Декабристы

Информация о пользователе

Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.


Вы здесь » Декабристы » ЖЗЛ » А. Бондаренко. Михаил Фёдорович Орлов (ЖЗЛ).


А. Бондаренко. Михаил Фёдорович Орлов (ЖЗЛ).

Сообщений 11 страница 20 из 151

11

«Политес» был соблюдён, и в 1765 году граф Гендриков уступил место шефа полка графу Григорию Орлову, фавориту императрицы. Потом фаворитом стал Потёмкин, но только в 1784 году светлейший князь Григорий Александрович стал шефом Кавалергардского корпуса. Причём стоит заметить, что если Орлов ушёл с должности шефа в апреле 1783 года, а Потёмкин занял её лишь в феврале следующего года, то юный фаворит императрицы князь Платон Александрович Зубов стал шефом буквально сразу же после смерти светлейшего — князя Потёмкина даже и похоронить не успели…

Из сказанного несложно понять, сколь важной и почётной была должность шефа корпуса, не превышавшего по своей численности семидесяти палашей.

А потому уже на пятый день после смерти Екатерины II, 11 ноября 1796 года, Павел I отрешил от этой должности князя Зубова. Шесть недель спустя екатерининский Кавалергардский корпус вообще был расформирован, причём государь, с присущим ему благородством, повысил всех кавалергардов в чинах и распорядился, чтобы все они были «определены в службу по своему желанию».

Он стал создавать свой Кавалергардский корпус, численность которого составила уже целый эскадрон — порядка полутора сотен палашей. Во главе корпуса был поставлен генерал-аншеф граф Валентин Платонович Мусин-Пушкин — бездарный военачальник, но ловкий царедворец и лично весьма храбрый человек. С поставленной задачей он справился настолько успешно, что восхищённый император распорядился сформировать ещё два эскадрона, составив их из гвардейских офицеров. Кавалергарды и конногвардейцы — то есть чины единственного в то время гвардейского кавалерийского полка, именуемого лейб-гвардии Конным или Конной гвардией — присутствовали на всех коронационных торжествах, проходивших в Москве. При этом в день коронования, 5 апреля 1797 года, кавалергарды не только несли почётную службу у трона, но и содержали внутренние караулы в императорских дворцах.

Торжества миновали, граф Мусин-Пушкин стал фельдмаршалом, а 21 сентября 1797 года кавалергарды в очередной раз были распущены, получив приказ возвращаться к своим полкам или, по желанию, уходить в отставку.

Однако не прошло и полутора лет, как они были сформированы вновь — теперь уже в качестве личной гвардии императора Павла, точнее, «в виде стражи гроссмейстера державного ордена св. Иоанна Иерусалимского», каковым русский государь тогда являлся. Произошло это 11 января 1799 года, и эта дата считалась днём сформирования Кавалергардского полка, хотя на самом деле именно полк был сформирован несколько позже, а тогда вновь был создан Кавалергардский корпус. Шефом его был назначен вице-адмирал граф Юлий Помпеевич Литта[31], который самолично отобрал в гвардейских полках 75 унтер-офицеров дворянского звания, ставших рядовыми кавалергардами; над ними было 7 офицеров и 9 унтер-офицеров, выбранных уже самим императором; в состав корпуса также входило 5 музыкантов и 32 нестроевых нижних чина… Потом государь опять стал менять шефов, командиров, людей и саму организацию корпуса, о чём можно было бы говорить ещё довольно долго, но мы это пропустим и скажем лишь о самом главном. Во-первых, 9 августа 1799 года шефом кавалергардов был назначен генерал-адъютант Фёдор Петрович Уваров, после чего корпус был доведён до трехэскадронного состава; во-вторых, 11 января 1800 года Кавалергардский корпус был переформирован в Кавалергардский полк, на одинаковом положении с прочими полками гвардии, потеряв таким образом прежнюю привилегию состоять исключительно из дворян.

Единственное, что осталось полку «в наследство» от прежней Кавалергардии, — завидная для многих традиция иметь из своих офицеров стражу у императорского трона в священный день коронации…

При Александре I, 14 марта 1804 года, полк был переведён на пятиэскадронный состав, а 26 мая того же года был сформирован ещё и запасной эскадрон.

Как и лейб-гвардии Конный полк, Кавалергардский относился к тяжёлой, кирасирской кавалерии. Кирасир также называли «латниками», из-за их воистину рыцарской экипировки — стальных кирас, походивших на рыцарские латы. Уходящие, казалось бы, в прошлое по мере усовершенствования огнестрельного оружия, кирасиры вдруг возродились в преддверии Наполеоновских войн: во всех европейских армиях численность их стремительно возросла, «и они, — как сказано в одном из старинных справочников, — образовали тяжёлую кавалерию для нанесения решительного удара». Вооружены кирасиры были длинными прямыми палашами, карабином и парой пистолетов, и лошади, соответственно, должны были выдерживать этих тяжеловооружённых всадников. По этой причине рост рядового кавалергарда был установлен «от двух аршин десяти вершков, но не менее восьми, а разве по самой нужде — семь»[32]; кирасирские лошади имели рост не выше двух аршин и четырёх вершков, но и не ниже двух аршин двух вершков.

Следует сказать, что 9 августа 1801 года Александр I распорядился упразднить кирасы во всех кирасирских полках — как в обоих гвардейских, так и в шести существовавших тогда армейских. Понять бы — для чего? Ведь, как известно, во времена Павловичей — и Александра I, и его брата Николая I, — солдат муштровали безжалостно, а потому вряд ли государя смущала 25-фунтовая[33] тяжесть кирас. Как бы там ни было, это решение государя явилось роковой ошибкой, что станет ясно весьма скоро…

Михаил Орлов поступил эстандарт-юнкером в Кавалергардский полк 15 июля 1805 года.

Звание эстандарт-юнкера у кирасир, фанен-юнкера у драгун и портупей-юнкера у гусар и в пехоте давалось кандидату на скорое, при открытии очередной вакансии, получение офицерского чина. При этом официально было установлено, что поступивший в полк дворянин должен три года отслужить юнкером, затем сдать экзамен и лишь тогда получить звание эстандарт-юнкера. Но в юнкера — правда, по Коллегии иностранных дел — Михаил был произведён ещё в августе 1801 года, так что формальности были соблюдены.

