КОМАРИНАЯ КАЗНЬ

На фоне догорающей зари над водой кружились тучи комаров и мошкары. Их звон и писк сливались в монотонное гудение. Кузьма, занятый веслами, время от времени шлепал себя по шее и щекам, убивая и отмахиваясь от них.

Переправившись на другую сторону, Бестужев предупредил людей о возможном появлении тигра и приказал бдительнее нести охрану. Ночью он долго не мог уснуть из-за комаров. А когда задремал, ему снова пригрезилась плачущая Леля. Только стенала она почему-то мужским голосом, тяжко, глухо. Очнувшись от кошмара, он понял, что сна теперь не будет, и закурил. Чурин спал с покрытой одеялом головой. Павла в каюте не было.

Немного погодя ему снова почудился не то хрип, не то стон. Беспокойство от непонятных звуков напомнило о тигре, и он, проверив пистолет и взяв штуцер, спустился на берег.

— Не знаешь, что там случилось? — спросил он охранника.

— Видно, напился кто-то и буянит, — ответил тот. — Токо больно долго.

Бестужев сел в оморочку и поплыл вниз по течению. Над водой стенания стали слышнее. Но вскоре послышались другие странные звуки — плеск и шумное дыхание. Перестав грести и глянув на светлую полоску воды, он увидел, как на нее выплыло что-то темное. Ветер дул снизу, и огромный зверь, не чуя человека, продолжал плыть к барже, мерно и сосредоточенно сопя над водой. «Это же тигр!» — наконец догадался Бестужев. Не зная, что предпринять, он не двигался, и течение стало сближать его с тигром.

Вспомнив совет Мангири, он решил окликнуть зверя:

— Эй, мужик!..

Продолжая плыть, тигр повернул голову и, увидев человека, перестал грести лапами. Огромные глаза, излучающие желтоватые, как у кошки, огни, леденили душу. Бестужев даже почувствовал смрадный запах из пасти зверя.

— Слышь-ка, иди отсюда подобру-поздорову, — боясь, как бы тигр не бросился на него, он взял в руки штуцер. Зверь фыркнул и поплыл сначала вниз по течению, а потом к правому берегу. Вскоре силуэт головы растворился во тьме, но было слышно, как тигр выбредал на отмель, а затем в несколько прыжков достиг суши. Затрещали кусты, и все стихло.

— С кем это вы? — послышался голос Павла с баржи.

— С тигром, — ответил Бестужев и снова услышал стон. — Что у вас тут?

— Поднимайтесь, увидите, — в голосе Павла звучало нечто вроде удовольствия.

На барже загорелся фонарь. Бестужев причалил, взобрался наверх и оказался возле мужика, привязанного руками назад к кормовой бабке. Подняв его голову, он увидел на лице сплошную массу разбухших от крови комаров, а вокруг кружил еще больший рой насекомых, готовых сразу же занять освободившееся место. Во рту торчала тряпка. Бестужев выдернул ее и стал очищать лицо, шею несчастного. Тряпка сразу же покрылась кровью.

— Развяжи руки! — приказал он Павлу, — Да побыстрей!

Павел поставил фонарь и начал разматывать бечеву. Кормщик был без чувств. Бестужев попросил принести воды и стал обмывать лицо мужика. Кормщик пришел в себя и попытался открыть глаза, но веки опухли так, что он но мог этого сделать, однако по голосу узнал Бестужева.

— Спасибо, адмирал, — прохрипел он, — век не забуду… И ирода этого навек запомню! Лучше б высек, чем так, — и вдруг заплакал от бессильной злобы, обиды. Бестужев гневно глянул на Павла, хотел что-то сказать, но тут кормщик начал яростно расчесывать в кровь лицо, шею, горевшие от нестерпимого зуда. Бестужев с помощью Павла отвел кормщика вниз. Там он смочил платок водкой и начал протирать лицо и руки страдальца. Тот застонал от боли, но зуд сразу же поутих. Бестужев велел соседям делать так же, как только тому опять станет хуже.

