Поджіо успѣлъ развести себѣ порядочное знакомство между альпійскими пастухами, сыроварами и разными горными обитателями и, гуляя, безпрестанно останавливался погуторить съ тѣмъ или другимъ изъ знакомыхъ, или находилъ въ ихъ хижины. Тоже и въ отелѣ: онъ зналъ почти всѣхъ, а со многими и близко сдружался, ибо его сообщительная натура невольно привлекала къ нему. Къ моему пріѣзду онъ всегда припасалъ мнѣ на осмотръ нѣсколько больныхъ, такъ что выработалъ даже особое выраженіе для этого и говорилъ женѣ: "надо обложить доктора больными, чтобы онъ не заскучалъ и не уѣхалъ отъ насъ раньше срока" -- хотя, говоря такъ, онъ заботился вовсе не обо мнѣ и моемъ развлеченіи, а просто, въ силу своего мягкосердія, не могъ устоять противъ попытки помочь чѣмъ нибудь страждущему люду. До чего были разнообразны его знакомства и разнонаціональны больные, какими онъ меня "обкладывалъ", могу привести въ примѣръ, какъ въ одинъ пріѣздъ я долженъ былъ взять на свое медицинское попеченіе нѣмку, племянницу знаменитаго въ свое время прусскаго фельдмаршала Врангеля, англичанку -- мистриссъ Чэмберленъ, жену меньшого брата извѣстнаго вожака англійскихъ уніонистовъ, и итальянку, гремѣвшию тоже въ свое время танцовщицу, Карлоту Гризи, а теперь почтенную даму, съ ея прелестной 17-лѣтней дочерью Эрнестиной. Чтобы сдружить эту послѣднюю съ своей дочерью для совмѣстныхъ прогулокъ и развлеченій, Поджіо и его жена особенно сблизились съ Гризи и не безъ интереса слушать длинные разсказы состарѣвшейся пери о ея сценическихъ успѣхахъ, объ эпохѣ Людовика-Филиппа и начала второй имперіи, о литературно-художественныхъ кругахъ того времени, которые близко и хорошо Гризи знала потому что ея роднвая сестра, знаменитая пѣвица жида много лѣтъ и открыто въ гражданскомъ бракѣ съ даровитымъ писателемъ Теофилемъ Готье, и ихъ салонъ привлекалъ къ себѣ все, что было замѣчательнаго и выдающагося въ тогдашней общественной и артистической жизни Парижа. Карлота же Гризи представлялась теперь благообразной и весьма скромной старушкой, у которой единственнымъ утѣшеніемъ подъ старость были ея хорошенькая дочка и неисчерпаемые разсказы о ея блестящемъ прошломъ.

VI.
       