Признаем, что «верхние слои» российского общества весьма талантливо обходят законы! Так, когда император Пётр I постановил, чтобы юные дворяне получали офицерский чин только после прохождения солдатской службы, их стали записывать в полк с рождения, а то ещё и до появления на свет. Пребывая посреди невинных забав в отцовском поместье, такой солдат даже получал очередные чины — вплоть до офицерских, и мог прибыть в полк прапорщиком, а то и поручиком. Известный нам князь Сергей Волконский был ротмистром и флигель-адъютантом уже восьми лет от роду. По счастью, не у всех дворянских недорослей дедушки служили фельдмаршалами[34]…

Когда император Павел попытался бороться с подобной практикой и приказал всем числившимся в полках явиться к местам службы, то из списков одной только Конной гвардии был исключён 1541 «фиктивный офицер». Десять эскадронов одних только офицеров — в пятиэскадронном полку! Но даже суровый Павел эту систему не сломал, и она существовала до тех пор, пока образование, полученное в военно-учебном заведении, не стало обязательным для офицера.

Российская гвардия в начале века была ещё сравнительно небольшая, но уже, скажем так, начинала разрастаться. Если при Петре Великом она состояла лишь из двух пеших полков — Преображенского и Семёновского, при Анне Иоанновне приросла пешим лейб-гвардии Измайловским полком и Конной гвардией, то при Павле I добавились лейб-гвардии Артиллерийский и лейб-гвардии Егерский батальоны, гвардейские Гусарский и Казачий и Кавалергардский полки. При Александре I количественный состав гвардии как минимум утроится. Казалось бы, что с того? А то, что гвардия постепенно становилась неоднородна по своему составу.

Фаддей Венедиктович Булгарин, журналист и издатель газеты «Северная пчела», ровесник Орлова, в начале XIX столетия служивший в Уланском цесаревича Константина полку, писал об этом «расслоении гвардии». Он отмечал, что «в Кавалергардском, Преображенском и Семёновском полках был особый тон и дух. Этот корпус офицеров составлял, так сказать, постоянную фалангу высшего общества, непременных танцоров, между тем как офицеры других полков навещали общество только по временам, наездами. В этих трёх полках господствовали придворные обычаи, и общий язык был французский…»{38}, — тогда как в остальных гвардейских частях всё было несколько проще.

31

Юлий Помпеевич Литта (1763–1839) — граф, капитан-командор Мальтийского флота, принят на русскую службу в 1789 году; участвовал в войне со Швецией, награждён орденом Святого Георгия 3-го класса, затем командовал резервной эскадрой Балтийского моря; в 1797 году произведён в вице-адмиралы и принял российское подданство. Одновременно исполнял обязанности представителя Мальтийского ордена при русском дворе. С 1799 года — в отставке.

32

Аршин — 71,12 сантиметра; вершок — 4,45 сантиметра. Соответственно, 2 аршина 10 вершков — почти 187 сантиметров, а самый минимум — 1 метр 75 сантиметров.

33

Русский фунт — 409 граммов.

34

Дед князя С.Г. Волконского по материнской линии — генерал-фельдмаршал князь Николай Васильевич Репнин (1734–1801). Фамилия угасающего прославленного рода была передана его старшему внуку Николаю Григорьевичу Волконскому.

12

Но, несмотря на вышесказанное, Кавалергардский полк в ту пору квартировал на глухой петербургской окраине, которая звалась Коломной, по берегам Крюкова канала, соединявшего реки Фонтанку и Мойку, в так называемом «Боурском доме» или «Литовском замке», где потом была тюрьма, а также ещё в нескольких иных зданиях. Хотя в 1802 году было начато строительство полковых казарм на Шпалерной улице, но никто не мог сказать, когда же оно завершится…

Военная, а тем более солдатская служба в мирное время — занятие весьма скучное. Однако читатель будет избавлен от подробного (в соответствии с Кавалерийским уставом, которым всё было определено) описания мирного бытия гвардейских кирасир, как оказался избавлен от такой жизни эстандарт-юнкер Михаил Орлов. Ведь в то самое время, когда он поступил в полк, Российская императорская гвардия уже готовилась к так называемому «Цесарскому походу», план которого был выработан австрийскими союзниками в Вене весной 1805 года, а затем утверждён императором Александром.

О поводе и причинах этого похода написано немало, поэтому напомним обо всём в нескольких словах. В ночь с 14 на 15 марта 1804 года отряд французских конных жандармов вторгся на территорию Баденского курфюршества, где в городке Эттенхейм мирно проживал себе 32-летний принц Луи Антуан Анри де Бурбон, герцог Энгиенский, имевший несчастье оставаться последним представителем рода Конце, следовательно — потенциальным наследником французского престола, на который нацелился Наполеон. «Добрые люди» — прежде всего министр иностранных дел Шарль Морис де Талейран-Перигор (вскорости — князь Беневентский) — закрутили интригу, в результате которой злосчастный герцог был захвачен, вывезен во Францию, спешно судим неправым судом и расстрелян во рву парижского Венсеннского замка в ночь на 21 марта. Можно сказать, что Наполеона «повязали кровью», тем самым открыв ему дорогу к престолу: 18 мая того же года он был провозглашён императором французов.

Расстрел невинного Бурбона вызвал возмущение европейских монархов, которое, разумеется, постепенно и неизбежно сошло бы на нет, если бы всё тот же Талейран, по своей должности министра, не подготовил ответное письмо Александру I, являвшееся откровенной провокацией. В нём говорилось:

«Жалоба, предъявляемая ныне Россией, побуждает задать вопрос: если бы стало известным, что люди, подстрекаемые Англией, подготавливают убийство Павла и находятся на расстоянии одной мили от русской границы, разве не поспешили бы ими овладеть?»{39}

Общеизвестно, что Павел I был убит, да ещё и с молчаливого (в лучшем случае!) согласия своего сына, однако говорить об этом в России было не принято. Человек глубоко религиозный, Александр Павлович тяжело переживал своё участие в отцеубийстве — но это была его личная драма. И тут вдруг такая откровенная, публичная оплеуха, да ещё с конкретизацией сил, стоявших за этим преступлением…

«За короткий срок многое изменилось в Европе, — резюмировал историк Альберт Захарович Манфред. — О непобедимом союзе Франции, России, Пруссии не приходилось больше думать. Скорее наоборот, надо было считаться с реальной возможностью образования новой, третьей коалиции против Франции»{40}.