Тем временем начало светать. Бестужев приказал Пьянкову разбудить людей. Впрочем, многие так и не спали от криков и стенаний кормщика. Бестужев сел в лодку и выговорил Павлу:

— И это называется — без пролития крови? Изверг ты!

— Не серчайте, зато всем наука, — оправдывался тот.

— Какая наука? Бояться будут, но ненавидеть — еще больше! Еще немного — и тигр съел бы.

— Какой тигр?

— На всю округу стоны, вот тигр и подплыл к нему.

— Как же вы отогнали его? Я выстрела не слышал.

— Не все решается пулями и розгами!

— Надо было б убить, шкуру сняли бы.

— Шкура понадобилась! О своей теперь побеспокойся!

ВСТРЕЧА С РАДДЕ

Четвертого августа в четыре часа утра при свете убывающего полумесяца они снялись и пошли пд Хинганской горловине. Амур, стиснутый здесь до трехсот саженей, нес свои воды быстро, стремительно. Ни одного мыска, ни островка на пути. Клокочущая, бурлящая толща воды зримо передавала огромную мощь даже наполовину убывшего Амура. До чего же любо было мчаться без остановок после сонной одури мелей и илистых проток. Амур здесь походил на человека, который вдруг решил показать все, на что он способен.

Лишь в девять вечера, пройдя щеки Малого Хингана, они стали причаливать для ночлега. И увидели человека, машущего им с берега. Это был Густав Иванович Радде.

— Наконец-то, — бросился обнимать он Бестужева, — Отряды Иванова и Никитина прошли месяц назад, а вас все нет и нет.

Радде повел гостя вверх, и через полверсты они оказались на пологой поляне, где высился большой дом.

— Знаете, из чего построен он? — спросил Радде. — Из бревен вашего плота! Как же я благодарил вас и в пути, и здесь, когда ставил этот замок. А сейчас баню и конюшню строим. Мне помогают три казака и тунгус Горонга, которого нанял тут. Недавно он крестился и стал называться Иваном. Прекрасный помощник! Неделю назад он увидел, кто-то плывет с той стороны. Темнело, как сейчас. «Барин, медведь, — шепчет мне, — Стрелять, нет?» «Конечно, — отвечаю, — только пусть из воды выйдет…» Сопит, будто близехонько. Вышел из воды, отряхивается — ба, да это кабан! И здоровущий такой! Двумя прыжками хвать в кусты. Горонга выстрелил в угон и говорит: «Ну, барин, зря не стрельнули раньше, а теперь ушел». Пошли в кусты, может, ранили и догоним по крови. Смотрим, а кабан лежит, не дрыгается — наповал убит. Ну, жирный парень — девять пудов мяса да пуд жира из потрохов натопили…

— Слушаю вас и удивляюсь — совсем по-сибирски говорите.

— А чем я не сибиряк, даром, что ли, год на Байкале прожил?

Войдя в дом, Бестужев оказался в просторной комнате, заваленной множеством коробок с насекомыми, чучелами птиц и животных. Огромная голова тигра, снятая вместе со шкурой, лежала на полу.

— Этот господин за нами охотился. Мы сидели на берегу, а он начал к нам красться. Явно людоед. После прошлой зимы, когда погибло много наших, тигры и медведи стали людоедами, так что будьте осторожнее…

Бестужев сказал, что знает об этом, и рассказал своей встрече с тигром. На книжной полке лежали определители растений, «Синопсис» Коха, «Зоография» Палласа, у изголовья постели — «Фауст» Гете и томик Шиллера.

— Гете и Шиллер всегда со мной, и на Кавказ возил, и на Байкал. А вы взяли что-нибудь с собой?

— Томик Лермонтова, — ответил Бестужев…

Тут в комнату вошел высокий статный казак. Густав Иванович представил его — Николай Бородин. Тот с достоинством поклонился и сказал, что пора ужинать.