       Проживъ съ Поджіо недѣли двѣ, я обыкновенно разставался съ нимъ до слѣдующаго года. Такъ подошелъ 1870 г., памятный годъ франко-прусской войны, разгрома французской имперіи и созданія взамѣнъ ея нѣмецкой имперіи въ Европѣ. Поджіо любилъ Францію, но ненавидѣлъ Наполеона, потому что ясно сознавалъ, какое пагубное вліяніе производилъ на всѣ слои населенія развращающій режимъ его царствованія; его особенно удивляло крайнее самомнѣніе французовъ, ихъ исключительность и поразительное невѣжество относительно всего, что происходило за предѣлами ихъ страны -- тѣ недостатки, которые привели къ тому, что они совсѣмъ просмотрѣли, какъ за послѣднія 50 лѣтъ, выросло подлѣ нихъ могущество Германіи, какъ ушли самостоятельно и быстро впередъ ея образованіе, экономическое развитіе и богатство и ея военная организація. Я находился въ Женевѣ для своихъ купаній, когда послѣдовало легкомысленное объявленіе Наполеономъ этой войны, и военныя событія послѣдовали съ такой неожиданной быстротой, что мнѣ пришлось волей-неволей провести весь августъ, не двигаясь съ мѣста, потому что вторженіе нѣмцевъ въ предѣлы Франціи заставило меня отказаться отъ поѣздки въ Парижъ, куда я въ этомъ году предполагалъ съѣздить {Приведу выдержку изъ письма Поджіо ко мнѣ съ морженскихъ высотъ, чтобы показать, какъ онъ принялъ объявленіе войны: "Нѣтъ" другъ мой, все еще не кончено, и я думаю, что державы, если онѣ есть, не допустятъ такого потрясенія: если же онѣ не скажутся, то очевидно, для того только, чтобы оба пѣтуха другъ друга заклевали. Предоставить ихъ другъ другу -- разсчетъ чисто макіавеллистическій и въ тоже время самый безчеловѣчный. Но зачѣмъ вы его, готтентота, мошенника, разбойника браните одного? Не вся ли эта гнусная стая и лаетъ и ищетъ добычи? Давно ли эта несчастная страна кляла его, негодяя, а теперь кричитъ "виватъ!". Вотъ куда привели эти несбыточныя теоріи, только усиливавшія власть! Пусть гибнутъ всѣ эти сподвижники деспота, я къ нимъ сдѣлался безжалостенъ, но почему должны гибнуть всѣ добытыя истины? Гдѣ же этотъ миръ, эти добытыя права, которыми гордились народы? гдѣ же эта солидарность ихъ,-- и не опять ли произволъ восторжествуетъ надъ ними, и тогда снова возобновятся и ненависти, и раздѣленія между ними! Вотъ что ужасно и грустно, до какой степени насъ попятили назадъ! Не надо отчаяваться, но сколько нужно будетъ истратить времени и усилій, чтобы вернуться потомъ на утраченную теперь точку! Спасибо, что вы, другъ мой, такъ здраво и глубоко оцѣнили все это, тогда какъ всѣ ожидаютъ и даже жаждутъ кровавой войны, какъ занимательнаго зрѣлища,-- словно она не задѣваетъ правъ каждаго человѣка. Отвратительно и только...}.

Поджіо этотъ годъ спустился съ горъ раньше, и я переѣхалъ въ его пансіонъ, къ m-me Piccaud, и весь августъ прожилъ съ нимъ вмѣстѣ. Женева, какъ ближайшая сосѣдка Франціи, тѣсно связанная съ нею племенными симпатіями и старинными торговыми сношеніями, была въ сильной степени заинтересована исходомъ начавшейся борьбы; къ тому же она быстро наполнилась французскими семьями, бѣжавшими не только изъ пограничныхъ департаментовъ, но и изъ Парижа, вслѣдствіе паники передъ наступавшими германскими полчищами; всѣ отели и пансіоны быстро переполнились, и на улицахъ безпрестанно приходилось встрѣчать все прибывающихъ бѣглецовъ, съ дѣтьми и багажами, въ поискахъ, гдѣ бы найти пристанище для своихъ семей. Весь городъ принялъ необычайную ему физіономію лихорадочной оживленности и суетливой тревоги; вездѣ, въ кофейныхъ и на тротуарахъ, собирались группы и велись горячіе толки и споры по поводу войны; выходившія много разъ на дню печатныя депеши брались у разносчиковъ чуть не съ бою, и извѣстія передавались тутъ же, по прочтеніи, знакомымъ и незнакомымъ лицамъ. Вся эта тревога станетъ особенно понятной, если вспомнить, съ какой головокружительной быстротой шли событія. Не прошло недѣли послѣ вторженія нѣмцевъ на французскую территорію, какъ 6-го августа послѣдовало кровопролитное сраженіе при Вертѣ, послѣ котораго всѣ, вѣрившіе до того въ непобѣдимость французскихъ войскъ, впервые могли оцѣнить силы противника и поняли, что превосходства военачальниковъ, выработанность плана кампаніи, стойкость и дисциплина войскъ, словомъ, главные факторы успѣха были въ рукахъ у нѣмцевъ. Не успѣла еще публика опомниться отъ сраженія при Вертѣ, какъ вскорѣ послѣдовалъ еще болѣе кровопролитный и еще болѣе рѣшительный бой при Гравелотѣ, обложеніе Страсбурга и Меца, а къ концу августа дезорганизованныя и растерявшіяся французскія войска, утратя вѣру въ своихъ вождей и въ свои силы, стягивались къ Седанской долинѣ, гдѣ ихъ ждалъ послѣдній разгромъ.

