения Виртембергского, полковник Молоствов. Государь приказал с.-петербургскому коменданту, генерал-лейтенанту Башуцкому***, остаться при карауле и не трогаться с места без особого повеления, а Сам пошел к Преображенскому баталиону, который, изготовясь и прибыв с быстротою неимоверною, стал спиной к Комендантскому подъезду, левым флангом к экзерциргаузу, правым же почти примкнул к главным дворцовым воротам. Им начальствовал полковник Микулин****, и тут же находился полковой командир, генерал-майор Исленьев*****.

______________________

* Дмитрий Косяков, бывший после полициймейстером в Павловске и умерший, в отставке, полковником.
** 3-й баталион, расположенный в окрестностях Царского Села, присягал позже, поротно.
*** Занимав комендантскую должность тридцать лет, он испросил себе от нее увольнение в 1833-м году и умер в 1836-м, в звании генерал-адъютанта и сенатора.
**** Умер, в 1841-м году, генерал-адъютантом, состоя при Гвардейском корпусе.
***** Умер, в 1851-м году, генерал-адъютантом, инспектором Гвардейских запасных и Гренадерских резервных баталионов и членом Комитета 18-го августа 1814-го года.

______________________

В эту минуту к другой стороне Зимнего дворца подъезжала, почти тайно, простая извощичья карета. Она везла того, который, через воцарение Его родителя, призван был к сану Наследника Русского престола - Великого Князя Александра Николаевича. Кавелин нашел Его в Аничкином доме - молодые Великие Княжны уже прежде отвезены были в Зимний дворец - занятого раскрашиванием литографированной картинки, которая изображала переход Александра Македонского через Граник...* Для большей осторожности Его привезли, вместе с находившимся при Его воспитании флигель-адъютантом Мердером, в наемной карете. По исполнении сего Кавелину тотчас дано было от Государя новое поручение: привести те роты лейб-гвардии Павловского полка, которые были не в карауле. Таких оказалось всего три, и Кавелин, для прикрытия дворца, две из них поставил в Миллионной, у моста через Зимнюю канавку, а третью - у другого моста, на Дворцовой набережной.

______________________

* Картинка эта и теперь хранится у Государя Императора, в том самом виде, как она тогда осталась.