— Неси кабанятину, а я растоплю печь, — приоткрыв дверцу, Раддс показал в глубь печи на вытисненные в кирпичах фамилии — Радде, Бородин, Кухтин, Номохонов. — Решили память оставить о себе, найдет кто-нибудь в будущем веке развалины дома и вспомнит нас… Эх, были бы деньги, я бы не год, а несколько лет провел здесь. Такой край, столько нового — девятьсот видов чешуекрылых, пятьсот видов жуков собрал всего за полтора месяца. Но на днях горе случилось. Поймали редкостного барсука, закрыли в клетку, а он ночью землю подкопал и был таков.

— Какое же это горе? — улыбнулся Бестужев.

— Как же? Вдруг не найдем такого же?

После ужина Бородин вышел, и Радде стал нахваливать его.

— За что бы ни взялся — все сделает. Такой сметливый да ловкий. Жил себе в Забайкалье, нигде не учился, но так удивляет порой. Закрепляю парус в лодке, а он говорит: «Барин, еще шесть градусов левее…»

— Повезло вам с помощниками.

— Не совсем, Бородин и Горонга хороши, а Кухтин и Номохонов — ленивцы.

Бестужев спросил, различает ли Радде местные племена. Тот ответил, что народности, языки — не его специальность, но он невольно изучает, сравнивает их.

— Тут все перевито, как в джунглях. Смотришь ствол — ясень, но листья другие, потянешь ветку — а это лианы. Так и у местных племен. Способы охоты, рыбалка, обычаи, язык — все переплетено, перекручено. Судя по всему, все они — потомки чжурчженей. Это была могучая империя, занимавшая Приамурье, Сахалин, Приморье, часть Кореи и Маньчжурии. Чжурчжени имели свою письменность, плавили металл, строили корабли, на которых ходили в Японию, Китай…

— Куда же они делись?

— Чингисхан уничтожил. Его полчища разрушили юрода, увели жителей в плен, многих убили, а те, кто уцелел, разбежались по глухим падям, перешли на охоту, рыбную ловлю, не смогли восстановить прежнее хозяйство, одичали.

— Но неужели никаких следов от целого народа?

— Есть, даже в этой вот комнате, видите, где проходит дым из печи? — показал Радде на теплые нары.

— Но это же китайская печь, видел такую в Татыгире.

— Нет! Это изобретение чжурчженей, а от них печь перешла к маньчжурам и китайцам. На Уссури и здесь я видел на останках древних городищ дымовые ходы, подобные этим. А в низовье Амура и на скале Тыр обнаружены древние письмена, совсем не похожие на китайские. Это наверняка автографы чжурчженей. Следы навыков предков я ощутил и у Горонги, ведь глину нашел, лепил кирпичи и обжигал их он. Золотые руки! О том, как он стреляет, вы знаете по истории с кабаном, но рыбачит он еще лучше. Вот этих осетров, которых мы едим, он ловит по нескольку в день. Вообще-то это не осетр, а калуга — наиболее крупный вид осетровых. Есть особи до шестидесяти пудов, — видя изумление Бестужева, Радде улыбнулся, — это не рыбачьи сказки, а научный факт, зафиксированный Ричардом Мааком…

До самого утра не сомкнули глаз гость и хозяин, не заметив, как наступил рассвет.

БАНДА НИКИФОРА

Рано утром бестужевский караван тремя эскадрами пошел вниз. Встречный ветер гнал огромные валы по реке, тормозя движение барж. У некоторых началась морская болезнь. Особенно плохо переносил качку Чурин, который к тому же простыл. Бестужев напоил его чаем с малиной, укрыл двумя одеялами.

