Однако Александр не только озабочен своей широкой филантропией. Он очень внимательно и настойчиво следит за планом и действиями кампании. Он старается согласовать мнения полководцев и королей. Его признают безмолвно главным руководителем похода. Он поражает всех своей неутомимостью. Иногда он, получив важные донесения, встает ночью и будит королей и генералов и, сидя на постели полусонного союзника, объясняет ему те или другие свои предположения и добивается нужного согласия.

Зачем он ведет в Париж эту союзную армию? Низвергнуть Бонапарта? Чего ему надо? Не хочет ли он посадить на трон Франции Бурбонов? В штаб Александра проник агент павшей династии Витроль. Он явился к императору, как роялист, полный надежды. Но он был в отчаянии после свидания с русским монархом.

Александр сказал ему: "Разумно организованная республика более соответствовала бы французскому духу. Идеи свободы не могли развиваться безнаказанно в течение столь долгого времени в стране, подобной вашему отечеству".

"Вот до чего мы дожили, о боже, - восклицает в своих записках обескураженный Витроль. - Император Александр, царь царей, соединившихся для блага вселенной, говорил мне о республике".

Как развивались военные действия, как дрались войска союзников с Бонапартом - при Шампобере, Монмерайле, Шато-Тьерри, Арсисе на Оби всем известно. 19 марта 1814 года союзники вошли в Париж.

Император Александр рассказывал впоследствии А. Н. Голицыну о том, что у него было в душе перед взятием Парижа: "В глубине моего сердца, - говорил он, - затаилось какое-то смутное и неясное чувство ожидания, какое-то непреоборимое желание передать это дело в полную волю божию. Совет продолжал заниматься, а я на время оставил заседание и поспешил в собственную комнату; там колени мои подогнулись сами собой, и я излил перед господом все мое сердце". По-видимому, то мистическое чувство, которое овладело Александром в 1812 году, не покидало его теперь.

Но едва ли многие были посвящены в это душевное настроение русского императора. До его души никому не было дела. Для уличной толпы он был красивый моложавый человек в вицмундире кавалергардского полка, на сером коне, подаренном ему когда-то Наполеоном; для государей он был счастливый соперник; для дипломатов - искусный дипломат; для стратегов - удачливый дилетант военного ремесла... Но прежде всего он был в глазах большинства либеральный монарх, который удивлял своим вольнодумством парижан. В салоне госпожи Сталь он рассуждал об отмене невольничества и крепостного права. "С божьей помощью, - говорил он, - крепостное право будет уничтожено еще в мое царствование" (avec l'aide de dieu, ie servage sera aboli sous mon gouvernement meme...).

Он очень неохотно согласился на монархию Бурбонов и то после фальсифицированного мнения нации, будто бы пожелавшей реставрации. "Бурбоны, - сказал он, - неисправившиеся и неисправимые (non corriges et incorrigibles), полны предрассудков старого режима". И не будь Александра, Франция не получила бы и той жалкой конституции, какую она получила. Либерализму Александра не было никакой поддержки. Он жил на улице Сен-Флорентен, в доме у Талейрана, опутанный целой сетью интриг. Ему приходитесь отдавать немало душевных сил и умственного внимания для переговоров с Наполеоном, который ждал в Фонтенебло своей участи. Александр был весьма озабочен тем, чтобы, удаляясь на остров Эльбу, Наполеон не потерпел в пути каких-либо оскорблений или хотя бы даже неудобств. Он также заботился о том, чтобы французские офицеры были наилучшим образом обеспечены во всех отношениях.

Нельзя того же сказать о русских солдатах. Упоенный своей европейской популярностью и парижскими успехами, император Александр забыл в странной рассеянности о судьбе русских мужиков, которых он вел через всю Европу, чтобы победить при их помощи своего страшного соперника. Теперь дело было сделано. А победители были заперты в казармах. Их плохо кормили, обременяли нарядами, и при случайных столкновениях с французами русские всегда оказывались виноватыми. Офицеры также были недовольны тем предпочтением, какое Александр оказывал иностранцам. Впрочем, и солдаты, и офицеры. несмотря на невзгоды, успели научиться в Париже кое-чему, и теперь они по-новому смотрели на своего императора.

В Париже Александр снова овладел собою. Обворожительная улыбка опять появилась на лице "северного Тальмы". Но в глубине его души осталось, кажется, навсегда презрение к людям. Однажды он сказал сам: "Я не верю никому. Я верю лишь в то, что все люди - мерзавцы". Такое убеждение естественно могло сложиться у человека, имевшего дело с Меттернихом, Талейраном и сотнями иных негодяев. С волками жить - по-волчьи выть.

И русский император доказал в свою очередь, что у него немалые "дипломатические" таланты. Наполеон даже на острове Св. Елены говорил про него: "Александр умен, приятен, образован. Но ему нельзя доверять. Он неискренен. Это - истинный византиец, тонкий притворщик, хитрец". По словам Шатобриана, "искренний, как человек, Александр был изворотлив, как грек, в области политики". А шведский посол в Париже Лагербиельне говорил, что в политике Александр "тонок, как кончик булавки, остер, как бритва, и фальшив, как пена морская".

