25 ноября 1838 (624

Моя Камилушка намеревалась написать вам, несравненный мой родитель, письмо такое только пространное, какое позволит ея силы, а я в это время писал к Лизе. В самую минуту, как мы собирались докончивать нашу почту, принесли нам ваше письмо от 1-го Ноября. Известие ваше о решении с Маменькой625 привело К.[амиллу] в такую радость и меня равно так радостно взволновало, что мы не в состоянии сохранить последовательность в мыслях.

Вы, мой добрый родитель, постигаете эти чувства. Камиллушка плачет, целует строки, вами начертанныя, благодарит Бога, повторяет мне свою радость, обнимает меня и снова плачет. Но слезы ея не слезы горечи: оне помогут ей снести полноту ея щастия. Не кончу однако же письма, не сказав вам, добрый мой родитель, как мы были тронуты, читая все, что вам внушает намерение почтенной нашей матушки. Знаем и ценим всю нежность вашей к нам любви, видим ежедневно доказательства вашей нежности, вашей заботливости, непрерывное попечение.— Просим только Всемогущаго быть достойными такой любви и снизпослании нам возможности доказать вам силу обоюдных наших чувств.— Целую ваши руки и просим Вашего благословения для всех нас, остаюсь Ваш покорный и послушный сын ВИ
На прошедшей почте, прибывшей по отправлении наших писем, доставлено мне Антингова История о походах С.[уворова]626 и столько любопытные Записки627 ваши, сколь оне верны.— Я вам поговорю вскоре поподробнее об этом. А Басаргин628 перевел из 1-го тома более уже 20-ти станиц.

Декабря 1-го 1838 Туринск

На прошлой неделе мы получили ваше письмо, несравненный мой родитель, в тот самый час, как следовало отправлять наши. Но мы были так обрадованы тем, о чем вы нас извещали, что не захотели мы ожидать следующей недели для передачи вам наших чувств. Не стану повторять, сколько Камиллушку и меня взволновало и обрадовало матушкино решение соединиться навсегда с достойной ее по самоотвержению дочерью, разделять навсегда с нею радости и лишения, которыя Провидение нам низпошлет. Прибытие Матушки,— если желание ея с милостиваго Соизволения Монарха увенчается успехом,— доставит нам неизчислимое множество утешений и наложит нашей жизни новыя отрадныя обязанности, которыя почтем дополнением своего щастия. Мы с Камиллой теперь уже заботимся о приготовлении и убранстве комнатки для нее, и женушка моя жалуется на мою медленность. Уж и теперь она с восхищением помышляет, как будет за нею ухаживать, ее покоить. Беспрестанно начинается и прерывается разговор об этом предмете, неизчерпаемом предвидимыми для нас радостями. Сколько раз перечитано было ваше письмо!— И мы с умилением видим, что вы, добрый наш и нежный родитель, предугадывали и делили наши чувства.

Мы много благодарим и благодарим вас также за уведомление об наших сестрах, равно как за передачу известий из В.[ышнего] Волочка об Андрее Е.[горовиче]629 и милых наших путешественницах630.

Хотя на этот раз письма от них всех и были, но ваша нежная заботливость сообщать о них дошедшее до вас есть для нас как бы залог на непрерывное спокойствие.— Нам очень приятно было узнать из Амальина и Андреева письма, что Лиза сговорилась ехать с С.В.Полторацкой. Я думаю, вы хорошо знаете эту любезную и добрую спутницу сестрицы. С ними целый обоз детей.—

Вот уже третья неделя, как в руках у меня с Басаргиным написанный вами журнал путешествия Суворова631 и Антингова История. Мы оба нашли, что один порок вашего отрывка тот, что он слишком короток, но и в нем вы успели удачно добавить несколько черт к известному характеру знаменитаго полководца. Я знал отчасти и прежде ваши к нему отношения: но много нашел совершенно для меня новаго. А с каким удовольствием я припоминал то, что много было от вас слышано: того не умею выразить. Жадно перечитывал я и в Антинге и в ваших добавлениях те места, где упоминается о вашем воинском поприще и о доверенности, которую к вам питал славный вождь.

Басаргин принялся за первую часть и перевел уже много. У меня переведено только страниц десяток второй части. Мне не угнаться за ним; в извинение себе скажу, что у него более досужнаго времени, а теперь положение Камилушки должно часто отрывать от пера. После этого отчета вы, может быть, подумаете, почтенный мой отец, что я приневоливаю себя работать; напротив того: могу вас уверить, что нахожу великое удовольствие в этом занятии.— Притом же в этом роде сочинений мало встречается затруднительных мест для переводчика. Нас покамест затрудняли названия мест и речек, потому что иные автором или французским переводчиком исковерканы, а у нас нет подробных карт и планов, в которых оне могут только находиться. Желательно бы даже было, чтоб планы Главных сражений и карты театров войны находились при Истории.—

В французском тексте данныя Императрицей Екатериною рескрипты находятся в составе повествования. Нечего и говорить, что неприлично переводить их: но если у вас тогдашния экземпляры не находятся, боюсь, что не мало станет труда найти теперь таковыи. Впрочем, можно довольствоваться изложением Главного в Них содержания, т.е. сказать, что при Рескрипте Е[катерины] В:[еликой] прислано было С.[уворову] то и то, а если найдете экземпляры рескриптов, то займут настоящее место в Pieces justifications632.

Я должен коньчить, чтоб не натрудить глаза, на котором сидит ячмень и от котораго века распухло по самую бровь.

Скажите сестрицам633, почтенный мой родитель, что это меня лишает удовольствия отвечать на их милые письма. Целую и их ручки. Прошу вашего благословения для всей семьи.

Вам покорный и послушный сын ВИ

9 декабрь 1838.

Извещаю Вас, почтенный и добрый мой родитель, о радости нашей: 6-го декабря вечером моей милой Камилле Бог дал дочьку634. Она разрешилась щастливо, и с восьми часов вчрашняго вечера начались третьи сутки. Как матушка, так и новорожденная внучька Ваша, Верочка, пользуются обе желанным здоровием и предстоют нам только просить милосердаго Бога о продлении того благополучнаго состояния, в котором обе находятся. Также скажу и обо всей нашей семейке. Отсюда вижу, как вы, добрый, несравненный родитель, благословляете дочку и внучку и, соединившись с нами в чувствах, благодарите Провидение. Только что на прошедших почтах мы благодарили Его за одно ожидание щастия, а ныне приносим благодарение за ниспосланное благо. Нам неоставалось бы почти ни о чем сетовать, когда б могли передавать вам чувства и мысли в то же время, как и овладевают нами, но сжались сердца наши, читая последнее ваше письмо от 9го ноября, ныне полученное, в котором говорите об нас и о Петруше635 с исполненными нежностию беспокойством. — На этой почте мы получили одно только письмо — ваше; но в нем включено все нужное к продлению тех радостных минут, которым мы с миром предаемся, есть по словечку о Лизе, об Амалии636, о Хованских637, об Ермоловых638. Ограничусь ныне этими строками. Хочу еще написать по коротенькому письму Матушке Марье Петровне, сестрицам-домоседкам639 и сестрицам-путешественницам.

Благословите ваших трех внучат и их милую Маменьку и Вашего покорнаго сына. Василий Ивашев…

17 августа 1839

Как я радовался, моя несравненная Лиза, твоим письмом, предшествовавшим нынешнему, от 1/13 июля; я видел в них исполнение самой дорогой мне надежды, твое здоровье возстановилось; надобно же, чтобы оно разстроилось вновь, и попрепятствовало поездке, от которой мы ожидали возстановление. Не умею сказать, как грустно, даже досадно стало, узнав, что ты не могла еще переехать на воды; но менее досадно, чем грустно и больно за тебя, мой бедный и милый друг. Ты стараешься успокоить нас: говоришь, что дня через два надеешься поправиться; но нам теперь нужно поскорее желанное известие. Молим Бога, чтобы исполнилось твое обещание. Вы все были больны в одно время, и Амалия и дочьки твои; но к щастию вести об них успокоительны. Разцелуй их за меня. Амалия заменила подробным своим письмом прерванные твоим здоровием повествование всего вами замечаемаго, а продолжение повествования твоего,— если Бог милостив к нам будет – мы будем читать уже писанные опять?— В прошлом письме я противуполагал наши прогулки вашим прогулкам и увеселениям; в нынешнем на живое описание нашей Амалии праздненства Лютеран в Дрездене, возобновляющаго только один раз в столетие, мне нечего противуполагать и сравнивать; но в нашем уголке было тоже событие, которое живо занимало здешних жителей: Архиерей (Афанасий) обезжая свою Эпархию, посетил наш Туринск. Старец — невысокаго роста, и лица прекраснаго, выразительнаго, украшеннаго еще седою, белою бородою, подобнаго тем ликам, какими пишут святых угодников. Нельзя найти более согласия в выражении лица с саном, им занимаемым.