Норд-ост пригнал и осенний холод. Постояв на палубе, Бестужев замерз и пошел одеваться. Надев полушубок, зимнюю шапку, толстые шерстяные носки, из-за чего ноги еле вошли в сапоги, он снова вышел на палубу. Вершины угрюмых гор скрывались за пеленой тумана. Что-то недоброе, грозное таилось в глухих лесистых берегах, навевая тревогу и беспокойство. Беспрестанно моросил дождь.

Ночью ветер усилился и дождь стал проливным. Волны качали баржи, грозя сорвать их с якорей. Уснуть никто не мог, и речь зашла о том, что всех беспокоило.

— Слава богу, у острова стоим, — сказал Чурин, которому полегчало. — Да и погода — никто не подойдет.

— Как раз самая варначья, — возразил Павел и предложил проверить посты.

Спустившись с баржи, Бестужев пошел с ним вдоль острова. Охранники не спали, окликая их. Подойдя к последней барже, Бестужев спросил, все ли в порядке. Там ответили, что слышали какие-то посвисты, и каждый раз все ближе. Войдя в будку на барже, Бестужев с Павлом сели у оконца, а охранник — у двери. Через некоторое время на волнах показалось что-то темное, плывущее от левого берега.

— Может, стрелим? — шепнул Павел. Бестужев помолчал и отрицательно качнул головой. Тем временем стали видны три силуэта в лодке. Бестужев попросил Павла незаметно спуститься в трюм, разбудить людей и, как только послышится голос, выставить стволы. Нагнувшись, тот вышел из будки, тихо открыл люк и спустился вниз.

А лодка уже скрылась за кормой баржи. Охранник тревожно глянул на Бестужева, тот приставил палец к губам. Чуть позже у трапа возникла чья-то голова, потом другая. Когда двое поднялись на палубу, Бестужев приоткрыл дверь и спокойно спросил:

— Что, братцы, в гости пришли?

Пришельцы вскинули ружья, но тут с треском откинулись дверцы люка, и из трюма показались три ствола.

— Не стрелять! — приказал Бестужев. — А вы — оружие на пол!

Охранник зажег фонарь. Мужик, что повыше, поздоровее, подал свое ружье соседу, тот наклонился и положил ружья и нож. А первый взялся за конец лезвия своего ножа и метнул его в палубу. Вонзившись в пол, он задрожал, закачался.

— Куда ж вы с кремневками? — увидев ружья, усмехнулся Бестужев. — А где там третий?

— Эй ты! Давай сюда! — крикнул Павел. Тот молча поднялся на баржу. Явно моложе, совсем еще юнец. Ни бороды, ни усов, худощав.

— Что на дожде стоять? — сказал Бестужев. — Какие-никакие, а гости. Пошли вниз.

В трюме зажгли еще две лампы. И тут Бестужев рассмотрел разбойников. Внешне они мало отличались от рабочих каравана, но в облике их была какая-то одичалость. Глаза настороженные, видящие и оценивающие все разом и вовсе не испуганные. Разбойники явно не теряли надежды на выход из положения. Старшему лет пятьдесят, среднему — около сорока, а безусому — лет семнадцать. На более ярком свету проглянули тунгусские черты — глаза и волосы темные, скуласт, но узколиц.

— Ну, сказывайте, кто вы, откуда? — спросил Бестужев. Те, что помоложе, глянули на пожилого. Поняв, что это — старшой, он обратился к нему — Как тебя звать-то?

Тот глянул с прищуром. Ну и глазищи! Явно убивец! Потом качнулся на ногах, словно решая, стоит ли говорить.

— Никифор, — наконец хрипло буркнул он.

— Давно бы так. А меня — Михаил Александрович. — Бестужев протянул руку. Никифор удивленно глянул на нее, потом неуверенно подал свою. Средний назвал себя Архипом, а младший — Семеном.

— Вот и познакомились. Садитесь, в ногах правды нет.

— А где она есть-то? — молвил Никифор, садясь на лавку.

— Знакомые речи правдолюбцев, в грешники подавшихся, — сказал Бестужев. — Давно ли в тайге?