В Первую коалицию, ещё в 1793 году, вошли Англия, Голландия, Австрия, Пруссия, Испания, Португалия, Пьемонт, Неаполитанское королевство, Тоскана, Парма, Модена и даже сам римский папа — то есть почти вся Европа. Вторая коалиция, созванная в конце 1798 года, была не столь многочисленна, но гораздо серьёзнее: под флагом всё той же Англии объединились Австрия, Россия, Неаполитанское королевство и Турция. Если бы тогда союзники не предали Россию, то Париж вполне мог капитулировать в конце 1799 года… Так что нельзя не согласиться: союз Франции, России и Пруссии действительно был бы непобедимым. Кому ж он был невыгоден? Тому, кто создавал и Первую, и Вторую коалиции — Англии.

Всего лишь один провокационный, оскорбительный выпад в письме — и болезненно самолюбивый Александр I считает Наполеона своим заклятым врагом, а Великобритания вновь «правит бал» на континенте. Хотя именно тогда старушка Англия навсегда могла превратиться в полузабытую «европейскую провинцию», типа Швеции или Испании, недавно ещё доминировавших в Европе, точно так же, как она сейчас…

Сколь же прав был Михаил Лермонтов, записавший в «Дневнике Печорина»: «О самолюбие! ты рычаг, которым Архимед хотел приподнять земной шар!..»{41} Разумеется, в данном случае приподнять земной шар не удалось, но со своей оси он оказался сдвинут основательно…

Заметим: дипломатические отношения России с французским правительством были разорваны 17 мая 1804 года, а 18-го Наполеон стал императором.

«Превращение Французской республики в Империю являлось угрозой для Европы. Говорили, что Наполеон выбрал титул императора, не желая встревожить Францию именем короля… Европа справедливо опасалась честолюбия нового императора. Россия и Швеция отказались признать его»{42}.

Однако в то время наш юный герой был далёк от политики и лично ещё не знаком ни с Александром I, ни с Наполеоном. Поэтому обратимся к военным планам ожидавшейся кампании, ведь мало кому известно, что союзники намеревались развернуть боевые действия сразу на четырёх направлениях, в разных концах Европы.

В частности, на побережье морей Балтийского и Немецкого, как тогда называлось Северное море, должны были действовать шведские, русские и английские войска; в долине Дуная — австрийцы и русские; в Ломбардии, области в Северной Италии, — исключительно австрийцы; в Южной Италии — русские, неаполитанские и английские войска. Австрийский император выставлял четверть миллиона человек, российский — 180 тысяч… Русские войска состояли из Северной, Волынской, Литовской и Подольской армий, двух отдельных корпусов, резервного корпуса, стоявшего на границе, формировалась ещё и резервная армия.

Планы были, как говорится, наполеоновские, а вера в собственную победу, соответственно, непоколебимая…

* * *

13

Хотя Россия готовилась к войне с Францией более года, но непосредственная подготовка гвардии к походу началась только в июле 1805-го. В этой связи 17 июля нижних чинов обрадовали государевым повелением во время похода пудры не носить и усов не фабрить, а потому было приказано «перед выступлением в поход вымыть себе головы и чесаться просто до самого прибытия в назначенное место»{43}. К эстандарт-юнкеру Михаилу Орлову этот приказ имел самое непосредственное отношение, и он радовался вместе со всеми: пудрение головы — вместо пудры употреблялась мука — солдаты ненавидели.

Зато у офицеров были совершенно иные заботы: они весьма основательно собирались в поход, который большинству представлялся чем-то средним между загородной прогулкой и заграничным путешествием. Состоятельные гвардейцы закупали ящиками вина и заготовляли впрок разнообразную провизию — вплоть до десятков живых индеек, пулярок и гусей. Некоторые офицеры не хотели оставлять в Петербурге любимых попугаев и везли их с собой в клетках… Если обозы во все времена считались бичом армии, то фурштат[35] воинства крепостнической России являлся воистину божьим наказанием: у многих в обозе было по несколько повозок, сопровождаемых лакеями и крепостными слугами… К тому же кое-кто из числа женатых гвардейцев (по счастью, таковых было немного) не пожелали надолго расставаться с жёнами и везли их с собой в военный поход — разумеется, в дорожных каретах, существенно удлинивших протяжённость казённых обозов. Хорошо хоть нижним чинам брать с собой жён запретили…

Наконец 5 августа гвардия получила приказание через пять дней быть готовой к выходу. И тут вдруг сказал своё веское слово командир гвардейского отряда великий князь и цесаревич Константин Павлович. Имевший, в отличие от своего старшего брата-императора, боевой опыт — он принимал участие в Альпийском походе Суворова, за что и получил от отца титул цесаревича, — Константин решил использовать свой опыт на практике.

35

Обоз.

14

В письме, которое он прислал генерал-лейтенанту Уварову, указывалось:

«Для отвращения препятствия, могущего произойти от большого и совершенно излишнего обоза в Кавалергардском полку, который должен сколько возможно быть облегчён во время движения, я сделал примерное положение об экипажах шефа полка, штаб- и обер-офицеров, которые они в походе иметь должны…»

Из этого приказа следовало, что если штаб-офицеру был положен пароконный экипаж, то обер-офицерам эскадрона, а таковых было порядка шести, — одна четырехконная повозка на всех. Весьма сомнительно, чтобы кто-либо рванулся исполнять подобное приказание…

К письму также прилагалась «примерная записка» об «экипаже офицерском, вьючном седле, чемодане, денщичьем ранце» и прочей амуниции, а сверх того — письмо от адъютанта цесаревича, в котором доверительно сообщалось, что хотя великий князь и обещает послать в Кавалергардский полк образцы седла, ранца и всего прочего, но на самом деле этих образцов нет, и за получением таковых нужно обратиться лейб-гвардии в Конный полк…

И это — за пять дней до выступления в поход!