В нашем семействе все по-прежнему. Кроме Петруши, обреченнаго даже и при уступчивости болезни — на долгую слабость и ранния недуги,— у нас все, слава Богу, здоровы и Камиллушка, и Бабинька, добрая, деятельная, с ея внучатами. Ея любовь к нашим малюткам не мешает любви к цветоводству. Не помешало этой последней и наше лето, которое было жарко, и постоянно хорошо. Но оно уже пришло к концу и начинаются инеи и утра холодныя. Стены моего строения поднялись и теперь уже под крышей. Я виноват перед тобою, моя Лиза, не исполнил еще твоего желания и не прислал тебе рисунка нашего будущего жилища. Но в продолжительное время увидишь его. Страшно теперь стало посылать мои марания. У тебя двое судей, которые вправе быть строгими. Хоть на лицах и напишется снизхождение, но поневоле внутри улыбнутся. Не-у кого здесь поучиться, не-начто поглядеть, хотя и много живописцов: но лучше пристало им название мертвописцов. Лиза и Амалия, вспоминайте обо мне, когда увидите что-нибудь изящнаго, в письмах не жалейте подробностей. Прежде всего, выздоравливай скорее, моя милая Сестреночка, а потом поезжай лечиться. —

Я должен коньчить. Вот уже полчаса, как Басаргин сидит у меня и нарочно мешает писать. Суриозновидный наш философ забавляется. «Я мешаю тебе? .. Ну прощай. Ах, подожди, поклонись от меня Сестрице. Теперь, adieu… Нет еще: поцелуй у меня за нее ручку…» и так далее.

Так нарочно же не исполню его поручения, а тысячу раз поцелую за себя и у тебя и у Амалии, да столько же раз целую милых твоих деточек. Твой друг и брат В.И…

1 Сентября 1839

Только что в эту минуту, Ангел мой Лиза, получили мы почту. Навезла она нам письма из Москвы, Буракова, Мурас…[нрб.] из Дрездена… все еще из Дрездена. Твое и Амальино от 6/28 Июля. Содержание их меня глубоко тронуло по всем отношениям, хотя много в нем различных предметов. Во-первых, твое и Алмалино здоровье меня сильно озабочивают. Ты дописала и отправила письмо, что не было решительнаго улучшения ни той, ни другой. Надежда на скорое улучшение, по обещанию твоего врача, так выражено, что сквозят страх и опасение твое за милую дочь.

Но видно, как горячо ты меня любишь: посреди твоих об ней забот, не глядя на собственное нездоровье, ты улучаешь время со мною говорить подробно, утешать, отвечать на мои замечания, хлопотать обо мне; — ты несравненный человек, ты единственная в мире сестра; ты эгоистка, как скоро было коснуться до твоего брата. Я проповедывал тебе мир,— я боялся, что принято все тобою слишком горячо; но как вижу: ты не поссорилась, а упрочила мир семейный самыми лучшими путями — и хвала тебе: пасс перед волшебницей.—

И когда ты мне говоришь, что, за неимением счастья, ты хотела бы окружить удовольствиями настолько, насколько ты можешь одного из тех, кого ты любишь, ты дала слово приносить ему счастье и любить его, как ты это делаешь… Ты верна слову: любишь меня любовью матери, и какой матери. Она, незабвенная, присутствует всегда в мысли моей, когда вижу действия твои как бы вдохновленныя ея нежностию ко мне669. Я видел с радостью также, что ты приступила устроивать Андреевы дела, котораго понимаю благородное сопротивление: но, так как нечего мне давать согласия, то, по крайней мере, да будет мое благословение в этом деле над тобою и сестрами. Он писал тебе о залоге дома под капитал: ты несогласна, ни он. Я желал бы об этом поговорить; но отлагаю, не зная многих обстоятельств.

Благодарю вас, мои добрыя Сестры, Амалия и Лиза, за советы о Петруше, я часто думал их от вас просить, но разстояние удерживало. Но еще раз благодарю, и Амалию первую. Обдумав хорошо, я нахожу, что хотя советы могут медленно только приходить, но и болезнь так упорно уступает, что не раз случится возможность ими воспользоваться. До сих пор я лечил его аллопатически, т.е. вручал его аллопатам. Катинька описала мне подробно мнение, которое предложил живущий у нее медик. Но вот как трудно заочное лечение. Здесь есть один молодой лекарь, недавно вышедший из Академии, которого я тоже пригласил. Он утвердительно сказал, что у него не Аалинская болезнь, но в сродстве с нею, как происходящая отчасти от золотухи. Он нашел, что есть завалы в животе; что у него Atrophia; и надеется, что принесет пользу ему Jodium, наружно и внутренно употребляемый, только лечение часто прерывается разстройством желудка. возбужденным самим лекарством, и тогда он прибегает к экстрактам горьких трав, но от этого все лечение идет необходимо медленно.—

При употреблении Jodium, точно живот его становится помягче — что будет далее, это мы увидим — но теперь прощай, опоздал. Твой друг и брат ВИ….

13 Сентября 1839.

Пишу к тебе, мой добрый друг Лиза, на в день почты; но не знаю, много ли напишется. Давно не получали от тебя писем; и добрая наша Катичка горюет и беспокоится, что долго их не получает; а когда их нет, то с твоим слабым здоровьем, мечтается, как видишь, не мне одному, что ты больна, что ты не в силах писать, и предметы к толковым разсказам не являются под перо. Особенно твое последнее письмо, хотя в нем говоришь, что не должны мы обращать лишняго внимания на страдания твои, потому, что как легко заболеваешь, так и выздоравливаешь скоро; но менее того в нем есть причины опасения; и за тебя и за ангельчика твоего Адель, причины такого рода опасения, что только могут их прекратить свежия от вас известия. В то время, как отправляла ты свою почту,— это было 7/19 июля. — ты и Адель, обе вы страдали этим злокачественным грипом, который так давно к вам привязался. Адель была еще слаба и невесела, а ты невесела подавно; о здоровье своем под конец умалчиваешь. Дай Бог, чтобы опасения наши были несправедливыми, разсеялись также благополучно, как до сих пор в милости своей разсеивал их Всемогущий. Все на него одного наша надежда за тебя, милую, несравненную сестру, и за щастие твое — твоих милых деточек.

Прости меня, мой друг, что повинуюсь тебе так худо и говорю тебе про безпокойство свое. В ответ на это самое письмо, в котором так нежно и мило уговариваешь не писать тебе под влиянием чувств, которыя ты навела,— то есть уговариваешь не безпокоиться твоими недугами. Пусть и ты читаешь, что происходит в моей душе. Продолжай также поступать, да будет только одной угрозы меня попугать намерение, которым точно угрожаешь мне, быть острожной и не все писать, что приходит в голову.— Нет, сделай милость, тоскуй со мной, если тебе тоскуется, брани, если хочется бранить; только будь вся ты в своих письмах, перенеси нам всем всю нашу Лизу.

Перенеси нам эту Лизу поскорее на воды. Разделяю с твоим врачем желание знать тебя на водах. Как будто нарочно рождается новое препятствие всякой раз, как соберешься на воды, и ни однаго не было, за которое мы не сострадали бы тебе. Дай Бог, чтобы ненешнее было последним. И пора: ты задержана была до половины Июля. У нас же второй уже день, как настала зима. Снегу так много падает, что не успевает таять и вся земля белая. Наша добрая матушка собрала уже все корения своих Цветов и отдыхает от трудов после лета, которое ей благоприятствовало, было так хорошо и постоянно тепло, что не раз желал тебе такого же лета для лечения. Оно было таким для моего строения. Все оно уже теперь под крышей; настилают полы, делают косяки к окнам и дверям; но не надеюсь, чтобы было оно совсем готово прежде конца ноября. Лето было почти без дождей, а урожай хлеба вопреки чаяния был хорош. Но в то время, как опасались, следует засуха, вообрази, мой милый друг, что я попал здесь в виноватые чародеи: в народе разнеслось, что я заговариваю дождь для того, чтобы по суху строиться; — «Соберуться ли облака, кругом идет дождь, а около огорода не падает ни капли». Уверены были, что у меня есть книга, в которую стоит мне заглянуть, и дождевыя облака послушно разходятся по сторонам. Раз удалось мне самому слышать, как, проходя мимо строения, два крестьянина, обернувшись к нему, и один, качая головой говорил: Эх, Ивашев, Ивашев! Успел бы и при дождичке построить! Так гляди, что будем без хлеба! — Каков же искусник твой брат? Поздравь же меня: теперь все с хлебом и я с домом.