— Так вам и скажи! — видя, что расправы не будет, Никифор осмелел. — Эвон народу сколько, а я тут исповедуйся.

— Не нравится здесь, идем ко мне.

— Михаил Александрович — укоризненно произнес Павел.

— Не бойся! Я им слова генерал-губернатора передам: явитесь с повинной — все грехи долой.

— Ну уж! Грехов-то наших не счесть. — Ладно, пошли! — встал Бестужев.

— А вдруг сбежим?

— И бог с вами! Я вас и так отпущу. Зачем вы мне тут? Работники, правда, нужны, но ты же не согласишься. Да и надо, чтоб ты слова Муравьева другим передал. — Спустившись с баржи, Бестужев пошел впереди, за ним — трое пришельцев, а сзади Павел. Охранников, которые хотели сопроводить их, Бестужев не взял.

— Ну, барин! — громко сказал Нпкпфор. — А вдруг дружки мои тебя да конвойного на мушке доржат?

— И пусть держат, — спокойно ответил он. — Порох-то небось отсырел. А сзади не конвойный, а помощник мой.

Сказав так, Бестужев все же почувствовал себя не очень уютно, но виду не подал и даже предупредил о колоде, лежащей на пути. И пока они шли, он несколько раз слышал птичий посвист, но это были явно не птицы, а дружки Никифора, дававшие знать о себе. Поднявшись на свою баржу, он ввел гостей в каюту, разбудил Чурина, попросил его растопить печку.

— А вы раздевайтесь, одежду посушите, промокли ведь.

Более всего озадачивало Никифора спокойствие Бестужева. За долгие годы разбоя он испытал всякое — и отчаянный отпор, и смертельный страх жертвы. Но видя самое простое, почти дружеское обхождение, Никифор не знал, как быть дальше.

— Может, выпьем для сугрева? — спросил Бестужев. Гости в недоумении переглянулись. — Павел, подай-ка чам.

Тот, ворча что-то, достал штоф, рюмки, закуску.

— Давненько не пивали нашу, расейскую, — сказал Никифор, — только шанси, будь она неладна.

— А когда пил нашу, поди, и забыл? — спросил Бестужев.

— Нет, это точно помню — в двадцать девятом в Зерентуе.

— Погоди, а не знал ли ты Сухинова?

— Как не знать? Из-за него все и началось! Я дружков его расстреливал, — видя, как изменился в лице Бестужев, Никифор начал оправдываться, что, мол, не по своей воле, солдатом был — приказали. Но Бестужев попросил подробно рассказать все, как было.

— Этак вот, как сейчас помню, стоят пятеро. Один-то, шестой, уж мертвый был, его сразу в яму столкнули. Так вот, привязывали по одному к столбу. Пальнут по команде, но ружья, сами знаете, какие… Упадет приговоренный, кровью истекает. Офицер велит штыками добивать, чтоб не мучились. Наклонился я над одним, он лежит, стонет, молодой такой. Глаз от меня не отводит, прямо на меня смотрит. — Никифор крутнул головой. — До гроба не забуду. Сколь раз уж спилось! И ткнул штыком… Грех-то какой!.. А потом пересуды среди солдат, кто этот Сухинов да за что его с дружками к смерти приговорили. Узнал, что он против царя в Петербурге вышел…

— Не там, на Украине, — поправил Бестужев.

— А в Петербурге как раз Бестужев с братьями войско вывел, — показал Чурин на него.

— Так вы — Бестужев?! — оторопел Никифор. — Припоминаю, и вашу фамилию называли. Вот че деется-то! Опять судьба свела!

— Кольцо сомкнулось — с Сухинова началось, на мне кончится. Но об этом после, дальше сказывай.

