Москва, 24 июня

Вот я снова в Москве, мой милый друг. Я познакомилась с моей невесткой и со всем ее семейством. Они все очень приятные люди. Жена Михаила Виельгорского более дитя, нежели обыкновенно бывают в ее годы; но она так мила, так старается всем угодить, что невольно находишь прелесть в ее наивности. Пока я еще не могу произнести определенного суждения о моей будущей невестке, Даше.

Она исключительно занята моим братом. Впрочем, из всего, что замечаю, я вывожу заключение, обещающее много хорошего в будущем. Надеюсь, что я близко сойдусь с нею.

Мы дожили до такой минуты, когда, исключая детей, никто не знает радости, даже самые веселые люди. Нас, быть может, ожидает страшная будущность, милый друг! Безграничная покорность воле Господней, совершенное, слепое подчинение Его неисповедимым приговорам—единственные чувства, могущие успокоить нас в такое время, когда страх весьма основателен. Будем молиться, милый друг! Предстоящая война причиняет мне много беспокойств. Нынче писала к Сен-При[9], прося его взять к себе брата моего Николая в адъютанты. С минуты приезда моего сюда я не слышу другого разговора, как о войне.

Я каждый день видаюсь с семейством Виельгорских, даже с Иосифом, который перестал дичиться и решился появляться в обществе. Я также часто видела Софью Оболенскую, но теперь она на неделю уехала в деревню. Третьего дня вечером у нас был Ростопчин и просидел несколько часов. Мундир его не украсил, и он ужасно уродлив без пудры. Громадный лоб его весь открыт. До сих пор им довольны, может быть, потому, что все новое нравится; впрочем, я никогда не сомневалась, что у него в тысячу раз более ума и деятельности, чем у бывшего нашего фельдмаршала. Остается знать, как он будет действовать. Вчера я провела день в Царицыне. В субботу я опять отправляюсь туда, так как это будет день именин дяди Валуева, и, по всей вероятности, там соберется весь город. Мне также предстоит ехать в Петровское к гр. Разумовскому, чтобы быть представленной сестре его, г-же Загряжской.

Дядя мой, Кошелев, не любит долго сидеть по вечерам, и потому мы вечером никого не принимаем, кроме Виельгорских.

Поговорю с тобой о трех жалких парочках: о Гагариных и Соллогуб. Князь N в то время, как мы были в деревне, давал ужины, на которые истратил 120 тысяч рублей. Жена его ужасно безумствует, но нельзя не пожалеть о ней, видя, как мало муж обращает на нее внимания. Правда, что сама-то она мало это замечает и совершенно бывает довольна, говоря о своей беременности и о 70 тысячах мужнина дохода. Но ежели муж ее будет продолжать играть, то она лишится удовольствия хвастать своим богатством. Гагарины тоже достойны сожаления. Кн. Андрей решается отправиться в поход и предоставляет жене справиться с родами, как знает. Он да П. развратили Соллогуба, который, будучи недальнего ума, может быть, не вдался бы в излишества, если бы эти господа не увлекли его. О жене его жалеешь более, чем о других, так как с ее умом, тактом и вообще умением держать себя ей должно казаться невыносимым все, что ей приходится видеть.

Это общество мужей-холостяков устроило за городом пикники, на которые дам не приглашают, а на место их берут цыганок, карты, и вообще не стесняются. Спрашиваю тебя, каково видеть это женщине, у которой есть хотя сколько-нибудь чувства? N слишком глупа и безалаберна, а Гагарина слишком молода, чтобы видеть вещи в надлежащем свете. Одна Соллогуб все понимает. Я ее застала с опухшими глазами; но я готова пари держать, что толстый граф причина ее слез. Меня приводят в негодование подобные вещи. Спрашивается, как же не бояться замужества, имея подобные примеры перед глазами.

Свадьба моего брата назначена 5-го июля.

Москва, 8 июля

Тебе интересно знать мое мнение о семействе Виельгорских. Вот три недели, как я вижусь с ними с утра до вечера и потому могу судить о них. Жена В. премилый ребенок, но не более, как ребенок, которым необходимо руководить; ей нужно давать советы, сдерживать ее подчас, так как у нее довольно упрямый характерец; я замечаю, что в семействе о ней имеют мнение одинаковое с моим. Муж ее — добрейший из людей, но бесхарактерный; ему не справиться с ней, тем более что он дает вертеть собою как угодно, почти всегда исполняет волю Катиши, и я ему предсказываю, что через два или три года он постоянно будет плясать по ее дудке. Впрочем, она очень мила и в обществе весьма приятна. Что же касается до ее ребячества, не могу дать тебе лучшего образчика его, как рассказав, что она понять не может, почему настоящая война всех интересует. Я из сил бьюсь, объясняя ей, что от этого зависит общее спокойствие; слова мои даром пропадают: она гораздо более думает о кружевах и тряпках, нежели о судьбе страны, в которой живет. На первых порах я приметила в ней желание разыгрывать петербургскую барыню (впрочем, со мной она всегда очень вежлива) в отношении некоторых особ, которых она даже оттолкнула своим обращением. Третьего дня, оставшись одна с ней и Дашей, я начала разговор о том, какое неприятное впечатление производит важничанье особ, приезжающих из Петербурга. Я говорила вообще, никого не называя, и потому свободно могла высказывать, до чего это кажется смешно нам, москвичам. Я прибавила, что такие особы обыкновенно бывают всеми покинуты, так как у нас не любят тех, кто высоко задирает нос.