Как видишь, я начинаю верить способности своей чародействовать. Если Матушка не верит чарам, то по крайней мере, способности моей предсказывать погоду; но ни одно знание не достается легко и без страданий; и я, мой друг, пред каждой переменой в атмосфере страдаю жестоко ногою. Так, например, и теперь. — Боюсь, чтоб и наш любезный Pierre, после своего падения, не стал мне товарищем в этом неприятном знании. — Пожми ему дружески руку за меня. Каково идет его и Амальина живопись? Хотелось бы полюбоваться на их произведения. Есть от вас обещание, милая и добрая Амалия, в котором я теперь уверен, что вижу уже места на стенах, где будут висеть виды вашей руки, выбираю уже настоящий им свет, готов заказать рамочки. Но пока буду ими наслаждаться и учиться по ним, я извлекаю из ваших занятий пользу другого рода и препечальную: они мне служат термометром здоровья вашего и дорогих существ, вас окружающих. Когда прерывается рвение к любимому занятию, это знак, что рвение дружбы заняло место веселых упражнений и посвящено время милым больным. Дай вам Бог успешно трудиться в любимом искусстве, не прерывая времени грустными заботами. Пора, пора прочесть в ваших письмах, что нет между вами страждущих, что все веселы и наслаждаются щастием и разнообразием утех, свойственных роду жизни, которую ведете. Люблю, мои добрыя, всем вам вместе говорить про ту, которая нам дана в удел.

Начну с того, что все здоровы, в Петрушиной немочи заметно даже уменьшение. С надеждой за него, и видя семейку процветающею, наш быт был маленьким раем. При Матушке хозяйственныя занятия, чтение, рукоделие, прогулки с детьми: все наше время и место; находим даже время втроем поиграть в Preferance. Иногда также вечером, Камилла и Матушка садятся преважно с Манечкой в лото, для ея поощрения в цыферознании. Тут последняя смешит своим суриозным видом и промахами. В наших разговорах с нею являются непременно Маша, Адель, Гриша, Сережа, Маколька670. В беседах между нами большими, любимыя — про вас. Но никто не забыт. Не забыты и те, которых жизнь удвоивала наше щастие, которых память нам дорога и священна.— Лиза, мой милый друг, чья любовь мне так живо напоминает попечение и любовь дорогих родителей, пишу к тебе (ныне 15-е) за два дни до того дня, в который незабвенная671 принимала поздравления и желания детей своих, высказывавшия разом. Все, что ежедневно внушала наша к ней и ея к нам любовь. Одне ли только воспоминания остались после добрых наших родителей? Ужель все из них пребывания между нами, все, кроме вспоминаний, изчезло? — Нет, нет. Следы их нежности к нам разсеяны по жизни нашей; связь, существующая между нами, подкрепляется их именами, их желаниями, Катичкина любовь – это их любовь, и она полна жизни…

Принесли мне сей час сверьху письма Матушки и Камиллы к вам. Вижу в них известие о женитьбе нашего друга Басаргина. Я не писал тебе об ней по его желанию. Он хотел сам первый про нее писать к тебе. Так как пора отсылать наши листки, то жди подробности мои до следующего письма. Покамест найдешь их довольно в тех, что пишут мои два ангела.

Прощайте, мои несравненныя Сестреночки, и Pierre, и Маша с Аделью. Дай Бог получить поскорее известия лучшия прошлых. Прощай, моя Лиза. Твой друг и брат ВИ…

29 Сентября 1839

Вот уже более месяца, как не получаю твоих писем, милый несравненный друг мой Лиза; не знаю, что с ними делается, не знаю, что придумать. Две недели тому назад Сестрицы наши писали, что оне не видали давно ни строчки твоей руки: А той поры нет писем и от них; и мы находились бы на твой щет в жестоком беспокойстве, если б не известила нас Сидония Петровна, что Амалия ей писала об отезде твоем на воды. Я был чрезвычайно обрадован этим известием.

Из последних, от тебя полученных, мы знали, что ты была больна и тревожилась болезнью Аделинки. Ты можешь вообразить, с каким нетерпением ожидали мы дальнейших вестей, и с каким чувством мы прочли короткий отчет, от вас переданный Сид[оньей] П.[етровн]ой. Он удовлетворил главному желанию; Наверно, ты не уехала бы до тех пор из Др.[ездена], пока не вышла Аделинька на путь надежного выздоровления: и так мы заключили, что и тебе и ей стало лучше. Но самыя вероподобныя предположения не могут заменить нам твоих и Амальиных писем, и нетерпение осталось в одинакой силе.

При нашей бедности в вестях от всех, дорогих сердцу, мы не захотели, хотя мало у нас интереснаго, ни тебе ни Амалии мстить молчанием за молчание. У нас вот как: с осенью мы старички, матушка и я, немного свихнулись оба. Свихнулись не то что рехнулись; нет: но ревматизмы ли, эморрои ли, гепатиты ли причиной наших недугов, но дело в том, что бочком ходим оба и трудно выпрямить нам спину. Камиллушка иногда жалуется также на спину, но по другой причине, не от старости.— Петруша поправляется, несколько в силах, но ноги его все еще как плетки. Маня и Вера процветают. — Видались с Анненковыми и Басаргиными. Последний все тот же, на взгляд суровый и в разговорах любезный философ: молодая жена672 не разгладила чела и не отняла любезности. Глядя иногда на его женочку между нами, в нашем кругу, слишком для нея суриозным, мне жаль, что нет ей никого по летам. [Она кажется чужой [фр.], и признаюсь, ей должно быть скушно, хотя Камилла, и Матушка, и Анненкова, прерывая часто разговор между собою, обращаются по очереди к ней. Но наш добрый друг, как заметно, старается у себя подтишком дать несколько образованности головушке, не слыхавшей в прежнем кругу ничего, кроме толков соседок, везде одинаковых. По щастию, она не переняла у них любви к сплетням; она скормна, не болтлива, но мало еще привычек общежития.

За неимением писем от тебя Катичка прислала нам от тебя и от милой Амалии подарки ваши из чужих краев. Тут на мою долю есть шахматы чугунные. Благодарю тебя, моя добрая сестрица. Я любовался их прекрасной выделкой, кроме уже того, что мне мило и дорого все, что дано тобою.— Оставляю место Камилличке поблагодарить обоих за доказательства их памяти об ней. Обнимаю вас и прошу Бога о низпослании всех милостей и здоровья во-первых. Твой друг и брат ВИ…

11 октября 1839.

Нынешняя почта состояла для меня вся из радостей: есть письмо от тебя, моя Лиза, и еще из Эмса, и в нем ты говоришь, что воды приносят тебе пользу; есть письма от нашей милой Амалии, обрадовавшие и Матушку и нас; успокаивает нас совершенно на щет здоровия Адели; много успокаивает на твой щет, передавая мнение о твоей болезни Дрезденскаго твоего врача, который требует, для изцеления тебя от страданий, распределение времени в жизни пооднообразнее, поправильнее. Есть, наконец, письма от наших дорогих сестер домоседок, которые доставили свою долю на радость и душевное спокойствие. Благодарение Богу и большое спасибо вам, мои милыя, мои дорогия…

[Благодарю тебя, милая Амалия за то, что ты послала мне письма…[фр.]

Всего труднее лечить пьяниц, потому что недостает перваго условия к излечению: желания излечиться. Тьма отличных рецептов против запоя, а по ним мало вылечившихся. Прости сравнение: а я тебя считаю одержимой запоем чтения и безсонничества, и признаюсь, понимаю сам этих пьяниц.—

Так, на этой почте получив ваши письма, я читал их и думал об вас до двух часов утра. Мне хотелось бы и вас заинтересовать моими письмами, не так и не для того, чтобы вы сидели перед ними до зари, но чтобы вам было по прочтении так же веселее, как и я. Вести все от нас хорошия. Один я озабочен своим новым домом. Желаю и боюсь его устроить, уложить для перехода к половине ноября — и не вижу почти возможности исполнить желаниие. Не менее того большую часть дня провожу на постройке и действую как бы уверенный в успехах. Когда же возвращаюсь домой, надо записывать, разчисливать, расплачиваться… мучение строиться! Когда бы ты знала, моя Лиза, сколько раз прерывали меня в продолжение письма этой четвертушки: ты извинила бы несвязность и пустоту моего марания. Камилла и Матушука дополняют мои пропуски; а я окончу, обняв тебя и милых деточек, и Амалию и Pierra. Как весело было мне прочесть страничку его писания в письме к Амалии из Эмса.— Поручаю тебя милости Всемогущаго и остаюсь твой друг и брат ВИ… Завтра 13 октября. В этот день ты вспомнишь меня, а мы заочно перецелуем Амалию.