— Да вот… Этого Сухинова пешком в Сибирь пригнали. В кандалах больше года шел. Ноги до костей избил, а пришел сюда и говорит: царь нарочно их сразу не порешил, чтобы в пути да в Сибири сгноить. И надумал Сухинов по Амуру вниз убечь, но выдал их один. После расстрела нам водки, денег дали. И запил я — грех свой залить хотел. Службу нести плохо стал — сквозь строй прогнали. Лежу в лазарете, кое-как выжил и вспомнил мыслю сухиновскую — Амуром убечь. Подбил пятерых солдат да стоко же каторжных. Айдате, говорю, вниз, авось бог поможет. Сели мы в лодки и поплыли. Провизии, конешное дело, едва до Стрелки хватило. Прибили там чью-то корову и дальше, но мясо быстро протухло — жара стояла. Увидели тунгусское стойбище, пугнули их — они от нас. Да что брать-то у них — рыбы вяленой и сушеного мяса чуток. А дальше… вспоминать тошно…

Выпив рюмку, Никифор продолжил рассказ.

— Дальше, известное дело, ввадишься — не отвадишься. И пошли грабежом жить. Но до поры не убивали, нет. Прошли Зею, Бурею, Сунгари. Дошли до Биры, а дело к осени, как щас вот. Пора, думаем, на зиму став повиться. Вырыли землянки, корьем накрыли, землей закидали. Охотиться не умели, рыбалить тоже. Тут-то и пошли грехи пострашнее. То стойбище тунгусское разорим, то купца с товарами изловим, а концы, ко нешное дело, в воду. Мужикам, известно, баба нужна. Стали мы на их охотиться. Лет семнадцать назад увели трех тунгусок, ну и… этот Семейка появился, — кивнул он на паренька. — Живем этак, стареем, звереем, а дружбы промеж нас никакой: из-за баб дрались, из-за добычи после грабежа. Троих сами зарезали, двое погибли в набеге, одного тигр задрал, трое народилось, да токо Семейка и выжил…

— Сколько же вас сейчас?

— Опять же десять. Приплыли пятеро с Аргуни и Шилки.

— Не вы ли убили Лабрюньера?

— А кто его знает. Когда это было?

— Десять лет назад исчез вместе с проводником-тунгусом.

— Десять годов, с тунгусом? Нет, чужой грех брать не буду, своих хватает. В последние годы трудно стало, купчишки по одному не ходят, да вооруженные. А как ваши сплавы пошли, совсем худо стало. Ден двадцать назад плоты, баржи прошли…

— Это наши передовые отряды, — сказал Бестужев.

— Ну, думаем, другого такого раза не будет. Догнали их, но как-то нескладно все получилось, не поднялась рука на своих. А вот сегодня решились. Куда деваться? Зима на носу — опять с голоду пухнуть?

Вдруг с палубы донесся какой-то шум.

— Наверняка мои на помощь пришли, — усмехнулся Никифор.

Дверь распахнулась, грянул выстрел. Лампа, сбитая метким выстрелом, разлетелась вдребезги. Запахло керосином.

— Не стрелять! — заорал Никифор. — Чуть все не испортили, — спокойнее добавил он. — Мы тут по-доброму решаем.

— Сами отдают товар? — спросил кто-то из-за двери.

— Сами, сами, — ответил Бестужев.

Зачиркало кресало, посыпались искры, заалел трут. Павел зажег кусок бересты и запалил фитиль лампы. Мужики вынули кляп изо рта часового и молча вошли в каюту с ружьями в руках.

— Ружья-то поставьте, — сказал Бестужев, — не понадобятся. Ну что, Никифор, может, пойдете с нами?

— Нет, адмирал, сразу не решусь.

— Ладно, неволить не буду. Напишу про вас записку. Подымитесь к Иннокентьевке, это ближайшая русская станица, найдите там Кукеля, передайте записку, он примет к себе. А на дорогу провизии дадим. Договорились?

Никифор неопределенно мотнул головой.