Осуждение подобного решения — а ведь легко догадаться, что оно было далеко не единственным в числе бестолковых распоряжений, поступавших свыше, — можно найти даже в верноподданной «Истории кавалергардов», выпускавшейся обществом офицеров полка «по Высочайшему соизволению» (так указано в книге) к вековому юбилею Кавалергардии:

«Такого рода экстренное требование, когда к войне готовились более года, едва ли не способно было внести путаницу, некоторое раздражение, а главное, могло уронить ту самую власть, на обязанности которой лежало приведение подчинённых ей войск с мирного на военное положение»{44}.

Так что путь гвардии к Аустерлицу начинался с откровенного, говорим по-военному, бардака. Следует ли удивляться тому, что вскорости произойдёт? Хотя видимо[36] всё шло по плану.

Ну что ж, пока полк ещё готовится к походу, мы имеем время познакомиться с некоторыми из сослуживцев Михаила Орлова.

Как мы уже говорили, шефом полка[37] был 36-летний генерал-лейтенант Фёдор Петрович Уваров[38]. Происходил он из древнего, но обедневшего рода, образование получил весьма недостаточное и до восемнадцати лет вообще не выезжал из отцовской деревеньки. Хотя отец был всего лишь отставной бригадир, да ещё и находившийся под судом, он имел хороших друзей, а потому так успешно записал сына в гвардию, что тот начал действительную службу сразу же капитаном пехотного полка. Через полтора года он был переведён в кавалерию с повышением в чине, отличился во время наведения порядка в Польше в 1792–1794 годах, а в 1798 году стал полковником кирасирского полка… В том же году Уваров нашёл себе хорошую любовницу, и по протекции её влиятельного мужа к исходу всё того же года стал генерал-адъютантом и генерал-майором Конной гвардии; 9 августа следующего, 1799 года он был назначен шефом Кавалергардского корпуса, а в ноябре 1880-го получил следующий чин. Хотя император Павел весьма благоволил к Уварову, однако в решительный момент тот «поставил» на цесаревича Александра.

«В роковой день 11 марта Фёдор Петрович был дежурным генерал-адъютантом. Ночью он расположился с несколькими офицерами своего полка близ комнаты Наследника с целью охранять его, а по воцарении Александра I сопровождал его при объявлении войскам о кончине Павла I и при переезде из Михайловского замка в Зимний дворец. И при новом императоре Уваров оставался одним из самых приближённых к нему лиц и почти всегда сопровождал его во время прогулок, и пешком, и верхом. 19 марта ему поведено было быть по-прежнему генерал-адъютантом»{45}.

Ко всем этим биографическим данным можно добавить, что подчинённые и сослуживцы считали Фёдора Петровича человеком честным и добрым, старавшимся никому не делать зла — хорошим начальником и отличным кавалерийским офицером…

Командиром полка был генерал-майор Николай Иванович Депрерадович (в то время писалось «Де-Прерадович», потому как император австрийский, возведя в дворянское достоинство старинный сербский род Прерадовичей, добавил к фамилии, на французский манер, частицу «Де»), предок которого со своей сербской дружиной переселился из Австрии в Россию в середине XVIII столетия. Ему ещё не было сорока, но он имел орден Святого Георгия 4-го класса за 25-летнюю службу и был по-настоящему старый вояка, совершивший свой первый поход пятнадцати лет от роду и немало повоевавший с поляками и турками. При Павле Депрерадович стал полковником лейб-гвардии в Гусарском полку, при Александре I некоторое время числился по армии, но в мае 1803 года, для всех неожиданно, принял Кавалергардский полк.

«Де-Прерадович был очень заботливым и снисходительным командиром по отношению к нижним чинам, сберечь которых он старался, насколько было возможно: принимал меры к уменьшению заболеваний и лечению больных; чтобы не изнурять людей конными и пешими учениями, производил их не раньше 8–9 часов, а летом — до наступления жары или после неё. Наказания, налагавшиеся им на нижних чинов, были умеренны. Особенно гуманно относился он к молодым солдатам, совершившим по незнанию проступки, за которые полагалось суровое наказание… Безукоризненно честный, не допускавший не только “грешных”, но и “безгрешных” доходов[39]…»{46} Как и полковой шеф, он не отличался широкой образованностью, да и большими умственными способностями не блистал — но был добр и честен, за что его ценили и любили подчинённые, многие из которых в последующие годы вышли на первые роли в Российском государстве. Про «первые роли» — отнюдь не преувеличение.

Достаточно сказать, что именно в это время в кавалергардах служили поручик Александр Иванович Чернышев, который станет светлейшим князем, 20 лет будет возглавлять Военное министерство, будет ещё и председателем Государственного совета и Комитета министров; и штабс-ротмистр Василий Васильевич Левашов — в будущем граф, генерал-губернатор ряда губерний, член Государственного совета и председатель Департамента государственной экономии. Заметим, что это было оригинально — поручить заниматься экономией гусару; ведь, как известно, после Заграничного похода Левашов семь лет начальствовал над лейб-гусарами.

Когда в полк поступил Михаил Орлов, эскадронами здесь командовали полковники: 1-м, так называемым «лейб-эскадроном», — Алексей Авдулин, ставший в Отечественную войну генерал-майором; 2-м эскадроном — Николай Васильевич Титов, умерший в 1809 году; 3-м — Сергей Николаевич Ушаков — один из лучших русских кавалерийских генералов, убитый в 1814 году при Краоне; 4-м — князь Николай Григорьевич Репнин — будущий малороссийский военный губернатор, член Государственного совета, генерал от кавалерии; 5-м — Александр Львович Давыдов — впоследствии генерал-майор, хозяин знаменитого имения Каменка, которое ещё появится в нашем повествовании. Ну что ж, из пяти одновременно служивших эскадронных командиров в генералы, по причине своей преждевременной смерти, не вышел только один… Впечатляет!