______________________

Когда Государь приблизился к Преображенскому баталиону, люди отдали честь. Он быстро прошел по фронту и потом звонким, далеко разносившимся голосом сказал: "После отречения брата Константина Павловича вы присягнули Мне, как законному своему Государю, и поклялись стоять за Меня и Мой Дом до последней капли крови. Помните, присяга - дело великое. Я требую теперь исполнения. Знаю, что у Меня есть враги, но Бог поможет с ними управиться". На вопрос, готовы ли они идти за Ним, куда велит, громко загремело молодецкое: "Рады стараться!" Взгляд и вся наружность солдат представляли спокойное, гранитное, как говорил после Государь, выражение глубокого чувства долга. Государь обнял Исленьева и Микулина. Он был в восхищении от этого поистине первого баталиона в свете, который в минуту столь примечательную вполне обнаружил истинную свою преданность. Тут подошел граф Милорадович, которого не было видно с утра. "Cela va mal, Sire, - сказал он, - ils entourent le monument*; mais je m'en vais leur parler" ("Дело идет дурно, Ваше Величество... Они окружают памятник; но я пойду туда уговаривать их" (фр.)). У Государя не вырвалось ни одного слова в укор ему за все предшедшие уверения в мнимом спокойствия столицы. "Вы, граф, долго командовали гвардией, - отвечал Он, - солдаты вас знают, любят и уважают; уговорите же их, вразумите, что их нарочно вводят в обман; вам они скорее поверят, чем другим". Милорадович пошел. Провидение уже решило его судьбу, и новому Императору предопределено было снова его увидеть только при отдании ему последнего долга. Продолжая между тем оставаться пешком и все в одном мундире, Государь скомандовал Преображенскому полку словами устава того времени: "К атаке в колонну стройся, 4-й и 5-й взводы прямо, скорым шагом марш, марш", и, повернув колонну почти с места, левым плечом вперед, в направлении к Адмиралтейской площади, остановил ее против угла строившегося тогда и обнесенного временным деревянным забором дома Главного штаба. Тут привели Ему верховую лошадь, и, садясь на нее, Он случайно заметил вышедшего из-за ворот забора одного штаб-офицера, которого печальная, известная по истории заговора роль скоро должна была открыться. В эту минуту послышались, со стороны Сенатской площади, ружейные выстрелы, которых причину мы объясним ниже. Государь спросил полковника Микулина, заряжены ли у людей ружья, и, по отрицательному ответу, велел зарядить боевыми патронами, вызвать на фланги стрелков и полковому командиру Исленьеву, с тремя фузелерными ротами, идти к Сенатской площади, где стать правым флангом к Адмиралтейскому бульвару, против дома князя Лобанова, что ныне Военное министерство. Потом, обратясь к остававшейся еще на месте Своей роте и как бы запамятовав на ту минуту новый Свой сан, Он сказал: "Рота Его Величества остается при Мне". Таким образом, этой роте, под командой капитана Игнатьева**, выпал счастливый жребий следовать за всеми первыми движениями Государя, и предание о том свято живет в ней доныне, хотя в рядах ее уже не осталось никого из тогдашнего состава***. С одною этою ротою, сопровождаемый, сверх Кутузова и Адлерберга, Стрекаловым, Перовским и флигель-адъютантом Дурново, к которым вскоре присоединились генерал-адъютанты князь Трубецкой и граф Комаровский, Государь двинулся за фузелерными ротами, по направлению к Сенатской площади, останавливаясь, впрочем, несколько раз на пути для отдания приказаний и выслушивания донесений; причем свободно допускаемы были к Нему многие как должностные, так и частные лица. На углу Невского проспекта подошел таким образом офицер Нижегородского драгунского полка, с черною повязкою вокруг головы и с огромными черными глазами и усами, придававшими его наружности что-то замечательно отвратительное. На вопрос, как его зовут, услышав удержанную в памяти из похвальных отзывов графа Милорадовича фамилию Якубович, Государь спросил, чего он желает. - "Я был с ними, - дерзко отвечал заговорщик, - но, услышав, что они за Константина, бросил их и явился к Вам". - "Спасибо, - сказал Государь, - вы поняли ваш долг, и Я теперь же дам вам возможность загладить прошедшее. Ступайте к своим и постарайтесь их вразумить и воротить к порядку, если, впрочем, не боитесь опасности". - "Вот доказательство, что я не из трусливых", - отвечал Якубович, указывая на свою обвязанную голову. "Браво, браво!" - раздался сзади голос флигель-адъютанта Дурново. Государь остановил эту неуместную выходку строгим замечанием. Уже позже обнаружилось, что Якубович, под личиною возвращения к законному долгу, старался только разведать происходившее в противных злоумышленникам рядах, чтобы действовать по обстоятельствам.

______________________

* Памятник Петра Великого на Сенатской площади. Слова Милорадовича относились к взбунтовавшейся части Московского полка.
** Впоследствии дежурный генерал Главного штаба; ныне генерал-адъютант, член Государственного Совета и с.-петербургский военный генерал-губернатор.
*** Император Николай и со Своей стороны сохранял до конца Своих дней особенное благорасположение к 1-му баталиону и вообще ко всему Преображенскому полку, милостиво называя его, при всех случаях: "Моя семья".