— Я уж говорил тебе, повторяю при них, — Бестужев кивнул на вошедших. — Генерал-губернатор требует вашей добровольной сдачи. Сейчас решается вопрос о границе по Амуру, и вы тут, как бельмо в глазу. Ничего вам не будет, более того, возьмут на довольствие. А сейчас ешьте, пейте…

Бестужев подошел к конторке и начал писать. Молчание воцарилось в каюте, слышно лишь, как жадно едят, пьют голодные гости. Павел разогрел второй самовар, заварил еще один чайник.

— Господи! Чай-то какой! — вздохнул один из разбойников.

— Вот вам записка, — Бестужев подал лист Никифору. Тот начал читать про себя, медленно шевеля губами. Закончив чтение, он не знал, то ли согнуть лист, то ли скрутить трубкой. Бестужев взял у него записку, сложил и заклеил в конверт.

— А печати нет? Важная для нас бумага, — сказал Никифор.

— Нет, но могу припечатать своим перстнем, его тут все знают. — Растопив в банке сургуч, Бестужев капнул на середину конверта и по углам и начал прикладывать перстень к остывающей массе.

— Интересный перстенек, — прищурился Никнфор, — по золотой и не серебряный, а блестит.

— Он железный — из моих кандалов.

Массивная печатка крест-накрест переплетена жилками металла и напоминала тюремное окно.

— Точно, из железа. А эвон — следы от кандалов, — увидев рубцы на запястьях рук Бестужева, Никифор с уважением посмотрел на него, мол, свой брат, каторжник.

— Ну все, — сказал Бестужев, — Светает уж, пора в путь. И пораскинь мозгами, Никифор, да кончай свое варначье гнездо!

Выйдя на палубу, гости увидели, что рабочие спустили с баржи бочку солонины, два мешка муки и крупы. Никифор ошалело глянул на Бестужева.

— Это все вам, — подтвердил он. — Только вот распишись, имя, фамилию укажи. — Бестужев протянул квитанцию, которую подготовил Чурин. Никифор взял перо и, прислонившись к ящику, с трудом выцарапал буквы.

— Ну, барин, не знаю ишшо, что да как выйдет, но век тебя не забуду, — потом вдруг улыбнулся. — А бог тебя бережет! Ты в сам-деле на прицеле был. Стоило мне токо свистнуть!

— И на том спасибо! — усмехнулся Бестужев.

У ГОЛЬДОВ

После впадения Уссури Амур был очень широк и быстр. Но из-за встречного ветра баржи шли медленно. Потом ветер усилился настолько, что вовсе остановил их. Выждав несколько часов, когда он стихнет, отряд тронулся в путь и в сумерках подошел к селению Дондон.

Едва баржи причалили к берегу, со всех сторон сбежались гольды. У мужчин голова спереди обрита, сзади волосы заплетены в косичку, а в ушах — большие серебряные серьги. У женщин серьги были в носу. Один гольд принес несколько корзин свежей рыбы. Чурин вынес старую рубаху. Гольд пощупал ее, сказал что-то жене. Та показала на три корзины, заполненные сазанами, стерлядью.

Чурин удивился. Гольд истолковал это по-своему и добавил еще одну корзину.

— Почти что даром, — шепнул Чурин, — рубаха-то дырявая.

Но гольд был доволен обменом. Прикинув ее на себя, он завернул рубаху и отдал жене. Увидев это, другие гольды побежали к чумам и принесли рыбу. До самой тьмы шла бойкая мена. Один из рабочих обменял блестящую пуговицу на большого осетра.

— Ну, брат, обнаглел, — укорил его Бестужев.

— А чо! Он, как увидел, сам вырвал ее.

— Не знают цены своему товару, — покачал головой Павел.

Ужин получился на славу.

Вечером серп месяца закатился, облитый кровавыв цветом. Глянув на узкую в просвете туч полоску зари, Чурин сказал, что на Байкале такие закаты к буре. И буря действительно пришла. Во втором часу ночи ветер сорвал с якоря бестужевскую баржу и понес ее от берега. К счастью, якорь вскоре вновь зацепился за дно.