Мы очень хорошо знаем, что говорится про нас в Питере; но так как это не мешает ни нашему счастью, ни спокойствию, ни удовольствиям, то мы мало обращаем внимания на то, что о нас говорят. Но, коль скоро попадают в наше общество, мы хотим, чтобы действовали по-нашему. Катиша разделила мое мнение, и до сих пор мы с ней большие друзья. Что касается Даши, она так кротка, так добра, что такого рода мысли ей и в голову не приходят. Из младших братьев я больше всех люблю Матвея. Иосиф слишком дик. Впрочем, теперь он более общителен; прежде, говорят, он, кроме как со своей сестрой, ни с одной женщиной не разговаривал. Самый младший — премилый. Вообще, все семейство преприятное; они все дружны между собою, что так редко встречаешь в нашем веке. Мари Гагарина уже приехала. Я не берусь ее вразумлять, пусть над этим потрудится ее муж. Он, говорят, собирается увезти ее на некоторое время в дальнее имение к матери своей. Сердца, ум и глаза устремлены у всех на берега Двины. Только об этом и говорят.

Москва, 22 июля

Спокойствие покинуло наш милый городок. Мы живем со дня на день, не зная, что ждет нас впереди. Нынче мы здесь, а завтра будем Бог знает где. Я много ожидаю от враждебного настроения умов. Третьего дня чернь чуть не побила камнями одного немца, приняв его за француза. Здесь принимают важные меры для сопротивления в случае необходимости; но до чего будем мы несчастны в ту пору, когда нам придется прибегнуть к этим мерам. Все в руках Божьих; следовательно, пока зло не совершилось, мы не должны отчаиваться и сомневаться в Божьем милосердии.

В Москве не остается ни одного мужчины: старые и молодые все поступают на службу. Везде видно движение, приготовления. Видя все это, приходишь в ужас. Сколько трауров, слез! Бедная Муханова, рожденная Олсуфьева, лишилась мужа. Несчастный молодой человек уцелел в деле Раевского[10], выказал храбрость, так что о нем представляли кн. Багратиону; но в тот же вечер он отправился на рекогносцировку, одетый во французский мундир, и был смертельно ранен казаком, принявшим его за неприятеля. После этого он прожил несколько дней и скончался на руках шурина своего, который прибыл сюда два дня тому назад, чтобы сообщить грустное известие матери и сестре. Последняя лишилась также дочери, которую сама хоронила.

Москва, 5 августа

Мы с мама приобщались нынче. По моему мнению, теперь самая пора для покаяния, потому что лишь искренним раскаянием в грехах можем мы умилостивить Бога. Мне вполне понятно твое беспокойство о нашем родном городе. Будем надеяться, что в нем есть люди, коих молитвы дойдут до Всевышнего и спасут всех нас. Народ ведет себя прекрасно. Уверяю тебя, что недостало бы журналистов, если бы описывать все доказательства преданности Отечеству и Государю, о которых беспрестанно слышишь и которые повторяются не только в самом городе, но и в окрестностях, и даже в разных губерниях.

Узнав, что наше войско идет вперед, а французы отступают, москвичи поуспокоились. Теперь реже приходится слышать об отъездах. А между тем вести не слишком утешительны, особенно как вспомнишь, что мы три недели жили среди волнений и в постоянном страхе. В прошлый вторник пришло известие о победе, одержанной Витгенштейном, и об удачах, которые имели Платов и граф Пален[11]. Мы отложили нашу поездку в деревню, узнав, что там происходит набор ратников. Тяжелое время в деревнях, даже когда на 100 человек одного берут в солдаты и в ту пору, когда окончены полевые работы. Представь же, что это должно быть теперь, когда такое множество несчастных отрывается от сохи. Мужики не ропщут; напротив, говорят, что они все охотно пойдут на врагов и что во время такой опасности всех их следовало бы брать в солдаты. Но бабы в отчаянии, страшно стонут и вопят, так что многие помещики уехали из деревни, чтобы не быть свидетелями сцен, раздирающих душу. Мама получила ответ от Сен-При: он с удовольствием принимает на службу брата моего Николая. Придется расстаться с милым братом; еще прибавится горе и новое беспокойство!

Каждый день к нам привозят раненых. Андрей Ефимович опасно ранен, так что не будет владеть одной рукой. У Татищева, который служит в Комиссариате и, следовательно, находится во главе всех госпиталей, недостало корпии[12], и он просил всех своих знакомых изготовить ему корпию. Меня первую засадили за работу, так как я ближайшая его родственница, и я работаю целые дни. Маслов искал смерти и был убит в одной из первых стычек; люди его вернулись. Здесь также несколько гусарских офицеров, два или три пехотных полковника; все они изуродованы. Сердце обливается кровью, когда только и видишь раненых, только и слышишь, что об них. Как часто ни повторяются подобные слухи и сцены, а все нельзя с ними свыкнуться.

Соллогубы совершенно разорены. Все имения графа находятся в Белоруссии между Могилевом и Витебском. Сама посуди, в каком виде они должны быть теперь. Бедную Соллогуб ужасно жалко. Она выдана замуж в расчете, что у мужа ее будет 6000 душ крестьян, и вот теперь у них у обоих всего 6000 рублей дохода; правда, ей еще кое-что достанется, но лишь по смерти матери. У Толстого, женатого на Кутузовой, восемь человек детей, и вообрази, что из 6000 душ у него осталось всего триста душ в Рязанской губернии, так как его имения тоже в Белоруссии. Как ни вооружайся храбростью, а, слыша с утра до вечера лишь о траурах да о разорении, невозможно не огорчаться и не принимать к сердцу всего, что видишь и слышишь.