______________________

"Теперь, ребята, - сказал Он, - если нашлись мерзавцы, которые осрамили ваш мундир, то докажите, что есть между вами и честные люди, которые присягали не понапрасну и готовы омыть этот стыд своею кровью". - "Рады стараться", - раздалось снова со всех сторон, и все четыре роты, с своими офицерами, повинуясь беспрекословно командному слову, выступили в совершенном порядке из казарменных ворот, откуда Великий Князь лично повел их по Гороховой к Сенатской площади - повел в полном смысле слова, потому что с Его прибытия в Петербург Ему не успели еще и даже не знали, куда привести верховую лошадь. Вразумленная словами Великого Князя, часть Московского полка пришла к Адмиралтейской площади в ту именно минуту, когда Государь возвращался от скопища мятежников, встретивших Его выстрелами. Офицеры бросились целовать Ему руки и ноги и усердно просили позволения немедленно искупить своею кровью нанесенное полку бесчестье. Государь отвращался еще от мысли кровопролития; но, в свидетельство доверенности Своей к раскаянию пришедшего отряда, поставил его на углу забора перед Исаакиевской церковью, против самых бунтовщиков. Михаил Павлович, которому Государь дал тут Свою лошадь, изъявлял желание идти в ряды возмутившихся, с несколькими старыми и особенно уважаемыми солдатами из верной части полка, чтобы подействовать на первых личным Своим появлением и примером товарищей, но Государь, при виде явной опасности, не допустил этого великодушного порыва. Напрасно Великий Князь несколько раз повторял с жаром: "Ваше Величество, позвольте идти сей час, позвольте отнять знамена", - Государь отвечал и на это: "Нет, останься здесь". Между тем к Нему прибыл генерал-адъютант Васильчиков, и пришли кавалергардский полк и 2-й баталион Преображенского. Оставив Кавалергардов в резерве на Адмиралтейской площади, Государь велел 2-му Преображенскому баталиону, вместе с тремя ротами 1-го, примкнуть, рядами направо, к Конной гвардии и послал генерал-адъютанта графа Комаровского на Васильевский остров, за 1-м баталионом лейб-гвардии Финляндского полка, который должен был занять Исаакиевский мост, а для пресечения разлива мятежников и во все другие стороны предназначил привести на Галерную улицу - в обход по Почтамтской и через Крюков канал - те роты Павловского полка, которые, при первых вестях о возмущении, были поставлены Кавелиным у Зимнего дворца; остававшуюся же свободной между Исаакиевским собором и Конногвардейским манежем позицию, в правом фланге мятежников, занять Семеновским полком. Но как этот полк еще не приходил, то Государь поручил Своему брату ускорить его прибытие и принять потом в Свое начальство отряд, долженствовавший составиться таким образом по ту сторону Исаакиевского собора. Великий Князь встретил Семеновский полк уже на Красном мосту и привел его по назначению, но, по тесноте места, должен был поставить баталион за баталионом, прямо против стоявшей тут мятежной части Гвардейского морского экипажа.

Не являлся на место действия еще и другой полк, по всем отношениям близкий сердцу Государя, который, в сане Великого Князя, был его шефом и сперва бригадным, а потом дивизионным командиром - полк Измайловский. Кавелин уже давно, - тотчас по расстановке Павловских рот у Зимнего дворца, - был послан его привести, в таком, разумеется, случае, если в нем спокойно. Но ни посланного, ни полка все еще не было. Позже это замедление объяснилось следующим образом. Приехав в казармы, Кавелин услышал от бригадного командира Мартынова*, что у присяги во 2-й гренадерской роте несколько голосов произнесло имя Константина. Кавелин - прежде поступления в адъютанты к Николаю Павловичу сам Измайловский офицер - хотел удостовериться в расположении умов личными расспросами в роте; но как после присяги один ее взвод пошел относить знамена во дворец, то он обратился к ротному командиру Богдановичу с вопросом, отвечает ли тот жизнию, что люди исполнят свою обязанность. Богданович, не колеблясь, поручился в этом и прибавил, что крики у присяги "Константину" были произнесены только несколькими молодыми офицерами, позади фронта. Кавелин, однако же, дождался возвращения взвода и, вместе с полковым командиром Симанским, пошел в роту, наполовину состоявшую из гренадер 3-й роты, которой он прежде был командиром. Обратясь тут же к людям, он сказал, что про них идет дурная молва, но что он не хочет ей верить, зная прежнюю их отличную службу и доверенность к старшим начальникам, которые никогда их не обманывали. Все солдаты, также подтвердив, что крики "Константину" были не от них, а от молодых офицеров, с восторгом и в один голос отвечали просьбою - вести их, куда угодно начальству. Вследствие того полк был выведен, и генерал-адъютант Левашов, присланный от Государя узнать о причине замедления, уже нашел все в совершенном порядке. Кавелин и Мартынов сами пошли с людьми. Для большей осторожности последний приказал двум надежным унтер-офицерам втайне наблюдать за навлекшими на себя подозрение офицерами, которые, впрочем, шли также во фронте.

______________________

* Умер в 1838-м году, генерал-адъютантом и с.-петербургским комендантом.

______________________

Но прежде еще, чем Измайловский полк успел дойти до места действия, там многое приняло другой вид.