Мнѣ не пришлось дожить въ Женевѣ до самаго драматическаго эпизода этой войны -- до Седана. Перваго сентября я уѣхалъ, а на слѣдующій день въ Мюнхенѣ узнали о плѣненіи императорской арміи, съ ея коронованнымъ вождемъ во главѣ -- и, подъ свѣжимъ впечатлѣніемъ разлуки, мысли мои безпрестанно возвращались къ Поджіо. Я представлялъ себѣ, какое сильное волненіе долженъ онъ былъ переживать въ этотъ день, съ одной стороны -- отъ радостнаго чувства о невозвратномъ и такомъ позорномъ крушеніи Наполеона и его режима, а съ другой -- отъ жгучихъ я безплодныхъ попытокъ проникнуть въ тайны развертывающейся фазы дальнѣйшей войны. Переживаемый моментъ въ исторіи былъ одинъ изъ самыхъ любопытныхъ и загадочныхъ: передовая нація, такъ долго царившая надъ Европой и своей блестящей военной силой, и славой, и образованіемъ, и высшей умственной культурой, какъ-то внезапно и быстро пала подъ ударами съ виду, казалось, немудренаго врага, и на авансцену исторіи выступала побѣдившая ее новая сила, болѣе жесткая, менѣе симпатичная, вслѣдствіе своего безстрастія, сухости и безпощадной жестокости, но несомнѣнно успѣвшая развить въ себѣ, въ эпоху своей политической приниженности, и больше выдержки и терпѣнія, и даже больше здраваго смысла, чѣмъ было въ его противникѣ. Въ такой моментъ историческаго катаклизма невозможно, стоя на самой нейтральной почвѣ безпристрастія, дѣлать соображенія и заключенія, и самая геніальная голова не можетъ не спутаться въ предположеніяхъ не только сколько нибудь отдаленнаго, но даже ближайшаго будущаго. Надо ждать и дать время успокоиться расходившимся стихіямъ; но старику Поджіо ждать было некогда, и я воображалъ себѣ, какъ онъ мучительно ломаетъ свою голову, стараясь разрѣшить кардинальный для себя вопросъ: къ какимъ послѣдствіямъ для общечеловѣческаго прогресса приведетъ замѣна Франціи Германіею во главѣ Европы?-- произойдетъ ли задержка въ человѣческомъ развитіи, и надолго ли? -- или же оно будетъ идти впередъ, но только болѣе послѣдовательно и устойчиво, а не такими безумными скачками отъ жирондистовъ къ Наполеону I, отъ Луи Блана къ Луи Наполеону, какъ это было въ эпоху гегемоніи Франціи?