А под утро разразилась гроза. Бестужев несколько раз выходил на палубу и при свете молний пытался пересчитать баржи, но из-за дождя ничего не видел. Утром, когда ветер и дождь утихли, выяснилось, что одну из ньянковских барж унесло. Бестужев послал Пьянкова на поиск, а сам решил подождать отставшего Шишлова. Тут к барже подошли гольды. На этот раз кроме рыбы они принесли связки собольих шкурок, за которые просили серебряные монеты. Стоили они в пять раз дешевле, чем у Хиигана.

— Жаль, все серебро оставил у Радде, — вздохнул Бестужев.

Часа в три подошли баржи Шишлова. Бестужев велел ему наменять рыбы и идти дальше. А Пьянкова все не было. Тут снизу показался какой-то маленький пароходик, который с трудом шел против течения. И ветер, как на грех, дул навстречу. От места, где он появился, до барж он шел целых пять часов. Вблизи все увидели его название — «Шилка». Словно стесняясь за свой пароход, капитан даже не поприветствовал баржи гудком и причалил верстой выше. Вскоре оттуда пришел человек и сказал, что Пьянков нашел свою баржу и ждет их в десяти верстах ниже. Но плыть уже было поздно.

Ночью снова разыгралась буря с грозой. Чтобы избавить Чурина от морской болезни и новой простуды, Бестужев решил отвести его к гольдам. Подойдя к ближайшему чуму, они увидели внутри горящий костер.

— Дождем покрыто, ветром огорожено, — мрачно пошутил Чурин.

Пожилой гольд обрадовался поздним гостям. Бестужев объяснил, что болеет товарищ, и попросился па ночлег. Старик глянул на Чурина и сказал, что здесь ему будет плохо и предложил пойти в зимнюю юрту.

Версты три пришлось пройти под дождем и ветром, но, войдя в зимник, они поняли — шли не зря. Отверстия вверху юрты не было, дождь не капал сверху. Дым из печурки выходил по таким же нарам, которые Бестужев видел у Радде. Здесь жили сын старика с женой и детьми. Молодые встали, приготовили еду, а детишки спали крепким сном.

Четыре высоких столба посреди юрты внизу соединялись площадкой, на которой лежали две собаки. Они, как ни странно, равнодушно встретили незнакомцев, даже не облаяв их. Из-под настила слышалась какая-то возня, звон цепи, и вскоре оттуда показалось что-то темное, мохнатое. Бестужеву показалось: еще одна собака, но это был медвежонок. Чурин спросил, зачем они держат его. Хозяин растолковал, что дети играют с ним, а когда он вырастет, продадут гилякам, а те устроят в честь него праздник. Выяснив, что во время этого праздника медведь будет убит, Чурин усмехнулся: «Ничего себе — в честь!»

— У многих племен в этих местах есть такой обычай, — сказал Бестужев.

Гости с удовольствием поужинали печеной рыбой. Потом хозяева уложили Чурина на теплые нары, уступив ему свое место. Ветер шумел над юртой, дождь барабанил, а они спали, укрытые легкой оленьей шку рой.

Утром Бестужев проснулся от возни детей с медвежонком. Иван еще спал, хозяев не было дома. Выйдя из юрты, он увидел большую толпу гольдов. Один за другим они входили в центр круга, кланялись кому-то и уступали место другим. Подойдя ближе, он увидел недавно убитого огромного тигра. Хозяин юрты, в которой он ночевал, сказал, что амба ночью приходил сюда, а утром его нагнали по следам.

— Так он мог и нас придавить? — спросил Бестужев.

— Мог, мог, его лапа рядом ваш след был.

Бестужев спросил, где отец, сын показал в толпу. Старик как раз подошел к тигру, низко поклонился и сказал что-то.

— Его говори: извиняй нас, господин амба, ты сам виноват, что сюда ходи…