Упорство мятежников, которые, несмотря на усиливающуюся вокруг массу войск, продолжали стоять неподвижно на занятых местах; покушение на жизнь графа Милорадовича; насильственные их поступки против разных попадавшихся им в руки лиц; выстрелы по генералу Воинову и другим, наконец и по самом Государе - все это, к сожалению, указывало на необходимость обратиться к мерам более энергическим и решительным. Принц Евгений Виртембергский советовал испытать конную атаку, как средство подавить и рассеять упорное скопище. Государь Сам скомандовал Конной гвардии: "За Бога и Царя, марш, марш", и Орлов повел ее, подивизионно, против мятежной колонны. Но на площади было очень мало снега, неподкованные на шипы лошади скользили по оледенелым каменьям, у людей не были отпущены палаши, и, сверх того, при тесноте места, бунтовщики, в сомкнутой массе, имели всю выгоду на своей стороне. Первая атака и повторенные за ней несколько других остались безуспешными. Напротив, от батального огня, которым встречали мятежники каждый натиск Конной гвардии, в ней многие были ранены, в том числе полковник Вельо*, лишившийся руки. Орлов, видя невозможность врубиться, скомандовал: "Назад равняйсь", и отвел свои дивизионы на прежнее место, оставаясь при отступлении лицом к мятежникам, чтобы наблюдать за их действиями. Движение сие было, однако, не совсем без последствий. Прискакавший в это время из своих казарм дивизион лейб-гвардии Коннопионерного и 1-го Коннопионерного эскадронов, под командою полковника Засса**, одновременно с помянутыми атаками бросился от угла Конногвардейского манежа во фланг мятежников и успел, вдоль Сената, пробиться через их толпу до Исаакиевского моста, где пристроился к правому флангу Государевой Преображенской роты, а вслед за ним пронеслись и два остальные эскадрона лейб-гвардии Конного полка, стоявшие, как говорено выше, в Семеновских казармах и оттого прибывшие позже других. Этот напор Засса был до того быстр и отважен, что в Преображенской роте отряд его приняли даже сперва за врага***.

______________________

* Теперь генерал-лейтенант и комендант города Царского Села.
** Умер в 1857 году, в звании генерал-адъютанта.
*** Хотя во все время этой атаки вокруг коннопионеров свистали пули, но убиты были только один унтер-офицер, замечательный тем, что при формировании Коннопионерного эскадрона он первый, в образчик обмундирования был представлен на смотр покойному Государю, и один рядовой. Под Зассом пьяный мужик ушиб в лобную кость отличную лошадь, подаренную ему, за несколько времени до сего, Великим Князем Николаем Павловичем, и в то же время унтер-офицер Московского полка, также пьяный, хотел проколоть его штыком в правый бок; но Засс удачно отбил штык и выколол тому унтер-офицеру саблею глаз. В толпе бунтовщиков слышны были голоса: "Убейте Засса, стащите его с лошади: он первый фаворит Николая Павловича!" В Государевой Преображенской роте, через которую, при отражении бунтовщиками кавалерийских атак, пули летели роем, не было ни убитых, ни раненых.

______________________

Безуспешность кавалерийских атак заставила думать об артиллерии, по крайней мере, для устрашения бунтовщиков ее появлением. Чтоб выиграть время, некоторые предлагали послать за конною; но после бывшего там утром колебания Государь предпочел ей пешую. Увидев между зрителями одного из ее офицеров, поручика Булыгина, Он приказал ему ехать в казармы за орудиями и в лабораторию за зарядами, а вслед за ним послать, с тем же приказанием, к генералу Сухозанету дежурного генерала Потапова; Сам же направился назад на дворцовую площадь, чтобы принять меры к обеспечению Зимнего дворца, где еще прежде того велено было усилить караул обоими саперными батальонами, Гвардейским и Учебным*. В этот переезд Государя опять окружала толпа, и опять приближались к Нему разные лица, с изъявлением своей преданности. Между ними был и Карамзин. Он приехал к назначенному во дворце молебствию, и обе Императрицы, жаждавшие всякую минуту известий с места действия, просили его сходить на площадь и узнать ближе, что там происходит. Выйдя вследствие того, как явился во дворец, в пудре, в мундире и шелковых чулках, Карамзин, надев шубу и теплые сапоги, но без шляпы**, пробрался на булевар и оттуда, сквозь толпу любопытных, сошел поклониться Государю. Сверх того, подошел к Нему тогдашний ганноверский посланник при нашем Дворе, престарелый граф Дернберг. Собравшиеся на булеваре сначала из одного любопытства, иностранные министры поручили почтенному старцу испросить им позволение стать в свиту Государя, как бы в сильнейшее еще подтверждение перед народом законности Его прав. Приняв милостиво привет Дернберга, Николай Павлович поручил ему, поблагодарив своих товарищей, сказать им, "que cette scene etait une affaire de famille, a la quelle 1'Europe n'avait rien a demeler" ("что это происшествие - дело домашнее, совсем не касающееся Европы" (фр.)). Этот ответ очень полюбился стоявшим вокруг русским, а иностранным дипломатам дал первое понятие о характере нового Монарха.