А вообще в Военной галерее Зимнего дворца можно увидеть не менее двух десятков портретов непосредственных сослуживцев Михаила Орлова по Кавалергардскому полку, бывших генералами в Отечественную войну 1812 года и во время Заграничного похода 1813–1814 годов. Между тем по штату в полку числилось всего-то порядка сорока офицеров…

Однако в тот момент, когда Михаил стал кавалергардом, ему ближе были такие же, как он, юнкера и эстандарт-юнкера. Пожалуй, особое среди них место занимали братья Михаил и Никита Лунины. Судьба младшего из братьев решится уже в следующей главе, а про старшего, Михаила, так напишет его однополчанин князь Волконский:

36

Слово «видимо» означает в данном случае то, что видно при поверхностном рассмотрении, и запятыми не выделяется.

37

«В России XVIII века генерал, имевший общее наблюдение за полком» (Брокгауз и Ефрон).

38

Ф.П. Уваров родился в 1769 году; в ряде изданий ошибочно указывается 1773 год.

39

Доходами «грешными» именовались взятки и откровенное воровство; «безгрешные» доходы осуществлялись за счет «разумной» экономии.

15

«Был ещё среди нас Михаил Сергеевич Лунин, весьма бойкого ума при большой образованности, но бойкой молодеческой жизни, к которой в то время общая была наклонность. Это лицо впоследствии выказало, во время ссылки в Сибирь, замечательную последовательность в мыслях и энергию в действиях. Он умер в Сибири — память его для меня священна, тем более что я пользовался его дружбой и доверием, а могила его должна быть близка к сердцу каждому доброму русскому»{47}.

Знакомясь со списком тогдашних однополчан юного Михаила Орлова, понимаешь, что многие из них не просто вошли в историю Российской империи, но и сами эту историю творили. Герой нашей книги — из их числа. Не пройдёт и девяти лет, как он получит генеральские эполеты. Однако портрет генерал-майора Михаила Фёдоровича Орлова в Военной галерее отсутствует — не то потому, что «превосходительный чин» он получил через день по окончании кампании, не то по тем причинам, которые раскроем позже…

Однако всё это впереди. Мы же возвращаемся в достопамятное лето 1805 года…

16

Глава третья.

«ПОМЕРКНИ, СОЛНЦЕ АВСТЕРЛИЦА!»

«10 августа все части войск нашей гвардии, назначенные в поход… выстроились на Измайловском плацу. Общее начальство над ними принял великий князь, цесаревич Константин Павлович. В назначенный час на Измайловский плац прибыл император и произвёл смотр находившимся в строю войскам, которые затем и двинулись в поход.

Гвардейский отряд разделён был на шесть эшелонов, двигавшихся на близком друг от друга расстоянии и получивших приказание соединиться в городе Брест-Литовске»{48}.

Эшелоны были названы «сводными бригадами»; Кавалергардский полк следовал вместе с лейб-гвардии Казачьим и лейб-гвардии Гусарским полками, а также — с пешими лейб-гвардии Измайловским и Лейб-гренадерским, тогда ещё к гвардии не причисленным. Маршрут следования гвардии проходил через Лугу, Порхов, Великие Луки, Витебск, Минск и Несвиж…

Действительно, поначалу всё весьма напоминало загородную прогулку — в особенности для кавалерии. По той причине, что время выступления полка было «отдано на произвол полкового командира», кавалергарды поднимались не рано (обычно же в конных полках в летнее время побудку играли в 5 часов) и начинали движение во временной промежуток от 7 до 9 утра. Довольно скоро всадники догоняли стройные пехотные колонны, выходившие в путь с рассветом…

По требованию цесаревича пешая гвардия шла, как на параде, «в замечательном порядке», в ногу, соблюдая равнение и установленные дистанции между взводами, полувзводами и отделениями, причём — во всегдашней готовности развернуться в боевой порядок. Офицеры находились на своих местах и строго следили за соблюдением того, что у военных именуется «дисциплиной марша». Всё это было совершенно бессмысленно и только усложняло длительные переходы, а потому кавалеристы прониклись к пехоте сочувствием. Они спешно, на рысях, обходили марширующие колонны — без обычных шуток и подковырок, основанных на старинном убеждении, что «пеший конному не товарищ», и шли далее, к своим «назначенным квартирам». Если привал приходился на город или большое село, это действительно были квартиры, если же останавливались в поле, то разбивали бивак — становились лагерем. К вечеру, когда подходили пехотные батальоны, у кавалеристов давно уже стояли палатки, курился дым костров, варилась каша… Кормили нижних чинов, к которым относились и юнкера, весьма неплохо: одной говядины на день отпускалось полфунта.

Офицерам, как и нижним чинам, было разрешено не пудрить волос — за исключением тех дней, когда проходили через большие города. Единственным в отряде, кто не пожелал воспользоваться монаршей милостью, был его командир — государев братец Константин Павлович, ни на шаг не отступавший от установленной формы одежды. Каждое утро он, облачённый в конногвардейский колет, появлялся перед полками аккуратно и красиво причёсанным, с белоснежными от пудры волосами. Человек не только деятельный, но и взбалмошный, он не мог просто возглавлять одну из колонн или, паче того, ехать в коляске. Нет, изо дня в день великий князь буквально метался между колоннами гвардейского отряда, проверяя и контролируя одних, других, третьих… В результате к вечеру от пыли, пота, а то и дождевой воды пудра на его голове превращалась в твёрдую серую корку, которую потом приходилось долго размачивать. Но цесаревич, что было присуще всем Павловичам — от царствующего Александра до малолетнего Михаила, — обожал всяческую парадность и не мог себе позволить ни на шаг отойти от уставных требований.

Зато гвардейские офицеры смотрели на всё гораздо проще…

29 сентября цесаревич, неутомимо рыскавший вдоль гвардейских колонн, был поражён тем, что позади 1-го эскадрона Кавалергардского полка следовала изящная бричка с возницей-кирасиром (несмотря на отсутствие кирас, нижних чинов кирасирских полков именовали кирасирами) на козлах. На вопрос, кому принадлежит бричка, тот бодро ответил, что ротмистру барону Лёвенвольде 1-му.