8 ноября 1839

Я пронадеялся напрасно всю эту неделю, ожидая письма от тебя, безподобный мой друг, милая моя Лиза: может быть, и везла его почта, но, как я слышал, в Тюменском округе лошади разбили почтовую повозку и потерян пакет с письмами из Тобольска. Боюсь, что придется мне пробыть долго без известий об тебе и об сестрах домоседках. В нашей родимой стороне теперь, может быть, распутица, в то время, как здесь во всей красе зима. Катя и Саша переехали уже в город, и на щет зоровья первой мне хотелось бы поскорее успокоиться и знать, что не повредила дорога и переезд через Волгу. А ты, моя путешественница, где искать мне тебя? Как докончила курс на водах? Принесли оне тебе пользу? Припадки слабости и головной боли прекратились ли наконец? Могла ли ты предпринять опять лечения виноградом? Амалия с деточками соединилась ли с тобою? Где думаешь провесть зимния месяцы? Вот что мне нужно знать, чтобы мысль следила тебе в твоих странствиях.
Мой друг, в продолжение этого месяца твоя мысль встретится и сольется с нашей, но не здесь и не там, где будешь находиться. Оне будут стремиться к тем местам, где скоро год тому назад открылась и засыпалась могила, которой мне суждено не видеть673. Воскреснут в памяти нашей любовь и благодеяния покойных родителей и вспомнится все, что с жизнью их на земле утратила радостей наша жизнь. Но вспомни и то, моя Лиза, что самыя помышления об утрате нашей, которыя не могут не быть грустными, ты должна умерять теплою верой и сказать себе с убеждением, что в наступившей разлуке нам испытание, нам терпение, а им — все уже блаженство, все уже награда за пройденный трудный путь. Верно, не посетует на меня наша милая Амалия за эти строки; я помню ея недавний выговор за грустное письмо к тебе, и без чужой грусти, слишком легко предающейся унынию, но мы дали друг другу слово быть искренними; и я почел бы себя виноватым, если бы не передал чувств, которыя занимали меня несколько часов в уединении и которыя послужили мне с доброй матушкой и Камиллой привесть ряд вспоминаний, полных не одной печали, но и утешений.

Вот уже и Матушка живет у нас в Туринске девять месяцев. Чем более живу с нею под одной кровлей, тем более вижу, сколько присутствие ея доставляет нам радости, утешения, пользы. Всякий день благословляю ея прибытие к нам. С ним Туринск изменился: как будто нарочно и лето было теплым, а что весьма естественно, и чему вы на слово поверите: это то, что осенние вечера для нас стали короче. Как будто нарочно с ея приездом согласовался и приезд Анненковых. Теперь — спустя несколько месяцев после них — прибыл в наш оживившийся круг еще старый знакомец (Пущин674) человек добрый, прямодушный, приятный во всех отношениях: присутствием их, и нашего Басаргина, еще разнообразятся наши вечера и беседы.

Le 24 Novembre 1839

Долго, долго не было твоих писем, несравненный друг наш Лиза, и, хоть брани, но не хочу скрывать, что безпокойство за тебя день ото дня становилось сильнее. Вот. Наконец, мы обрадовались письмам из Мангейма от 25 сентября / 7 октября, и узнаем, что курс на водах Эмса кончился, что ты свиделась с дочками и с Амалией, что простившись опять с ними, пустилась по Рейну на пароходе и будешь виноградничать в Веве. Одно во всем этом не соответствует нашему желанию: ты все жалуешься на свое здоровие, а про него-то и хотелось бы нам прочесть, что оно тебе возвращено вполне, совершенно. Посмотрим, что скажет виноград. Но, моя добрая Лиза; не забудь совета твоего Дрезденскаго врача, совет, от котораго поправление твоего здоровья всего более зависит, и зависит от тебя. Вспомни, что надо тебе вести жизнь, как заведенные часы. Начат был опыт в Эмсе, но продолжала ли его и продолжаешь ли еще, об этом не упоминаешь, и я желаю сильно знать, могла ли переменить привычки: дело трудное с беззаботливостию, свойственной твоей живости, и на которое ты могла только решиться из любви не к себе, но к тем, которые в тебе видят все щастие их существования. С этой точки долг твой — беречься. Свыкайся, мой бедный друг, с скукой этой обязанности, а для примирения с нею вспоминай почаще, да перещитывай, сколько есть людей, которые тебя любят без души, сколько их есть и близко и далеко от тебя, которые все молят Провидение о низпослании тебе и здоровья и щастия.

Как не благодарить тебя, моя Лиза, и как не любить за заботу об наших радостях. Не далее как письмо, на которое отвечаю доказывает беспрестанное попечение. Усталая от пути, не имея почти ни минуты свободной, вместо того, чтобы подумать о себе и отдохнуть, первая твоя мысль написать нам хоть несколько строчек. Мне досадно на себя, что за эту милую заботливость ответ мой не будет содержать таких подробностей, как ты любишь. У меня теперь так много хлопот скучных и глупых с постройкой, что мысли несвязныя от беспрерывных прерываний. Кроме этих хлопот, надоевших мне порядочно, мне предстояло на сих днях исполнить печальный долг, о котором говорил тебе в последнем письме. 21-е число мы вполне посвятили воспоминанию о добром родителе и его последних дней. На другой день снят был наш траур и в этот день, милая Амалия, равно для вас, как и для нас дорогой, мы благодарили Бога за ежедневное утешение, дарованное нам присутствием нашей матушки. Мы просили Бога, да продлит ея жизнь и да наделит возможностью и средствами желание наше ея радовать и спокоить ея старость. Не забыли мы также, что этот же день есть день рождения нашей доброй Катички. Она, достойная твоя Сестра, моя Лиза. Ныне 24е, день ея имянин, хочу к ней писать и поздравить ея. У нас по милости Божией все идет изрядно. Дней десять тому назад Петруша простудился; но теперь ему стало легче. Бедный мальчик! Все что у других детей происходит легко, подвергает его опасности. Он простудился после бульонной ванны из внутренностей. Два дня продолжался сильный жар; наконец ему стало полегче; но на его беду он чего-то переел и сделалось разстройство желудка такое, что мы снова побоялись за него. Ныне однакож он почти здоров. — Покамест он был болен, я не хотел и за перо приниматься. Вот, мой друг, почему это письмо кончается. Прежде, чем кончилась эта страница, целую ручку у нашей Амалии, два письма забыла ты или не могла отослать. Целую племянниц. Поклонись P[ierr]у и пожми ему дружески руку за меня. Прижимаю тебя к сердцу.

Твой друг и брат В.И

7 Декабря 1839

Наши сестрицы домоседки жалуются на медленность и редкость твоих писем, моя безценная Лиза; одно то их и нас успокаивает, что Матвей Михайлович написал им, что есть письмо от тебя, которое он отправил к бр.[ату] Андр.[ею] Ег.[оровичу], но оно не дошло еще до них. Наш Андрей, как видно, торопится медленно. От него же ко мне — сто лет, как нет писем. Но он приучил нас к своей лени; никогда не баловал перепиской; а мне, в свою очередь, жаловаться на это нельзя, потому что и сам такой лентяй, как и он. Совсем иное дело с твоей и Амальиной перепиской: разлученные с вами целыми тысячами верст, мы щитаем всегда на вашу исправность и едва замедлит письмо из-за-тридевять земель: тотчас начинаются толки, разсуждения, опасения… Можно б из предположений наших составить к вам не письма, а тетрадь; но перечитайте или припомните только, мои добрыя, все что мы писали в подобных случаях,— из которых нынешний не первый,— и вы будете знать все, что мы придумывали или повторили ныне на бездельи. Стало быть, мне предстоит на этот раз говорить тебе про нас самих.— С холодами появились у нас кашли, насморки, простуды в разных видах. Камилла и Маменька жалуются на зубы. Петруша сильно кашлял, но он справился; буззубых же моих милых старушек боль не покидает. Впрочем, чтобы успокоить вас, прибавлю, что в самое время, в которое пишу, слышу их голоса и смех, возбужденный проказами Верочки,— добраго, круглинькаго, некрикливаго ребеночка. Зубная боль — неопасная болезнь, но вы обе ее знаете: она мучительно-скучна. Только терпение матушки примерно и в этом случае: сила воли всегда с ней и при ней; и обыкновенная ея деятельность, право необыкновенная, отнюдь не терпит от недугов, которые пробиваются кое-когда. Удивляюсь, сколько в день успеет дела переделать. Все внучата ея, присутствующие и отсутствующие, наделены произведением ея рук; и еще успеет всегда помочь Камилле в ея занятиях. Зимний же отдых — вечером preferance. Но не знаю, чему более удивляться: деятельности или равенству духа, котораго начала однако ж не почерпнуть в равнодушии. У Камиллы моей почти совершенно изчезли нервическия стеснения, которым она была подвергнута так часто: матушке одной, ея всегдашнему спокойствию я приписываю щастливое изменение, замечаемое в нежной, чувствительной моей Камиллушке. Вот вам, мои милыя Сестрицы, Лиза и Амалия, чистосердечный отчет впечатлений, которые составились из всего, что происходит в нашем семейном круге с тех пор, как в него вступил член, чье присутствие мы щитаем милостью Божьею.