______________________

* Приказание Гвардейскому саперному баталиону идти к Зимнему дворцу получено было с двух сторон. Еще перед совершением присяги, когда один взвод, под командой капитана Квашнина-Самарина, отправленный за знаменем в Аничкин дом, возвращался в казармы, два конно-артиллерийских офицера, скакавшие в санях, перерезали ему дорогу и со словами: "Не присягайте, братцы, вас обманывают", помчались далее. Но Квашнин-Самарин напомнил людям о их долге безусловного повиновения начальникам и привел взвод, в совершенном порядке, на баталионный двор, где тотчас и началась присяга. В назначенное для молебствия время все офицеры, кроме ротных командиров, остававшихся, по особому распоряжению, в казармах, съехались в Зимний дворец. Здесь командир баталиона, полковник Геруа, услышал, что Государь, по поводу каких-то беспорядков, находится на площади, но, не зная еще, в чем дело, отправился за приказаниями к начальнику Гвардейского штаба. Нейдгардт спросил его, отвечает ли он за свой баталион и по отзыву "отвечаю, как за самого себя", приказал вести баталион к Зимнему дворцу и поставить там на большом дворе. Пока это происходило во дворце, флигель-адъютант князь Голицын привез от Государя то же самое повеление прямо в казармы. За отсутствием Геруа, его принял старший из ротных командиров, капитан Витовтов (ныне генерал-адъютант и командир 4-го армейского корпуса). Он велел раздать людям боевые патроны и тотчас повел баталион беглым шагом, так что встретил Геруа уже у экзерциргауза Зимнего дворца, откуда все вместе и прибыли на указанное место большого двора.
** Тогда при мундирах носили под мышкою мягкие шляпы, так называемые chapeaux claques, которых нельзя было надеть на голову.

______________________

Но среди таких изъявлений приязни сердцу молодого Царя предстояло новое огорчение, столь же малопредвиденное, как и все другие происшествия этого дня.

Из состава лейб-гвардии Гренадерского полка две роты 1-го баталиона занимали 14-го декабря караулы в Петропавловской крепости, а две другие и весь 2-й баталион находились в полковых казармах, на Петербургской стороне*. Когда бывшая налицо часть полка, в присутствии полкового командира Стюрлера, начала присягать, подпоручик Кожевников, пьяный, выбежав на обращенную во двор галерею офицерского флигеля и перевесясь через решетку, закричал солдатам: "Зачем вы забываете клятву, данную Константину Павловичу? Кому присягаете? Все обман!" Его тотчас схватили и арестовали; после чего присяга кончилась в порядке. Но, когда люди сели обедать, а офицеры стали уезжать к молебствию во дворец, то командовавший 1-ю фузелерною ротою офицер, уже присягнувший вместе с прочими, подошел к ней со словами: "Братцы, напрасно мы послушались; другие полки не присягнули и собрались на Сенатской площади. Оденьтесь, зарядите ружья, за мной, и не выдавать. Ваше жалованье у меня в кармане: я раздам его без приказа". Рота, по привычке слепо повиноваться начальнику, пошла за ним почти в полном составе, хотя в большом беспорядке, через полковой плац и ворота, на улицу. Полковник Стюрлер, еще не успевший уехать во дворец, узнав о случившемся, схватил первого извощика и бросился в погоню за беглецами. Он настиг их в Дворянской улице и стал уговаривать вернуться; но слова и крик ротного командира взяли верх над убеждениями полкового. Рота побежала на Васильевский остров и оттуда, через Исаакиевский мост, к Сенатской площади, а Стюрлеру осталось только возвратиться в казармы, где, в исполнение присланного между тем от Государя приказания, чтобы полк, по требованию, был немедленно готов, он велел остальной его части скорее одеваться и выходить перед казармы. Тогда баталионный адъютант 2-го баталиона поручик Панов, также присягнувший, зная, что прочие офицеры уже уехали, начал бегать из роты в роту и уверять людей, что им будет худо от других полков и от Константина Павловича; но солдаты не слушали его внушений.

______________________

* 3-й баталион, как во всех полках, находился в загородном расположении.