В Кавалергардском полку служили тогда в чине ротмистров братья Карл и Казимир, которых, по традиции русской армии, именовали по номерам: Лёвенвольде 1-й и Лёвенвольде 2-й. Они принадлежали к древнему германскому дворянскому роду, представители которого в XIII веке переселились в Ливонию, а в начале XVIII столетия, после взятия Риги русскими войсками, присягнули на верность России и царю Петру. «Звёздным часом» этого семейства стали смутные времена Екатерины I, Петpa II и Анны Иоанновны, когда Лёвенвольде получили графское достоинство… Но всё проходит. По вступлении на престол Елизаветы Петровны граф Рейнгольд Густав, кавалер высших российских орденов, был приговорён к смертной казни, милостиво заменённой ссылкой в Соликамск; в опале оказались и его родственники… К началу ХГХ столетия от всего некогда блестящего и влиятельного рода остались лишь два брата, служившие в Кавалергардском полку, — бароны Карл и Казимир, истинные рыцари как по своему облику, так и по характеру, по манерам и душе…

Но к судьбам последних представителей рода Лёвенвольде мы вернёмся несколько позже, а пока продолжим рассказ… Константин Павлович выяснил имена «совладельцев» брички, коими оказались штабс-ротмистр Левашов и поручик Уваров 3-й, однофамилец полкового шефа.

На следующий день был отдан приказ по гвардейскому отряду:

«…Как сей поступок показывает явное непослушание начальнику, от коего по Высочайшей воле сделаны были строгие подтверждения о неимении кавалерийским офицерам повозок, то на сие, сделав оным офицерам строжайший выговор, предписываю их арестовать и вести пешком за последним взводом Кавалергардского полка во время похода, содержа на полковой гауптвахте. А генерал-майору Де-Прерадовичу 2-му, который о сей повозке не был сведущ и на вопрос мой ответствовал мне, что, может быть, сие от него скрытно сделано, за каковое слабое смотрение и незнание, что происходит в командуемом им полку, в коем от него не должно быть ничего скрытного, отказывается на 24 часа от команды полком…»{49}

Приказ этот Константин Павлович диктовал в более спокойном состоянии, нежели накануне, когда «взгрел» командовавшего гвардейской кавалерией генерал-лейтенанта Кологривова, а потому приказ последнего, отданный сразу после разговора с цесаревичем, оказался гораздо жёстче:

«…1) Командиру полка г. ген.-майору Де-Прерадовичу за слабое смотрение отказать от командования и ехать назади онаго. Старшему по нему полк[овнику] кн[язю] Репнину принять командование. 2) Ротмистра барона Левенвольда 1-го и участвующих с ним в той повозке офицеров, как не повинующихся повелениям начальника, арестовать и вести их в последнем взводе. Повозку же со всею имеющеюся в ней поклажею кроме вещей, принадлежащих к мундиру, сжечь, а лошадей отдать в полки»{50}.

17

Насколько известно, повозку никто не сжигал; провинившимся офицерам пришлось пройти некоторое расстояние пешком — как тогда говорилось, «пехотой», зато генерал Депрерадович тут же написал рапорт, что он «болен простудою», и с комфортом поехал в обозе, ни о чём не заботясь и ни за что не отвечая. Конечно же, о происшествии незамедлительно сообщили полковому шефу, находившемуся при особе государя. Генерал-лейтенант Уваров подобрал соответствующий момент, чтобы в нужном свете рассказать Александру I о досадном недоразумении с цесаревичем. Известно, что отношения между августейшими братьями были весьма не простыми — недаром же впоследствии Константин Павлович променял столичный Санкт-Петербург на Варшаву, — так что 10 октября, после братского разговора tet-a-tet, великий князь прислал Депрерадовичу благодарственный рескрипт «за усердие к службе Его Императорского Величества». Государь патронировал кавалергардов, поэтому никому не следовало особенно их затрагивать.

Впрочем, не нужно представлять цесаревича Константина Павловича бесчувственным монстром. Да, он требовал порядка во всём, внешняя форма зачастую довлела у него над содержанием, но он был человеком добрым, великодушным, даже заботливым! Кто б знал, сколько раз на походе Константин распоряжался выдать нижним чинам по лишней чарке водки, сколько рублей раздал он им в награду за примерное поведение… Однако во имя требований службы, за ради «буквы устава», цесаревич не жалел людей — как не жалел он и самого себя, весь день мотаясь вдоль колонн с напудренной головой.

Зато когда полки подходили к какому-нибудь большому городу, то офицеры сами, без великокняжеских напоминаний, начинали приводить себя в порядок…

Как именно осуществлялся «процесс пудрения», впоследствии опишет князь Сергей Волконский. Хотя условия были другие (рассказанное им относилось к мирному времени, к тем блаженным ежегодным шести неделям, когда полк выходил «на траву», официально — «на травяное продовольствие лошадей»), но само действо было то же самое: «…въезжая в город, надо было пудриться. У четырёх из нас это происходило без больших сборов, часто и на чистом воздухе, кое-как, но у Чернышева это было государственное общественное дело, и как при пудрении его головы просто происходил туман пудренный, то для охранения нас от этого тумана и в угоду ему отведена была ему изба для этого великого для него занятия, высоко им ценимого. Чтоб — не в обиду ему быть сказано — на пустой его голове пудра на волосы легла ровными слоями»{51}.

Признаем, что в данном случае декабрист несправедлив к своему полковому товарищу, достигшему огромных высот государственной службы, зато процесс описан весьма наглядно…

Провинциальное общество, воспитанное на громких победах Екатерининского «золотого века», с горячим патриотическим восторгом встречало петербургских гвардейцев, идущих громить «корсиканское чудовище», «кровавого узурпатора», чтобы возвратить Европе мир, спокойствие и порядок. Исход грядущей битвы сомнения не вызывал, а потому, — думали отцы семейств, — как знать, не решится ли кто из мужественных воинов осесть после ратных трудов на покое в каком-нибудь изрядном поместье в Псковской или Витебской губернии, где у хозяев есть дочери на выданье? Это было бы так романтично! Недаром нечто подобное, только с поправкой на последующие исторические реальности, описал в «Войне и мире» граф Лев Николаевич Толстой: знакомство гусарского офицера графа Николая Ростова и княжны Марьи Болконской.

Так что не из одних лишь патриотических побуждений встречало губернское и уездное дворянство проходивших гвардейцев и армейцев балами, щедро угощало офицеров и нижних чинов, а потом терпеливо ожидало возвращения победоносных полков… И нет сомнения, что не один Чернышев старательно ухаживал за своей причёской, понимая, что в провинциальных городах есть не только девицы на выданье, но и весьма аппетитные вдовушки, и молодые жёны престарелых мужей… (Недаром впоследствии лейб-гусар Лермонтов воспел в стихах «тамбовскую казначейшу»!)