Черезъ два или три дня я попалъ въ Берлинъ и, какъ вполнѣ понятно, нашелъ эту, тогда еще королевскую, столицу въ состояніи полнаго угара отъ блестящихъ и быстрыхъ успѣховъ германскихъ войскъ. Несмотря на страшную убыль въ населеніи, за отходомъ войскъ и ландвера, несмотря на массу женщинъ и дѣтей въ траурѣ по убитымъ, главныя улицы были переполнены радостными лицами и ликующимъ народомъ; постоянно приходилось натыкаться на патріотическія демонстраціи передъ королевскими дворцами и передъ памятникомъ Фридриха Великаго. Въ потвержденіе того, какъ это чувство безграничнаго торжества охватило всѣхъ отъ мала до велика, начиная съ послѣдняго лавочника и рабочаго и кончая первоклассными людьми науки, не могу воздержаться, чтобы не привести слѣдующій примѣръ изъ моего тогдашняго посѣщенія Берлина. Мы съѣхались здѣсь, по обыкновенію, съ проф. С. П. Боткинымъ и согласились сократить по возможности срокъ нашего обычнаго берлинскаго пребыванія передъ выѣздомъ въ Россію, до того намъ было жутко, какъ-то не по себѣ, при этомъ взрывѣ энтузіазма чуждаго намъ народа отъ кровопролитныхъ побѣдъ, на этомъ національномъ торжествѣ, вызванномъ страшными погромами столь симпатичной нашему сердцу Франціи. Но узнавъ, что проф. Вирховъ находится въ Берлинѣ, мы не хотѣли уѣхать, не сдѣлавъ ему визита, какъ это привыкли дѣлать въ каждый вашъ проѣздъ черезъ Берлинъ; а такъ какъ онъ въ это время завѣдывалъ бараками, устроенными по случаю войны въ предмѣстьѣ Моабитъ, то мы въ первое же утро отправились туда и застали Вирхова за обходомъ больныхъ. Онъ принялъ насъ съ тѣмъ обычнымъ милымъ радушіемъ, съ какимъ всегда встрѣчалъ, особенно Боткина, сталъ тотчасъ же угощать интересными больными и дѣлиться свѣжими своими научными наблюденіями и предположеніями; затѣмъ показалъ намъ устройство бараковъ, этого, тогда только зарождавшагося типа больницъ, и разныя введенныя имъ новыя приспособленія въ вентиляціи, топкѣ и т. п. Когда, послѣ двухчасового обхода, мы перешли въ кабинетъ Вирхова, то разговоръ нашъ съ медицинскихъ вопросовъ обратился на жгучую дѣйствительность -- на войну, на неостывшее еще Седанское поле и пр. Не трудно было впередъ угадать, что Вирховъ будетъ гордиться чудодѣйственными успѣхами германскихъ армій, талантливой и обдуманной разработкой всѣхъ деталей похода, храбростью офицеровъ и стойкостью солдатъ; странно было бы, напротивъ, если бы этого не было; но чего мы никакъ оба не ожидали -- это того, что этотъ не только геніальный ученый, но и выдающійся проповѣдникъ гуманныхъ идей въ міровой политикѣ, обрушится съ свирѣпой безпощадной ненавистью на несчастный французскій народъ. Когда одинъ изъ насъ попробовалъ-было заикнуться о томъ, какъ было бы желательно, въ интересахъ человѣколюбія, чтобы теперь, съ паденіемъ Наполеона, война прекратилась и снова возстановился общій миръ въ Европѣ, всегда вдумчивое и спокойное лицо Вирхова вдругъ преобразилось и приняло жесткое, несвойственное ему выраженіе, и онъ живо возразилъ: "Нѣтъ, нѣтъ, какъ это можно! Нельзя останавливаться на полъ-дорогѣ; надо хорошенько проучить французовъ, надо въ конецъ обезсилить эту подлую націю, сломать ее и предписать ей такой унизительный мирѣ, чтобы она никогда, никогда больше не могла поднять своей головы и претендовать на значеніе въ Европѣ. Это наши военачальники должны сдѣлать въ интересахъ не одной Германіи, но и всей Европы, чтобы освободить ее навсегда отъ вліянія этого позорнаго, до корня ногтей деморализованнаго племени. Намъ же Франція должна еще дорого заплатитъ за Іену и всѣ наши прежнія униженія" и т. д., и т. д. Вирховъ много и горячо, не допуская никакихъ возраженій, продолжалъ говорить въ этомъ тонѣ, такъ что мы при первой возможности сочли за лучшее проститься и вышли озадаченные; особенно пораженъ былъ Боткинъ, ибо онъ былъ гораздо дружнѣе съ Вирховымъ, чѣмъ я, мало приходившій съ нимъ въ соприкосновеніе; онъ никогда не видалъ его въ такомъ воинственномъ настроеніи. "Ну -- сказалъ онъ, выйдя на воздухъ -- ужъ если Вдрховъ до того ощалѣлъ отъ побѣдъ, что потерялъ самообладаніе, не выноситъ возраженій и требуетъ дальнѣйшаго пролитія крови, значитъ, о другихъ нѣмцахъ и говорить нечего. Дѣло дрянь, и не сдобровать бѣднымъ французамъ".

    VII.
       
       Въ 1871 году, весной, я женился и черезъ нѣсколько дней послѣ свадьбы былъ уже въ Швейцаріи, чтобы познакомить жену мою съ Поджіо и его маленькой семьей, какъ съ людьми мнѣ самыми дорогими и близкими. Старикъ былъ въ восторгѣ отъ счастливой перемѣны въ моей судьбѣ и принялъ мою жену, какъ родную дочь.
Но мой глазъ врача не могъ не примѣтить большую перемѣну, которая произошла въ немъ за то короткое время, что мы не видались; дряхлость въ формѣ разныхъ недуговъ видимо его одолѣвала; онъ все болѣе и болѣе начиналъ чувствовать и въ разговорѣ часто сталъ возвращаться къ близости своей смерти. Сама по себѣ смерть его не пугала, но онъ не могъ отдѣлаться отъ щемящей заботы при мысли, что будетъ съ его женой и дочерью при тѣхъ ничтожныхъ средствахъ, какими онѣ будутъ располагать послѣ его смерти.