______________________

Описав фазы мятежа и различные изменения, которые он принимал по ходу обстоятельств, мы должны еще упомянуть, хотя несколько позже самого события, о 1-м баталионе лейб-гвардии Финляндского полка, который должен был привести генерал-адъютант граф Комаровский. В казармах, за отъездом полкового командира Воропанова во дворец, он застал одного бригадного генерала Головина, только что возвратившегося с присяги лейб-гвардии Егерского полка. Выведя баталион в полной походной амуниции и с боевыми патронами, они оба вместе с ним направились, согласно приказанию, к Исаакиевскому мосту. На пути Головин узнал, хотя, к сожалению, уже слишком поздно, что пришедшая из караула карабинерная рота Его Высочества не была, вопреки его приказанию, приведена к присяге. Проходя мимо положенных через Неву по льду мостков, он счел нужным, для охранения всхода оттуда на набережную, оставить 3-ю егерскую роту, а остальные три повел вперед в густой взводной колонне, с заряженными ружьями. Далее встретил их принц Евгений Виртембергский, с повелением от Государя спешить на указанное место. Люди почти бегом достигли Исаакиевского моста, и Головин с Комаровским в голове их были уже за половину его, как вдруг на Сенатской площади открылся сильный ружейный огонь, и в то же время в середине колонны на мосту несколько голосов закричало: "Стой!" По этому слову вся колонна остановилась и пришла в некоторое замешательство. Впереди всех была неприсягнувшая рота. Карабинерный ее взвод колебался, однако же, недолго и под командой капитана Вяткина*, перейдя остальную часть моста, стал лицом к памятнику и тылом к реке. Но стрелковый взвод, который стоял не по баталионному расчету, а за карабинерным, не пошел далее. На все убеждения и угрозы бригадного и баталионного командиров, равно и графа Комаровского, люди отвечали одним: что они не присягали Николаю Павловичу и ничего дурного не сделают, но по своим стрелять не станут. Причиною всего этого, как после обнаружилось, был один из тайных заговорщиков, молодой поручик, который, не оглашая ничем своего участия в мятеже, успел скрытными наговорами смутить взвод, весь почти составленный из молодых солдат, вновь поступивших из Учебного карабинерного полка. Следовавшие за стрелковым взводом и остановленные им 1-я и 2-я егерские роты также упорствовали идти с места; но 3-я, оставленная Головиным на набережной Васильевского острова, по его приказанию перешла в полном составе через реку по льду и присоединилась к карабинерному взводу. Вообще это замешательство не имело дальнейших последствий, и даже воля Государя была в точности исполнена, ибо пока место перед Исаакиевским мостом охранялось коннопионерами, ротою лейб-гвардии Преображенского полка и частью 1-го Финляндского баталиона, другая часть сего последнего, в совершенном спокойствии и порядке, оставалась на середине моста, как бы в резерве.

______________________

* Теперь генерал-лейтенант и виленский комендант.

______________________

Государь, до сведения которого все рассказанное нами теперь дошло уже впоследствии, поставя покамест пришедший лейб-гвардии Егерский полк в резерв на Адмиралтейской площади, против Гороховой, за линиею артиллерии, стал Сам опять на прежнем месте, по сю сторону Исаакиевского собора. Таким образом, все наличные силы столицы постепенно были стянуты к одному месту; но прежде чем употребить их в действие, сердце молодого Монарха все еще желало новыми мерами кротости и увещания образумить заблуждающихся. Решено было испытать над ними убеждения религии.

В Зимнем дворце, для предназначавшегося торжественного молебствия, с утра ожидали два митрополита: С.-Петербургский Серафим и Киевский Евгений. Государь послал генерала Стрекалова за первым, но ему добровольно сопутствовал и второй. Оба, в том облачении, в каком они были для молебствия, с двумя своими иподиаконами* поехали на площадь в извощичьей карете, на запятки которой стал Стрекалов, в мундире и ленте. Серафим и его иподиакон вышли у ближайшего к площади угла Адмиралтейского булевара; их обступил народ и, припадая к земле, умолял не идти на явную смерть, уже постигшую графа Милорадовича. Но подъехавший генерал-адъютант Васильчиков повторил объявленное уже прежде через Стрекалова желание Государя, чтобы митрополит испытал подействовать на умы заблужденных силою веры. В это время пал, в глазах его, от руки Каховского, полковник Стюрлер. Несмотря на то, ревностный к своему долгу пастырь, приложась к кресту и возложив это знамение мира на голову, пошел к бунтующей толпе; за ним следовали митрополит Евгений с иподиаконами. При виде святителя, идущего под защитой только своего сана и седин, солдаты взяли с плеча и стали креститься, а некоторые и прикладываться к простертому им кресту. Но пока митрополит старался, призывая Бога в свидетели истины своих слов, вразумить их изъяснением событий в настоящем виде и изобразить преступность измены законному Царю и ожидающую виновных кару небесную, предводители возмущения, издеваясь над священным его саном, кричали, что законный их Царь - Константин; что Он в оковах близ столицы; что это дело не духовное, и если архиерей может присягать по два раза на неделе, то такое клятвопреступление им не пример; что им надо не попа, а Михаила Павловича; наконец, велели бить в барабаны, чтобы заглушить его речь, и грозились по нему стрелять: над головою митрополита уже скрестились шпаги и штыки. Мужественная его готовность осталась бесплодной, и он с сподвижниками своими был вынужден поспешно удалиться к забору Исаакиевской церкви, откуда все они возвратились во дворец в простых извощичьих санях**.