Итак, осенью 1814 года открылся большой спектакль европейской дипломатии - Венский конгресс. Александр играл на этих подмостках не последнюю роль, соперничая с Меттернихом и Талейраном.

Блеск венского двора и международного дипломатического корпуса был необычаен. Австрийскому правительству обошлось "представительство" на этом конгрессе в несколько миллионов рублей и пришлось увеличить промысловые налоги вдвое, так что во время эффектных прогулок за город, когда коронованные особы, светские дамы и дипломаты, щеголяя роскошью, показывались публике, рабочие и ремесленники кричали в лицо этим вершителям высокой политики не слишком приятные приветствия, похожие на оскорбления.

Тем не менее конгресс веселился. Кто-то сказал по этому поводу: "Конгресс танцует, но стоит на месте" (le congres danse, mais ne marche pas). Танцевал и Александр, обольщая венских красавиц. Однако международная интрига была в полном разгаре.

Бывший прелат, шестидесятилетний Талейран, сам говоривший о себе, что "с своей кривой ногой он похож на ту черепаху, которая обогнала зайца", орудовал на конгрессе и дурачил противников, хотя и был представителем побежденной стороны. Он брал взятки с королей и принцев, обещая свое содействие соперникам. Не менее бесстыден был Меттерних. Австрийская империя, самая фальшивая из империй, когда-либо существовавших, лишенная вовсе самостоятельной духовной культуры, вся сотканная из многообразных национальностей и сильная единственно своей последовательной системой деспотического бюрократизма, была достойно представлена Меттернихом. Этот человек не хотел ничего, кроме сохранения во что бы то ни стало того режима, который был его режимом. Он воспитался на идеях энциклопедистов, но сделал из этих идей на первый взгляд неожиданные выводы, впрочем, не менее с этими идеями согласованные, чем всякого рода либерализм, если взглянуть на них поглубже. Меттерних понял, что вольнодумцы XVIII века, освобождая человека от всякого авторитета, никак уж не могут обижаться, ежели человек объявит себя сторонником того порядка, какой будет ему по вкусу, не руководствуясь никакими соображениями о так называемом "общем благе". Меттерниху был по вкусу австрийский порядок. Этот бесподобный реакционер желал ввести австрийскую систему повсюду, ибо чувствовал, что реакция может быть прочной лишь при круговой поруке всех держав.

Вот с какими людьми приходилось иметь дело Александру. В сущности только эти три человека - Меттерних, Талейран и Александр - вершили тогда все дела. Русский император чувствовал себя в центре мировых событий. Было от чего закружиться голове. Само собою разумеется, что, имея дело с такими хитрецами, как Талейран или Меттерних, приходилось и самому хитрить. Опыт юности, эта невольная лукавая политика по отношению к бабушке и к отцу, теперь пригодился Александру. Недоброжелатели приписывали ему еще одну черту - тщеславие. Французский посол граф Лафероне говорил об Александре: "Самые существенные свойства его - тщеславие и хитрость или притворство; если бы надеть на него женское платье, он мог бы представить тонкую женщину".

В хитрости Александра в самом деле было что-то женское. Он сам, должно быть, сознавал это в себе. Однажды, когда речь зашла об его сходстве с сестрой Екатериной Павловной, Александр удалился на полчаса и вернулся к обществу в женском наряде. Этот маскарад его забавлял. Он был удивительно похож на женщину. Те хитрости, которые он применил в начале Венского конгресса в борьбе с Меттернихом, были женские хитрости. Желая выведать тайны лукавого дипломата, он овладел симпатиями сначала княжны Багратион, бывшей любовницы Меттерниха, а потом симпатиями герцогини Саган, к которой как раз в эпоху конгресса питал особую нежность сластолюбивый австрийский князь. Известно, что будущие творцы Священного Союза ознаменовали свои отношения в ту пору самой скандальной ссорой, и Меттерних в своих мемуарах, весьма, впрочем, лживых, уверял даже, что Александр вызывал его на дуэль.

Венский конгресс, длившийся несколько месяцев, не представлял собою политического конгресса в точном смысле этого слова. Все дела решались на балах, раутах, маскарадах, а иногда в дамских салонах и даже в будуарах сомнительных прелестниц. Если выдающиеся деятели эпохи были столь безнравственны, как Меттерних и Талейран, то что сказать о прочих ничтожествах "более или менее коронованных", как выразился впоследствии по другому поводу поэт Тютчев. Здесь были собраны титулованные монстры со всех концов Европы. Веселились и развратничали с увлечением людей, давно лишенных возможности предаваться обычным для них наслаждениям.

Еще бы! Наполеон своей бесцеремонной рукой солдата .так беспощадно сбивал короны с этих когда-то самоуверенных голов. Все эти короли и герцоги, испуганные революцией, так долго дрожали потом в страхе перед первым консулом, а потом странным императором, вовсе не похожим на людей голубой крови. И вот теперь они облегченно вздохнули. Народы безмолвствовали, а привилегированные, мечтая о восстановлении феодально-дворянского порядка, торопливо делили наследство Бонапарта.