Что сказать о себе? — Если исключить преестественныя помышления о семействе да об вас, моих милых, так разбросанных, всех так далеко живущих друг от друга,— в моей узкой голове только и остается места на заботы о постройке, которая все еще не коньчается. — Толстею, седею; морщин мало, лице прежовиальное675, так что самому смешно на себя взглянуть.— Глаза немного слабеют, да не беда: нечего читать. Поживу здесь, сделаюсь как один многоуважаемый здесь человек, который принес мне 4-ю часть романа, прочтенную его женою и просил мне дать 3-ю часть. «Я прочел после жены 4-ю книжку, и мне книга очень нравится. Прошу у вас 3-ю…» – Третью? – «Да, все равно: а когда возвратят к вам 1-ю и 2-ю, то неоставьте прислать ко мне.» – Право, не выдумано, мой друг!—

«Да еще прозьба к Вам, В.[асилий] П.[етрович]; вот по оказии купил очки для себя… пишу много, зрение портится… — посмотрите: и оправа славная… и стекла пречистыя… а будто все фальшат. Как надену, ничего не вижу… — Скажите мне: так ли надеваю их?» Мне так и хотелось предложить ему надеть на хвост, как в басне Крылова. И верь, все это невыдумано.—

Le 22 Decembre 1939 Когда получишь это письмо, ангел мой Лиза, Новый год давно уже настанет. Поздравляю тебя, Амалию, Pierrа, и твоих милых дочек. Этот день (первый день Новаго года) пройдет у нас в размене мыслей, как ни велико разстояние, нас разлучающее. Мысли наши погостят у тебя, у Кати и Саши. Дай Бог, чтобы каждый из нашей семьи встретил его здоровым; и дай Бог, чтобы этот год прошел без тех печалей, которыми ознаменовывались прошедшие и врезались глубоко в нашу память. Авось, мой друг, к концу его ты возвратишься на свою сторону здоровая, веселая. Не знаю, каково придется нам его встретить. Надеюсь, что с пришествием его напишу тебе в духе повеселее нынешняго; а ныне на душе не весело; не весело. Хоть только что получил от тебя письмо,— и премилое, и пренежное и преинтересное. Дело в том, мой друг, что моя Камилла по совету моему походила пешком и жестоко простудила зубы, и не только зубы, простудилась и сама; у ней весь вчерашний день была лихорадка. Теперь флюс, и опасныя нарывы676. Вот одна причина; другая — что ты мало у меня поправляешься.— Что делается с твоей грудью? Я хотел более подробностей.— Сделай милость, помни, что ты обещала мне совершенную откровенность. Не смотри на то, что мне временно от этого может быть грустно.

[Я скажу тебе как брюзга Наполеон: То, что тебя забавляет, меня утомляет…[фр.]

Но прощай и прощайте. Я должен кончить. Пора.ВИ

Le 12 Janvier 1840

Все еще на Ваше имя, добрый наш друг, Петр Васильевич [Зиновьев], надписываю письмо к путешествующим нашим сестрам. Тогда как вы получите это письмо, может быть, только что дойдет к Амалии горестное известие, о котором извещал ее и Лизу на прошедшей почте. Не смею выразить всех опасений за милых сестер. Вся надежда на вас, на вашу к ним дружбу, на предусмотрительность, на осторожность, на попечения такого друга, как вы, котораго Провидение прислало к ним на облегчение горестей сменяющихся, но неперерывающихся в нашем семействе. Не от самого себя я вам это говорю, но от бедной нашей матушки. Начну с нее, наша милая Амалия, поскорее вас успокою на щет ея здоровья. [Она порой плачет …[фр]

23 майя 1840677

Все письма, которые получаю от тебя, моя несравненная Лиза, одно другого грустнее; твои чувства созвучны с моими; я наделил тебя своею горестью; ты оплакиваешь своего и моего друга, и сверх того, плачешь над участью брата. Но не могу тебе выразить, моя нежная сестра, как пугают меня следствия твоей грусти. В письме твоем от 1/13 Апреля упадок духа поразил меня. Ты писала его, оставшись одна в Montpelier. В нем говоришь ты, что рада своему уединению, что намереваешься продлить его, потому что тяготить не хочешь друзей своих твоими страданиями. Неужели легче тем, кто любит тебя, знать о твоих страданиях и жить далеко от тебя, столь сильно любимой? Лучший друг, оставленный мне на земле утрат, вянет духом: как не страшиться мне? С упадком духа увянут силы. Нет, этого быть не должно. Скрепись, мой друг, умерь грусть, успокойся духом за меня, и вспоминай как можно чаще, что ты нужна брату и тем, кто должны быть тебе дороже его – детям.

Нет, мой друг, уединение, отшельничество, какое ты себе придумала, тебе не годится. И если по необходимости и для блага твоих дочерей ты решилась по предложению Амалии на разлуку с ними, я радуюсь извещению сестер, уведомляющих меня, что хитрость твоя – удержать П.[етра] В.[асильевича]678 подолее в Дрездене — не удается тебе и что он выехал уже оттуда. Как благодарить нам утешителя всего нашего семейства за неусыпное его попечение!

Что сказать тебе об нас? С тех пор, как матушка успокоена письмами Амалии и знает — намерения ея, она оживилась. Амалия влила отраду в душу всех. Все эти дни (с тех пор, как я писал), несмотря на дождь, идущий по пять раз на сутки, Матушка украшает цветник, хлопочет в огороде, а вечером, в часы отдыха, садится со мною, с Басаргиным или с Пущиным в Preference, а когда я с нею вдвоем, то читаем. Глаза у ней ослабли и трудно ей по вечерам читать самой, особенно если печать мелка. Наше чтение теперь Josiefin Ламартина. Мне случается огородничать с нею и сегодня засадил целый парник дынями. Утром мы поочередно занимаемся Манечкой; у нее читает она по Французски, а у меня по Русски. По русски она читает довольно хорошо; но очень разсеянна, или лучше сказать, недостает ея внимания на чтение более пяти-шести строк. Ты говоришь, чтоб я начал учить ее на фортепиано. Я оставляю фортепиано до осени. Теперь пусть растет, бегая на воздухе: наше лето коротко и жаль зазывать ее в комнату. Она до сих пор все милое дитя; но кто теперь передаст ей грациозные приемы, некоторую нежность в звуках голоса, привычки, перенимаемыя у матери младенческим возрастом679. Бабинька ея все это ей толкует, но старыя годы не дозволяют к словам приложить пример. Благодарю Бога и за то, что направление сердца и чувств остается одно и то же. Правила, внушенныя Матерью незабвенной дочери, внушаются этими же устами и внучке.

Я часто приискиваю какое-либо сходство в движениях или во взоре детей с их миловидной матерью.

Конечно, Амалия помнит, что наша Камилла, если в семейном кругу чему-нибудь радовалась, то подбежит или отбежит, округляя плечи, [она выгибала спину как кошка [фр] 680: это же самое движение в тех случаях бывает у Мани, и ты не можешь предствить, как оно меня всякий раз радует и волнует. Маменька посылает тебе и Амелии по косичке волос нашей незабвенной и мы наклеили на наших письмах цветочки полевыя, выросшия около ея могилы. Представь, как досадна наша холодная сторона — только в нынешнем месяце возможно быть выровнять земляныя глыбы, покрывавшия дорогия останки нашего ангела. Теперь сделано над могилой небольшое возвышение из кирпича, чисто выровнено, обложено дерном, и обведено канавкой, наполненной хорошей землею для цветов.—

Тебя, Амалию, Машу, Адель, Гришу, Pierrа обнимаю так же сильно, как и люблю.

ВИ

6 июня 1840.