______________________

* При Серафиме находился иподиакон Прохор Иванов, при Евгении - Павел Иванов. Прохор Иванов, умерший в 1853-м году, первый из диаконов Православной Церкви удостоился, в двадцатипятилетие 14-го декабря (в 1830-м году), в память событий этого дня, сопричисления к ордену Св. Анны 3-й степени.
** Этот маститый и заслуженный иерарх преставился в 1843-м году, на 80-м году от рождения, на 44-м архиерейства и на 22-м управления здешней епархией. Митрополит Евгений умер еще в 1837-м году.

______________________

Наступило уже три часа и сильно смеркалось; погода, из довольно сырой, начала переходить в холодную. Мятежники на Сенатской площади были в видимой нерешимости, что предпринять, но упорно стояли на занятом ими месте, шумя и крича еще более прежнего, и хотя большая часть солдат в их рядах стреляла вверх, однако пули ранили многих в Конной гвардии, находившейся ближе прочих войск к их огню. Надежда подействовать увещаниями и снисхождением исчезла, и нельзя было не опасаться, что с наступлением ночи участие черни в бунте будет еще деятельнее, а это могло чрезвычайно затруднить положение войск, со всех сторон ею обступленных. Сами войска горели нетерпением положить конец дерзкому восстанию и начинали роптать на свое бездействие. Но Государю, по естественному чувству пощады, все еще казалось возможным окружить и стеснить бунтующую толпу до такой степени, чтобы принудить ее сдаться без кровопролития. Желая убедиться в том новым осмотром ее расположения, Он опять выехал на Сенатскую площадь; но по Нем снова сделали залп. "Картечи бы им надо!" - закричал вдруг кто-то сзади. Государь обернулся. За Ним был генерал-адъютант Толь.

При отъезде Великого Князя Михаила Павловича из Ненналя под свиту Его потребовались все почтовые лошади, и потому Толь, на подставных, отстал и приехал в Петербург только в два часа пополудни. Он явился прямо во дворец; но, услышав там о случившемся, сел вскорости на генерал-адъютантскую лошадь и прискакал на место действия. "Voyez ce qui se passe ici, - сказал Государь, увидев его, - voila un joli commencement de regne: un trone teint de sang!" ("Взгляните, что здесь происходит... Прекрасное начало царствования: престол, обагренный кровью!" (фр.)). - "Sire, - отвечал Толь, - le seul moyen d'y mettre fin, c'est de faire mitrailler cette canaille" ("Ваше Величество... Одно средство окончить все дело - пустить картечью в эту сволочь!" (фр.)).

He один Толь был такого мнения. Его разделял и другой человек - прежний начальник Государя по Гвардейскому корпусу, глубоко Им уважаемый за высокие чувства и образ мыслей генерал-адъютант Васильчиков*. "Sire, - сказал и он, - il n'y a plus un moment a perdre; Ton n'y peut rien maintenant: il faut de la mitraille!" ("Ваше Величество... Теперь не должно терять ни одной минуты; добром нечего здесь взять; необходима картечь" (фр.)).

______________________

* Впоследствии граф, князь и председатель Государственного Совета. Увенчанный лаврами воинских и гражданских доблестей и оплаканный Монархом и целой Россией, он скончался в 1847-м году.

______________________

Сам Государь, по убеждениям холодного рассудка, не мог не разделять того же взгляда; но сердце Его противилось сознанию горькой необходимости. "Vous voulez done que le premier jour de mon regne je verse le sang de mes sujets?" "Вы хотите, чтобы я в первый день царствования пролил кровь моих подданных?" (фр.)). - отвечал Он. "Pour sauver votre Empire!" "Чтобы спасти ваше Царство!" (фр.)). - возразил Васильчиков. Действительно, было только два выбора: или пролить кровь лишь нескольких и через то, почти несомненно, спасти всех остальных и самое государство; или, подчинись влиянию личного чувства, пожертвовать для него благом общим.