В общем, гвардия на войну шла весело. А тут ещё 8 октября в полк пришёл государев приказ, которым четверо из юнкеров, прослуживших по несколько месяцев — Михаил и Никита Лунины, Сергей Ланской 1-й и Сергей Колычев, — были произведены в корнеты. Полковой праздник по этому поводу был проведён прямо в поле, на подходе к Брест-Литовску, перед тем, как соединились все колонны гвардейского отряда.

* * *

18

Можно сказать, что этим «пикником» завершилась казавшаяся столь беззаботной «загородная прогулка», ибо как раз в то самое время, когда отряд цесаревича Константина подходил к границе, перестала существовать союзная нам австрийская армия — четверть миллиона штыков и сабель.

Никогда ранее Австрийская монархия не имела столь многочисленного и отменно вооружённого воинства, как теперь, когда она вошла в состав Третьей коалиции. «Наступление австрийцев началось 9 сентября [28 августа, по русскому «старому» стилю] 1805 года. Они вторглись в Баварию, принудили курфюрста бежать в Вюрцбург, завладели Ульмом и стали поджидать французскую армию в ущельях Шварцвальда»{52}. Цесарцы[40] стояли именно там, куда, по их расчётам, должны были подойти французские войска. Генерал Карл Макк, барон фон Либерих, командовавший девяностотысячной армией, готовился дать генеральное сражение. В ожидании подхода неприятеля он занялся излюбленным делом немецких полководцев — составлением планов грядущей баталии — и за две недели безделья составил не то семь, не то восемь прожектов.

«Австрийцы иногда делают хорошие решения, но не умеют дорожить временем», — сказал Наполеон. Сам же он прекрасно понимал истину, сформулированную великим Суворовым: «Деньги дороги, люди дороже денег, время дороже людей», и ею руководствовался.

Прежде всего Наполеон отрезал Макку возможность отступления и буквально изолировал его в злосчастном Ульме, обрушив на австрийского полководца лавину ложной информации о силах, действиях и намерениях своих войск — и эта информация сильно смутила барона. Тем временем французские войска беспрепятственно перешли Дунай и заняли Мюнхен, готовясь задержать там русских; затем провели несколько успешных сражений против австрийцев, разделив их армию на две неравные половины, после чего уничтожили и разогнали ту её часть, которая оставалась под командой эрцгерцога Фердинанда, а ту, что оставалась с генералом Макком, сжали в кольце блокады — без продовольствия и связи с остальными войсками…

Далее случилось то, что должно было произойти. Там, где русский солдат стоит насмерть, француз бежит, а австриец сдаётся. Видя, что всё вокруг рушится и ждать подхода союзников придётся ещё долго, генерал Макк совсем потерял голову и сдался с остатками своего войска. 33 тысячи австрийцев положили оружие, отдав неприятелю 60 пушек и 40 знамён. Произошло это 20 (8) октября — как раз тогда, когда русские войска переходили границу. Стотысячная австрийская армия оказалась уничтожена и рассеяна за каких-то три недели…

Разумеется, ни Александр I, ни его главнокомандующий генерал Голенищев-Кутузов ещё ничего не знали о крушении наиболее сильной и многочисленной из союзных армий. Александр Павлович, первым из русских царей после Петра Великого покинувший пределы Отечества, направлялся в Берлин, чтобы привлечь на свою сторону прусского короля Фридриха Вильгельма III. Этот потенциальный союзник пребывал в положении легендарного буриданова осла: он панически боялся встречаться на поле боя с сильной наполеоновской армией, но и очень боялся опоздать к разделу лакомого «французского пирога» после неизбежного сокрушения Наполеона…

«13-го (25-го) октября Император Александр въехал в Берлин при пушечной пальбе. Весь гарнизон стоял под ружьём, население встретило русского Государя с восторгом. Ряды приверженцев Франции видимо редели, и Александр с полным успехом дал ход врождённой способности пленять людей. Сам король подчинился чарующему влиянию русского Императора, который с скромным и благоговейным вниманием ухаживал за королевой, сочувствуя её патриотическим мыслям и стремлениям…»{53}

40

Старинное наименование австрийцев.

19

Злоязыкие современники утверждали, что королева Луиза Прусская была готова на всё, но Александр не решился… Впрочем, и Фридрих Вильгельм III не решился открыто примкнуть к союзникам, так что подписанная 3 ноября 1805 года Потсдамская конвенция была не только тайной, но и не содержала обязательства Пруссии немедленно присоединить свою армию к союзным войскам. Не исключено, что слухи о поражении австрийцев уже достигли Берлина.

Несмотря на это, встреча теперь уже союзных монархов завершилась в духе приторного немецкого сентиментализма: Александр, Фридрих Вильгельм и королева Луиза спустились в мавзолей, где покоились останки Фридриха Великого[41], и царь в душевном порыве облобызал гроб прусского короля-полководца, разбитого русскими войсками в Семилетнюю войну, и над этим священным, как принято считать, гробом монархи поклялись в вечной дружбе.

К сожалению, данная клятва оказалась непрочной, на помощь союзникам Пруссия так и не пришла, ибо Фридрих Вильгельм рассчитывал вступить в войну после первой их победы — а таковой-то и не случилось… Когда через год Наполеон вошёл в Берлин, он также спускался в мавзолей венценосного полководца. При благоговейном молчании окружающих он взял с крышки гроба шпагу Фридриха II, а на её место положил свою, сказав с усмешкой, что такой обмен делает честь покойному. Пруссаки проглотили оскорбление!

* * *

20

В Брест-Литовске гвардейский отряд был переформирован — вернее будет сказать, перетасован, после чего кавалергарды с лейб-гвардии Казачьим и Лейб-гренадерским полками и шестью пешими гвардейскими орудиями вошли в состав 3-го эшелона. (Как известно, полевая артиллерия делилась на пешую и конную, и во втором случае расчёты на поле боя передвигались верхом, что значительно повышало мобильность и манёвренность подразделений. Зато менее подвижные «пешие» орудия были крупнее калибром и, соответственно, мощнее «конных».)