На прошлой неделе дошло до меня твое письмо 11/19 Апреля, мой неизменный друг Лиза. Мне прислали его сестры тотчас по получении: но, Боже мой, сколько времени прошло с тех пор, как ты его писала; и между тем, с каким нетерпением ожидается известие уже давно прошедшаго содержания. С особенным нетерпением ожидал я полученное ныне. Твое предпоследнее было так грустно, так уныло, безнадежно, что я в страхе ожидал продолжения известий. Как впору ты сама застенчива, что оно поразит нас мрачностью духа. Последнее грустно, очень грустно: да как и быть ему иначе? Судьба нам не улыбается, но вижу усилия твои взять верьх над унылым расположением, казаться покойнее. Для меня главною было отрадою то, что себя чувствовала поздоровее. Ты говоришь, что письмо твое было так мрачно оттого, что мучалась флюсом и нарывом на десне; но не хотела назвать мне болезни по имени. Добрый друг! Ты хотела тем отстранить от меня вспоминание о начале болезни моей незабвенной; ты боялась, чтоб воображение мое не приискало сходства в болезни твоей с болезнью подруги, которую оплакиваю. Признаюсь, зная про одну только горячку, только что прекратившуюся, я мучился за тебя; но еслиб знал, что одержима ты флюсом, что щека распухла, я наверно бы, сравнил, хотя несправедливо, две различныя болезни. На этот — и только на этот раз,— ты хорошо сделала, что умолчала о своем новом страдании. Благодарю Всемогущаго, что — эта болезнь миновалась.

Ты жалуешься, мой друг, что давно не получала от меня писем. Я в этом был виноват с сознанием: несколько почт сряду были пропущены мною для того, что в письмах твоих ты говорила об отезде П.[етра] В.[асильевича]; — разщитывая время, я боялся, что письма мои, к нему адресованныя, придут к тебе нескоро, а те, которыя я стал бы писать прямо к тебе, могли тебя нечаянно поразить вестью о моем жестоком нещастии. Чтоб не слишком долго томилось писем от меня, я раз написал к тебе не письмо, а записочку, наскоро, как бы не имея времени писать ни о ком из нас. Вероятно, и записочка получена давно тобою.— Наверно, теперь наша переписка пошла своим порядком. Мы надписываем письма к нашей доброй Амалии. Она живет в Дрездене безвыездно, а ты, мой друг, как полагаю, поедешь на какия нибудь воды, но какия? Вот что до сих пор мне еще неизвестно. Не думаю, чтоб это письмо застало тебя в Montpelier. Если ничего в здоровии твоем не изменилось с той поры, как писала, т.е. если нервические припадки прошли, но грудь страдает, вероятно, тебе предпишут соленыя воды. Я это думаю, прочитав недавные опыты над кровью известнаго Magentia, вследствие которых пробовали удачно лечение грудных страданий водою с обыкновенною солью и Зельцерскою.

Дождусь ли, Боже мой, времени когда узнаю, что ты, моя милая, добрая, несравненная сестра, мой нежный друг, пользуешься наконец здоровьем. – По последним известиям Катя тоже мучится флюсом. Она, как кажется, проводит лето безвыездно в Симбирске. — Саша поедет в деревню. Андрей неутомимо действует за всю семью.

У нас все тихо и спокойно. Дети веселы, мы — грустны; даже грустны иногда от их веселья. — Между тем день за днем течет, и не противуреча тому, что я сказал, бывают часы, оживляемые улыбкой, разговорами отрадными душе, есть и часы вздорной светскости, глупые, такие которые упреком на совести ложатся.— Без нея, без руководительницы души моей, Боже мой, как много мне недостает. Сколько добрых желаний порождал один взгляд ея, сколько вздорных, пустых мыслей он угашал; как нужно мне было ея одобрение; как мало мне было жить при ней! И ты, мой друг, далеко от меня! Но не все отняло у меня Провидение, оставив мне утешением нежную мать ея, и пещись о детях.

Но прощай, мой друг, пора кончать. Обнимаю Амалию, деточек, П.[етра] В.[асильевича] и тебя.

Твой друг и брат ВИ

20 е июня 1840

Наконец, мой несравненный друг, моя милая Лиза, я дождался такого от тебя письма, каких не получал давно, в котором и дух, и здоровье восстали, оживились. Дай Бог, чтобы они не изменились более, особенно, чтоб не было внешних причин, которыя могли бы изменить их. Воротился к тебе твой добрый Авгий [?]681; возвратилась улыбка на устах. Но после долгих твоих душевных и телесных страданий возвратилась ли тоже улыбка в очах,— особенность, принадлежащая твоим глазкам, которыя (при улыбке) всегда так и хотелось целовать. Я не могу себе представить тебя, моя бедная страдалица, как должна ты быть худа, бледна, слаба! Но авось слабость, бледность, худоба исчезнут при жизни, не переполненной грусти. Теперь предстояли тебе приятныя развлечения: ты пускалась на пароходе на быстрый обзор берегов Италии; вслед за тем предстояла тебе радость свидания с детьми и Амалией. Боже мой, когда ж узнаю хоть об одной для тебя рабости без примеси печали!..

Нынешняя почта была богата приятными впечатениями: — Твои и Амальины письма. Это первое. Второе. Письма Андрея и Катиньки извещающия о прибытии Сонюшки682 в Ундоры и о рождении сына Владимира; как добрый наш Андрей сначала испугался, думав, что от пути последовало преждевременное разрешение, и как потом радовался, удостоверившись от лекаря и бабки, что новорожденный явился на свет в обыкновенный срок. Дай Бог ему щастия. Пишу к нему и поздравляю его. Прежде этого он мне писал о своих занятиях по хозяйству. Он завален работаю и хлопотами. Многим недоволен и жаловался на Козлова683. Я пожелал ему успеха в намерении прекратить систематически введенное расхищение и загородить потверже огород от семьи Козловой. Пишу к нему, что, преставляя себе кучу небравшихся у него занятий и забот, забавно мне сравнивать свои в маленьком нашем хозяйстве. Мой удел теперь: — воздвигать заборы, делать навесы для коров да строить курятники. Мы ходим ежедневно любоваться своим огородом: тут же и плуза с матушкиными цветами. Над этим не шутите: тут есть далии: желтофиолям, левкоям, резеде щету нет. Наши окна украшены 10 горшками камелий. Только нет роз: но я надеюсь, что и их достанем.—

Ты требуешь от меня плана моего дома.

Все перенесенное антресоли. Две комнаты вверху составляют мой кабинет; тут предполагалась и комната для моей Камиллы. Вверху теперь живет товарищ мой Пущин.

Но прощай — пора кончать. — Помешали. Целую ручку у милой Амалии. Целую тебя и детей и нашего добраго друга Pierrа.— Твой брат В.И

4 Июля 1840

В последнем письме моем, добрый друг мой Лиза, я начертил тебе кое-как план моего дома. Исправь воображением углы и линии, неправильныя под моим карандашом; но то, что есть у тебя, хоть сделано и худо, все-же подает тебе понятие о нашем теперешнем жилье. Прежнее было так ветхо, что навислыя стены угрожали падением и — главное: — оно становилось тесно. Я желал удобности и простора: нынешнее стало слишком просторно… Есть мне место в уединении, невидиму никем раздуматься, нагруститься по воле…

Но не могу наводить тебя на грусть; без того, слишком уж часто, грусть бывает твоей спутницей. Лучше скажу тебе про свое любимое место в доме, про балкон, или лучше, крытую галлерею, откуда видна вся река с ея извилинами, деревни, луга, озера, которыя составляют премилую картину. Когда я намерен прекратить беседу с воспоминаниями, наполняющими душу прежним щастием, но которыя кончаются пробуждением как бы от страшнаго сна, для разсеяния и успокоения я вглядываюсь в спокойную картину зелени и вод и она, действительнее других средств, стирает с лица следы грустных впечатлений. Это место выбрано было для постройки моей незабвенной Камиллой. Как часто вместе со мною посещала она работы! Не угодно было Провидению… Но вот; опять мысль переходит к жалобе. Я разорвал бы начатое письмо, когда б я не знал, что ты требуешь от меня отчет о состоянии души моей. Пускай же остается сказанное и все, что случится сказать. И тебе ли не отгадать, что, говоря о доме, котораго постройка была предпринята с тем, чтоб ей, моей милой подруге, пользоваться его удобствами, теперь часто мне случается предоставлять себе, сколько находили бы мы вместе новых удовольствий, какая была бы мне радость слышать за трубы благодарность, и переходя от одной мысли к другой, часто самой безделицы наводит обычную печаль.