Дочь его кончила курсъ въ высшей женевской школѣ, и такъ какъ у нея была большая страсть къ музыкѣ и недюжинный музыкальный талантъ то отецъ дѣлалъ все возможное, чтобы развить его. Она брала уроки у лучшихъ женевскихъ піанистовъ, но Поджіо и этимъ не удовлетворился; узнавъ, что въ это время проживаетъ во Флоренціи знаменитый піанистъ Гансъ фонъ-Бюловъ, не отказывающійся давать уроки хорошо подготовленнымъ учетницамъ, онъ вступилъ съ нимъ въ переговоры. Бюловъ согласился допустить молодую Поджіо въ число избранныхъ ученицъ, но предупреждалъ, что она должна поторопиться своимъ пріѣздомъ, такъ какъ весной 1872 г. онъ намѣревается покинуть Флоренцію и отправиться въ многолѣтнее путешествіе въ Америку. Такимъ образомъ, мѣшкать было нельзя, и когда мы пріѣхали въ Швейцарію, у Поджіо уже готовъ былъ планъ того же осенью переселиться во Флоренцію. Мы прожили съ нимъ около двухъ недѣль въ Морженѣ, и нельзя было равнодушно видѣть, съ какой трогательной грустью прощался старикъ какъ съ этимъ своимъ любимымъ мѣстомъ, такъ и вообще съ Швейцаріей, столь пришедшейся ему но душѣ всѣмъ складомъ ея жизни. Въ началѣ августа мы съ нимъ разстались, и въ концѣ сентября онъ былъ во Флоренціи.

       Музыкальное переселеніе это вышло однако не совсѣмъ удачно. Причудливый и нервный Бюловъ не былъ образцовымъ учителемъ; онъ часто уѣзжалъ изъ Флоренціи въ экскурсіи по Италіи, часто манкировалъ уроками и кончилъ тѣмъ, что въ январѣ и совсѣмъ покинулъ Италію для своего далекаго путешествія. Но Поджіо уже устроился на новомъ мѣстѣ, и возвращаться обратно въ Швейцарію ему не позволяли ни денежныя средства, ни здоровье да и тихая жизнь во Флоренціи съ ея неисчерпаемыми богатствами искуства приковала его къ себѣ артистическими ея интересами, и не столько для себя, сколько въ видахъ болѣе разносторонняго образованія дочери. Скоро и знакомыхъ развелось у него не меньше, чѣмъ въ Женевѣ; не говоря уже о двухъ или трехъ русскихъ семьяхъ, перекочевавшихъ вслѣдъ за Поджіо изъ Женевы единственно для того, чтобы не разлучаться съ обаятельнымъ старцемъ, онъ перезнакомился почти со всѣми многочисленными русскими, зимовавшими во Флоренціи, и вскорѣ его убогая квартирка сдѣлалась общимъ складомъ всякихъ горей и прибѣжищемъ для всѣхъ, нуждавшихся или въ совѣтѣ, или въ нравственномъ утѣшеніи. Кромѣ того, многіе флорентійцы искали случая свести знакомство съ этимъ выходцемъ изъ Сибири, въ жилахъ котораго текла ихъ родная кровь; между ними даже бывали и такіе, которые предъявляла права на дальнее родство, такъ какъ фамилія Поджіо принадлежала къ стариннымъ флорентійскимъ и до сихъ поръ много имѣетъ представителей въ Италіи. Самъ же Поджіо и среди этого родственнаго племени оставался тѣмъ же чисто русскимъ человѣкомъ, и всѣ красоты Италіи, высокая ея культура и внѣшнее и внутреннее изящество ея сыновъ не могли вытѣснять изъ его сердца его глубокую и преобладающую привязанность къ Россіи, къ его суровой и убогой родинѣ съ ея невѣжественными, забитыми обитателями.