Вскоре характер движения русского отряда изменился коренным образом.

«Пленение армии Макка вынудило гвардию ускорить движение: приказано было идти форсированными маршами до 40–50 вёрст в день. Для облегчения марша австрийское правительство выставляло подводы для возки амуниции и добавочных лошадей для впряжки в обоз; так, для Кавалергардского полка — 17 бричек и 114 лошадей»{54}.

Вот ведь какая трогательная забота о союзниках… после того как жареный петух клюнул!

Но русским уже и без того пришлось сражаться — и побеждать. Героическое, с боями, отступление Кутузовской армии принадлежит истории, на её скрижалях золотом выбиты названия Ламбах, Амштеттен, Креме, Шёнграбен…

А что же наш герой? Неизвестно. Михаил Орлов пребывал тогда в звании эстандарт-юнкера и ничем прославиться не мог, ибо таковых, ему подобных, в полках тогда были десятки. Доблесть солдата — в повиновении. Вот и тянул он свою «солдатскую лямку», как все, или почти как все, потому как всё-таки он не был рядовым, да и служил в Кавалергардском полку — первом полку Российской кавалерии, да и рождён он Орловым, представителем знаменитого клана. И всё же пока нижний чин, да ещё и не в бою, а на походе, так что рассказывать о нём абсолютно нечего…

Нельзя сказать, чтобы разгром Австрийской армии произвёл на русское офицерство особое впечатление: после Альпийского перехода, когда союзники-цесарцы просто предали Суворова, отношение к ним было весьма отрицательным и доверия — ни на грош. И вообще, русские, давно уже не знавшие военных неудач, думали справиться с Наполеоном собственными силами.

«Трудно представить, какой дух одушевлял тогда всех нас, русских воинов, и какая странная и смешная самонадеянность была спутницей такого благородного чувства. Нам казалось, что мы идём прямо в Париж!»{55} — вспоминал генерал-майор Иван Степанович Жиркевич, выпущенный из кадетского корпуса подпоручиком в гвардейскую артиллерию осенью 1805 года.

Что знали и думали о происходящем простые солдаты — никого как-то не интересовало…

Местом сбора всех русских войск — уже побывавшей в боях армии генерала Голенищева-Кутузова и только что подошедшей из России Волынской армии графа Буксгевдена и гвардейского отряда цесаревича — назначен был моравский город Ольмюц. Здесь, на прекрасной во всех отношениях позиции, решено было дождаться неприятеля и разбить его наголову. План этот, весьма схожий с тем, что привёл Австрийскую армию к Ульмской катастрофе, был составлен в лучших австрийских традициях — из наивного расчёта, что воевать придётся с круглыми идиотами, которые с нетерпением ждут, когда же их разобьют. Но русский царь почему-то постоянно предпочитал своим полководцам союзников.

Вот что пишут о принятом плане французские историки:

«Оба императора (Александр I и Франц II, австрийский император. — А. Б.) снова начинали надеяться. Со своей соединённой австрийско-русской армией в 90 000 человек они рассчитывали отрезать Наполеона от Вены и, соединившись с эрцгерцогом Карлом, совершенно закрыть ему выход на юг; а эрцгерцог Фердинанд, подкреплённый 70 000 пруссаков, должен был отрезать ему отступление к северу. Таким образом, Наполеон должен был бы капитулировать подобно Макку»{56}.

Планы были составлены, войска готовились к сражению.

«10/11 ноября армия Кутузова вступила в Ольмюц, где находились Императоры; здесь Кутузов получил звание главнокомандующего союзной армией. 12-го вступил в Ольмюц 1-й эшелон гвардии в полной парадной форме, так как на это число был назначен смотр войскам обоими Императорами. 2-й эшелон, в котором находились кавалергарды, подходил к Тешену. Смотр, произведённый Императорами, а в особенности чарующий вид Александра Павловича, сделал огромное впечатление на войска: “после смотра все были уверены в победе больше, чем бы могли быть после двух выигранных сражений”[42].

После смотра союзные армии, численностью до 86 т. человек, из коих на долю австрийцев приходилось около 151/2 т., расположились биваком на весьма сильной оборонительной позиции у д. Ольшан»{57}.

Кстати, только теперь, когда русская армия изготовилась к сражению, генерал-майор Депрерадович соизволил почувствовать себя здоровым и вновь принял на себя командование Кавалергардским полком. Думается, что мало кто из генералов мог себе позволить подобные «шуточки» по отношению к Константину Павловичу…

Ожидаемого Ольмюцкого сражения не случилось.

Во-первых, в лагере очень скоро открылся недостаток продовольствия — австрийское командование не рассчитало, что война может перенестись на эти земли, и в Моравии не были созданы магазины — или «магазейны», как тогда назывались армейские склады. Обозы же к армии шли чрезвычайно медленно, а значит, позицию следовало менять, для чего необходимо было двигаться навстречу неприятелю.

Скорейшее генеральное сражение казалось весьма выгодно для Австрийской короны, война для которой уже была реально проиграна — армия разбита и разогнана, в рядах союзников оставалось лишь пятнадцать с половиной тысяч цесарских штыков. Так что исход баталии для императора Франца особого значения не имел: в любом случае пришлось бы идти на поклон к победителю — либо к Александру, либо к Наполеону. А так как продолжавшаяся война только разоряла земли империи, то лучше уж было поскорее определиться, кому кланяться…

Оно же было совершенно невыгодно для русских. «Старый лис» генерал от инфантерии Голенищев-Кутузов прозрел то, чего пока ещё не понимали другие полководцы: невозможно разбить Наполеона в решающей баталии в начале кампании. Следовало отходить, изматывать наступающего противника, уводить его от баз снабжения, разрывать коммуникации… Правильность этой тактики впоследствии подтвердится в Испании и в России. Но Александр I, оскорблённый Наполеоном до глубины души, хотел воевать и сокрушить своего обидчика.

41

Фридрих II (1712–1786) — прусский король (1740), полководец.

42

Цитата из «Войны и мира» Л.Н. Толстого.


Вы здесь » Декабристы » ЖЗЛ » А. Бондаренко. Михаил Фёдорович Орлов (ЖЗЛ).