Ты спрашиваешь, есть ли уголок для матушкиных цветов? — Цветник и огород у нас возле самого дома; Матушка, проснувшись, может окинуть глазами своих воспитанников. И в нынешнем году, или, вероятнее, от худага свойства земли, все воспитанники ея настоящия карлики. Непременно удобрю землю к осени. Жаль смотреть на ея потерянные труды. Деятельность ея неутомима. Ни жар, ни дождь не удерживают ее: целые часы проводит она в цветнике своем и каждому растеньицу дан взгляд; вижу иногда, как, не жалея колен, ощипывает около них сорную траву или вглядывается в завязку. Нашей Амалии обычнее ея приемы и довольно сказанного мною, чтоб в часы досуга возбудить в ней целый ряд мечтаний.

Трудно мыслям моим следить за вами, мои дорогие друзья. Из письма твоего от 2/14 го Майя, я знаю, что решено тебе ехать на Эмския воды. Теперь письму твоему два месяца. Прежде отезда на воды, ты хотела посмотреть на Италию; но погода была препятствием. Где же ныне тебя представить? А вот с тех пор ты нагляделась на Рим и Неаполь, поплакала с Амалией, порадовалась, глядя на ненаглядных дочек и теперь с утра до вечера с стаканом воды в руках.

Дай Бог,— молю Его усердно,— чтоб выздоровление шло без препятствий и комьев, чтоб утешительнице моей все было утешением. Дай Бог вам всем друзьям моим щастия, зоровья, утешений, радостей. Целую вас всех от всей души и так же сильно, как люблю. Твой друг и брат ВИ..

Здоровьем деточек и их доброй Бабиньки я доволен. Верочка стала ходить. У Петруши ноги несколько укрепились. Муравьиныя ванны, кажется, ему полезны.—

29-е Августа 1840

На этот раз, мой бесценный друг Лиза, уделом наших радостей,— прежде сестриным и Андреевым уделом, потом моим — были два письма твоих, несколько опоздалых, но не менее от того милых и занимательных: из Рима и Сubumaberie. Это середка твоего путешествия, котораго начало и конец мы получили прежде. Твои письма о добрых друзей моих выводят меня из летаргическаго состояния, в котором усыпился дух после тягостных годов испытания. Со мною точно так, как с замерзлой бабочкой, которая оживает на минуту, когда коснется ея теплое дыхание. Мне немного совестно так сантиментально сравнивать себя с этим хорошеньким червячком; да лучшаго сравнения не нашел на этот час; к тому же оно попалось мне на глаза — на моем окне: что и значит, что за окном у нас пасмурно, холодно и гадко.

Холод около и внутри меня. Последний хуже холода одиночества. Жизнь моя вдвоем так была хороша, так счастлива. Что же делать?

Пусть же вырвется вздох; но прошлое не забывается, постараемся заглушить тоску заботою нежною, и во многом радостною, о тех, кого милостивое небо оставило нам на утешения и на любовь. Твой преданный, старый друг П-ой[?] прав. Он бранил тебя за грусть и грустныя письма. Его совет тебе у меня перед глазами. Перед глазами у меня еще другой пример — Матушка. Правду тебе сказать: и самыя грустныя твои письма были мне утешением. Как же согласить с сказанным радость, которую доставляют мне теперь нынешния твои послания, исполненныя спокойствия, разнообразия, часто веселых взглядов и заметок на предметы.

Не знаю, как соглашать, но от души благодарю тебя и Амалию за добро, которое письма ваши делают мне и Матушке.

Последнее письмо нашей доброй Амалии наполнило души обоих умилением. Читая его, мне казалось, что уже вижу вторую мать детям незабвенной сестры; наша нежная матушка плакала от вспоминаний и надежд. Если сбудется желаемое нами и возможно будет нашей Амалии, другу исполненному самоотвержения, исполнить благия предположения, то вместе, рука об руку, будем подпорой преклонным годам матушки и развитию ея внучат. Им обречем наши день и заботы. Я буду силиться подражать сестре в искусстве радовать и щастливить оба возраста. Наперед уступаю ей первенство. В той науке, где сердце должно предугадывать и руководствовать, не успеть за вами нам, мущинам. Даже — менее, чем кто другой, и менее, чем прежде, надеюсь на себя. Не то, чтоб я ослаб, не то, чтоб очень постарел, но разсеяннее стал прежняго, и так вя, безпамятен, так легко задумываюсь, так тяжело мне навесть мысли к делу, что стыжу и понукаю себя по десяти раз на день. Худо рекомендую себя милой Амалии; но награду своим действиям она найдет в признательных очах матери и в ласках моих сироток, которыя, наверно, привяжутся к ней всем сердцем. Про Машу и Петрушу мы часто вам писали; но моя Верочка почти не знакомый вам человек; и человек она славный. Так забавна, смешна и остра, хотя не говорит, что мы не можем от смеху сдержаться на каждом шагу.

На этот раз не буду более писать. Кончу вопросом: где ты? — Но где бы не была, да будет над тобою благослование Божие. Да будет оно над Амалией и твоими детками. Твой друг и брат ВИ

Я забыл тебе сказать, что получил письма от Саши и Васи [?]. Они проводили ваканции в Ундорах и восхищаются своим там пребыванием. Андрей купил им лошадь и они разезжали верхом. Когда возвратишься, найдешь их молодцами. — Письма их были не поправлены, и они пишут порядочно.

1-е Ноября 1840

Верно, прежде чем дойдет мое письмо, ты узнаешь, друг мой Лиза, что одной Лизой больше в нашей семье, что сестра Саша благополучно разрешилась. Я был чрезвычайно обрадован этим известием. Саша была сильно встревожена до родов болезнью своего Петруши: благодарю Бога за минование опасности. В короткое время даны мне были два больших утешения. То, о чем говорю: — одно. Другое доставлено мне твоим и Амальиным извещением об улучшении твоего здоровья. Как давно я жду и как cильно желал этой вести! Но что говорить о себе: радуюсь и благодарю Бога не только за тебя, но за тех милых существ,— за твоих дочерей — кому твоя жизнь нужнее. чем тебе самой. Все, что должно в них и для них развернуться в нравственном мире, связано с твоим существованием: береги себя теперь для них. Когда Амалия, твое и их сокровище, станет нашим сокровищем, когда она отдаст себя дочерям Камиллы и посвятит себя спокойствию и радостям матери, тогда, продолжая ея попечения и направляя сердца и действия дочерей твоих в самые важные для них годы, ты будешь принадлежать нам только урывками: ты будешь вся их. Смотри же, многое тут в связи с твоим здоровьем: пекись об нем.

Воображение мое, как видишь, залетает вперед и сближает с настоящим временем то, которое далеко не настало; но время быстро… Вот уж моей Верочке скоро два года: первые дни ея появления на свет ознаменовались жестокою утратой; скоро год… Боже мой! Утрате лучших моих надежд… Друг мой Лиза, Амалия, простите, что волную душу вашу моими вспоминаниями. В иных случаях, в некоторые сроки года, то, чего бы я не высказал, вы, мыслью, если не словами, договорите за меня. Когда я пишу к тебе, моя милая Лиза, за мгновение не знаю, что напишется. Но когда ты себе представляешь своего брата, не воображай его предающимся отчаянию и обезсиленным под ношей скорбей. Вспоминания мои не все грустные: жизнь моя — так было угодно Провидению — была, в роде Вольтова столба, орудием, служившим на тысячу опытов человеческаго достоинства. Тут дело, как видишь, не обо мне лично; потому что я сам ценю себя не только невысоко, но говоря откровенно, признаюсь, что ни стою ни гроша а измучил вас на миллион.—

В настоящее время подвигается прекрасный опыт самопожертвования в трудах и заботах пристарелой моей матушки, которая не щадит их на надзор за моими малютками. Все трое зачастую жужжат и стучат около ней. По вечерам Маша сидит возле нее с работой и часто ставит условием прилежания сказочку или une histoire. Робинзоновы приключения являются у ней и в играх. Повторения ей не мешают. Но не удивляюсь тому, что Маша любит слушать повествования, удивляюсь терпению и благосклонности Матушки, которая иногда должна повторить забытое внучкой, истолковывать непонимаемое и иногда даже переводит. —

Я говорил тебе, мой друг, что теперь я несравненно спокойнее на щет твоего здоровья; но не худо бы получить поскорее подтверждения. Луиза пишет матушке о вашем возвращении в Дрезден. Если там будешь — найдешь часы отдыху, пожалуйста, употреби их так, как употребила недавно. Передай мне какие-нибудь анекдотцы твоих поездок. А я пишу, пишу и не вижу, что опоздал. Спешу коньчить.— Прощайте, мои добрыя, целую ваши ручки и всех вас.— ВИ