Слова Васильчикова заставили Государя подавить в Себе личное чувство...

Конная гвардия была отодвинута вправо и стала тылом к Неве, а коннопионеров отвели на Английскую набережную. Затем из четырех орудий, которые первыми явились на площадь, три, под командой поручика Бакунина, зайдя у самого угла булевара левым плечом вперед, снялись с передков и выстроились перед фронтом лейб-гвардии Преображенского полка, лицом к лицу с мятежнической колонной, а четвертое, с фейерверкером, было отделено к отряду Великого Князя Михаила Павловича, расположенному по ту сторону Исаакиевского собора. Государь велел зарядить картечью. Еще оставался луч надежды, что мятежники, устрашенные такими приготовлениями и не видя себе спасения, сдадутся добровольно.

Но они продолжали упорно держаться, с прежними криками. Государь, находясь верхом у левого фланга батареи, послал генерала Сухозанета сказать бунтовщикам последнее слово помилования. Сухозанет поднял лошадь в галоп и въехал в толпу, которая, держа ружья у ноги, расступилась перед ним. "Ребята, - закричал он, - пушки перед вами, но Государь милостив, жалеет вас и надеется, что вы образумитесь. Если вы сейчас положите оружие и сдадитесь, то, кроме главных зачинщиков, все будете помилованы". Солдаты, под видимым впечатлением этих слов, потупили глаза; но несколько офицеров и посторонних людей распутного вида окружили посланного, с ругательством спрашивали, привез ли он им конституцию, и грозились на него. "Я прислан с пощадой, а не для переговоров", - отвечал он, порывисто обернул лошадь и выскочил из среды отшатнувшихся заговорщиков. Вслед ему раздался залп. От выстрелов посыпались перья с его султана, и были раненые за батареей и на булеваре.

"Ваше Величество, - донес Сухозанет, возвратись, - сумасбродные кричат: конституция!.."

Государь пожал плечами и поднял глаза к небу. Все способы были испытаны и истощены. Настала решительная минута. Он скомандовал: "Пальба орудиями по порядку, правый фланг начинай, первая..."

Команда, повторенная всеми начальниками по старшинству, была уже выговорена и последним - Бакуниным. Но сердце Государя болезненно сжалось. Слово "отставь" остановило выстрел. То же самое повторилось опять через несколько секунд. Наконец Государь скомандовал в третий раз. Но произнесенное Бакуниным роковое слово - оставалось без исполнения. Пальник, уже два раза слышавший отказ, не спешил выполнением команды. Бакунин заметил или ожидал это: он мгновенно соскочил с лошади, бросился к пушке и спросил у пальника, зачем он не стреляет. "Свои, ваше благородие!" - отвечал тот робко, вполголоса. "Если бы даже я сам стоял перед дулом, - закричал Бакунин, - и скомандовали "пали", тебе и тогда не следовало бы останавливаться!" Пальник повиновался...

Первый выстрел ударил высоко в здание Сената. На него отвечали неистовыми воплями и беглым огнем.

Но за первым выстрелом последовали второй и третий, которые разразились в самой середине толпы и тотчас ее смешали. Часть ее бросилась к той стороне площади, которая была занята Семеновским полком, и наперла на него всею силою. Великий Князь, подобно Государю, колебался. "Прикажите палить, Ваше Высочество, - сказал фейерверкер, - не то они самих нас сомнут". Командное слово раздалось и здесь...

Измена всегда робка. Заговорщики, забыв все тщеславные замыслы и думая единственно о спасении жизни, обратились в бегство; нижние чины, отовсюду стесненные, покинутые возбуждавшими их зачинщиками, может быть, и внезапно образумленные побегом последних, не могли держаться одни; они также быстро рассыпались по разным направлениям: по Галерной, где стояли роты Павловского полка*, по Английской набережной; одни кидались через загородки на Неву, где падали в глубокий снег; другие старались достигнуть берега Крюкова канала или укрывались на дворах, в погребах, в подвалах... На Сенатской площади, за миг перед тем кипевшей буйной толпой, не осталось никого - кроме тех, которые не могли уже более встать; но их было мало: картечь на таком близком расстоянии или рассыпалась вверх, или, отразившись от земли также вверх, не была смертоносна; она оставила только много пятен на стенах здания Сената и ближайших к нему домов.

______________________

* Эти роты, стоя почти против направленных в мятежников пушечных выстрелов, от которых несколько гренадер даже было ранено, нисколько через то не поколебались и еще открыли по бунтовщикам, когда последние были сбиты, батальный огонь.

______________________