29 Ноября 1840

Ты пишешь мне, мой ангел Лиза, письмо свое на нескольких страницах, которых половину Амалия забыла отправить, и отправила потом с новым прибавлением от себя и от тебя? Верно не забыла; на эти-то две половинки разом ныне отвечаю. Но так как в нем повелеваешь, в припадке необыкновенной исправности, означать числа писем, на которыя отвечаю, то скажу тебе, что начаты письма ваши 5/17 Сентября, а оканчиваются 1/13 Октября. Все это время продолжил я с вами присутствовать вашему переезду на новую квартиру; полюбовался на окошечко, под которым лежит фортепиано (рисунок мастерскаго произведения; не слушай своих милых критиков; я им восхитился; дари меня почаще произведениями семилетняго учения, а я пошлю тебе покамест произведение моей Манечки, которое она назначила Грише. Тут представлена, между прочим, Веринька в люльке, сделанной в виде колокола, и тень Марфы684, которая звонит в колокол или качает люльку; сама разсудишь.) был в комнате Пiерра, где Амалия и деточки рисуют и пишут; проскакал с вами на одной ноге по комнате и поиграл в Preferance с общей прикупкой. Ты думаешь, что из шутки. Говорю тебе о том, что скакал и я на одной ноге. Нет! Только что прочли мы с матушкой твое письмо, я за руку взял Манечку, довел молча до залы и предложил, вам в честь, проскакать по зале на одной ножке, мы с ней пустились в запуски. Слышу: что-то еще скачет… то была Матушка! Вот как! а чудеса ты с Амалией творишь. Радуюсь, что твои дочки примутся скоро за перспективу: авось тогда подарят меня наружностью и внутренностями твоего жилища. Не думай, чтобы у вас одних занимались живописью и искусствами. Я тоже все это время был занят живописью; только не сам работал. Мне дали поручения заказать несколько ящиков железных с живописью. Я адресовался к мастеру, который всего более этим занимается. Ему не было времени или, лучше сказать, он хотел сбыть готовые свои произведения.— Нет, я этой не возьму.— Помилуйте, я работаю на Петербург; вот заказ Г.-на Алибера. Это была правда. Вот какова страсть к Сибирским художникам. Не лучше ли бы было и не дешевле ли заказать ящики в П.[етер]б.[урге], а дать их расписать ученикам Академии, которым бывало множество бедных в мое время, и которые охотно согласились в часы отдохновения списать дешево и хорошо с хороших оригиналов, каких здесь нет. Но не в том дело. Я принужден был адресоваться к одному живописцу, придерживающемуся домуков с елкой; и теперь еще тружусь с ним. Каждое утро я у него; и веришь ли: я, нещастный рисовальщик, принужден переправлять его абрисы. Этой ерундой [нрб?] я занимаюсь уже с месяц; но как дела у меня мало, а прогулка к живописцу мне служит разсеянием, я на это не жалуюсь.—

Прощай на этот раз, мой друг, целую вас всех. Твой друг и брат ВИ

12 Декабря 1840.

На этот раз, мой добрый и несравненный друг Лиза, недлинное получишь от меня письмо. Первая тому причина — мой старый недуг: спинная боль, которая давно меня не посещала, но от которой вопреки надежд, я, как видно, не отделался и никогда не отделаюсь совершенно. Вторая причина та, что новаго, как у нас обыкновенно, ничего нет, а от сестер давно не получал писем. Не смею еще сказать, что это уже тревожит меня: подожду с неделю; но если не тревожит — все же мне не весело. Впрочем, теперь такое наступает для меня время, что мудрено бы и развлечься от грустных воспоминаний, которыя теснятся в голове. Только прошу милосердаго Бога, чтобы допустил до меня возможность быть духом спокойну за всех вас, моих милых, оставшихся мне на любовь и утешение. Благодаря Его милосердию я теперь успокоился за мою Верочку, которая впродолжение недели была больна. У ней идут глазные зубы; жар, разстройство желудка, разслабление, и тоска по ночам соединились к опухоли десен и носу, так что бедняжка сильно страдала. Теперь она опять весела и ночи проводит по-прежнему; осталась только небольшая слабость и бледность.

Ты, мой Ангел, моя утешительница, что скажешь ты в первом письме о своем здоровии. Все еще по последним я не был им совершенно доволен. От него зависит твое возвращение на родину. Желаю и боюсь для тебя этого времени. Ты привыкла к климатам менее суровым; между тем что-то внутри радуется при мысли, что ты и Амалия будете ближе. По возвращении ты помышляешь основаться надолгое время в Петербурге. Для сыновей, равно как и дочерей, ты не можешь лучшаго избрать. Твои дочки, нигде, как в П.[етербурге], не могут успешнее продолжать и в том совершенстоваться, что так удачно было начало в Дрездене. Воображаю, что и Амалия и оне глубоко вздохнут, прощаясь с городом, в котором долго, мирно и прииятно и полезно жилии. На всю жизнь им останется о нем воспоминание.

Матушка слава Богу здорова и начинает помышлять о весне для своих цветов. Но далеко до благодатнаго времени. Надолго было кругом нашего жилища. Зима перемежается довольно часто днями, не слишком холодными. Петруша и Маня всякий день катаются. Верочку держу дома, пока не удостоверюсь, что нечего для нее опасаться простуды. Прощай, мой милый и добрый друг; обнимаю тебя и Амалию и П.[етр] В.[асильевич] и племянниц и шумилку Гришу. Твой друг и брат В.И.

13е Д.[екабря] Сей час получил ваши письма, несравненные друзья от 18/30 Окт. И 1/13 Ноября. Все детки были больны. Но слава Богу выздоравливают.— Благодарение ему за них и за то, что ты выдержала их болезнь, сама не заболев.— А у меня спина все болит; хожу бочком: [на это забавно посмотреть [фр].

26 Декабря 1840685

Мы касаемся новаго Года, несравненные друзья мои Лиза и Амалия; прошу Бога, да ниспошлет вам дни без тени грусти, без тени нещастия, без опасений за милых сердцу; прошу Его, чтобы разве только пол минуты печали допускал до вас, которыя посвятите воспоминанию о разлучившихся навсегда на земле и всегда сердцу дорогих существах. Простите мне, друзья мои, невеселое мое приветствие, но вы и не ждали от меня инаго, в то время, как памяти изображается все то, что день в день происходило в прошедшем году со мною и возле меня. Я не решался долго писать вам нынешнею почтою; но ваши мысли неразлучны будут с нами в дни, посвященныя нашей общей утрате. Пусть же вы будете по крайней мере спокойны на щет матушкина и моего здоровья; пусть знаете, что переносим этот груз воспоминаний так, как следует переносить тем, кто благости Провидения верит и не ропщет на Определение Его премудрости. Не может быть, чтоб воспоминания не оживляли былых страданий; мы оплакиваем разлуку,— свою участь, но об ней, об Ангеле686, жившем между нами, мы убеждены, что блаженствует теперь.

Вот уже несколько дней, как мы вдвоем с матушкой перечитываем по нескольку листов в той книге, которую часто перелистывала наша Камилла, и в которой все то ясно, что нашему разумению кажется еще темно. Я с наслаждением читаю главы, которыя освящаются доказательством, что души дорогих нам существ еще и в новом для них мире видят и слышат нашу любовь к ним.

Утрачивает ли душа, по разрыве с телесной оболочкой, друзей своих и возлюбленных ею на земле? О нет! Все же живут они в недрах общаго отцовскаго крова; она вмещает еще их в любви: та разница только, что не сообщается с нами по земному. Нищету нашу знают утраты, что в руках Божиих.—

Мы получили, добры мои сестры, ваши письма от ноября. Благодарение Богу, Маша была вне опасности, корь высыпала и ты была за нее покойна, моя несравненная Лиза. Все были на пути к выздоровлению. Вот твое письмо. Амальино свежее. В нем узнаем, что все пришло у вас в порядок. Только что и зачем у тебя грудь слаба? Ты предполагала, возвратившись в нашу матушку Россию, основаться надолго в Петербурге. Оно было бы хорошо для детей твоих; но климат тамошний для тебя едва ли годится. Подумай, не лучше ли было б пожить тебе в Одессе? Там и дочки не лишены бы были возможности заниматься науками. Для тебя и край был бы лучше, и общество, если пожелаешь, найдется приятное, и жизнь дешева. Впрочем, моя мысль, здесь изложенная, не есть долго обдуманная мысль. Здесь мне нет возможности взвесить выгоды и невыгоды, которыя предоставляет Одесса. Прощайте, мои добрые, обнимаю вас от души. Василий Ивашев.