УСТЬ-ЗЕЯ

Только пятнадцатого июля караван прибыл в Усть-Зею. Бестужев увидел ряд палаток и большой шатер генерал-губернатора. Муравьев стоял в окружении офицеров.

По его энергичным жестам было ясно, что он распекает кого-то.

Пришвартовав баржу, Бестужев поспешил к Муравьеву. У его резиденции он увидел Буйвида, Кукеля, Раевского и высокого человека в черкеске с газырями. Все они, кроме горца, смотрели на Бестужева с явной тревогой и сочувствием.

— В чем причина задержки? — спросил Муравьев, еле кивнув на приветствие.

— Они вам известны, — ответил Бестужев, — во-первых, маловодье, во-вторых, плохая оснащенность барж — канаты пришли в негодность, якорей мало…

— Где арьергард? — перебил Муравьев.

— Застрял в тридцати верстах.

— Кто возглавляет?

— Был Пьянков, но я отстранил его и…

— Ну и… договаривайте же скорее!

— Вместо него ссыльнокаторжный Митрофан Турчанинов, — увидев удивление Муравьева, Бестужев добавил: — Вполне достойный…

— Так чего же он застрял, этот ваш достойный?

— Ваше высокопревосходительство, я, возможно, виноват, но разговаривать со мной в таком тоне, извините не позволю.

У всех от изумления вытянулись лица, а горец, доселе смотревший куда-то в сторону, невольно положил руку на рукоять кинжала и вперил в Бестужева горящие глаза Покачиваясь с носков на пятки, Муравьев щелкнул хлыстом по голенищу своего сапога и наконец молвил:

— Я, разумеется, не прав… Полтора месяца тут, а все из рук вон плохо: «Лена» застряла на мели, от «Амура» никаких вестей, и вы вот задержались…

Бестужеву стало неловко за то, что генерал-губернатор оправдывается перед ним, и он решил как-то смягчить ситуацию.

— Мальянга говорил, что нынче Амур мелок, как никогда.

— Он тоже вел вас?

— И превосходно — за трое суток верст пятьсот.

— Жаль, пьет, но дело знает. «Лево давай!», «Право давай!» — изобразил его Муравьев, и все облегченно заулыбались. Лишь горец продолжал настороженно смотреть на Бестужева.

— Да, извините, я не представил своего адъютанта — князь Александр Дадешкилиани.

Бестужев качнул головой, тот тоже ответил сдержанным поклоном.

— Ну хорошо, принимайте остальные баржи, а обедать приходите ко мне.

Сев на подведенного коня, генерал-губернатор в сопровождении Дадешкилиани и Кукеля поскакал к строящимся вдоль Амура домам. Всадники держались в седлах лихо.

— Прекрасно скачут, — сказал Бестужев. — Откуда этот горный орел?

— Недавно прибыл с Кавказа, — ответил Раевский. — Его старший брат Константин Дадешкилиани, хозяин Сванетии, чем-то не угодил генерал-губернатору Кавказа Барятинскому. Тот приказал князю Гагарину арестовать его, но Дадешкилиани зарезал Гагарина и двух чиновников, которые бросились тому на защиту. Дадешкилиани казнили, трех его братьев выслали в Польшу, а этого — в Иркутск. Сандро прибыл в отсутствие Муравьева. Венцель встретил его холодно, а в довершение приказал снять черкеску и надеть обычный мундир. Тот ответил, что черкеску с него снимут только с кожей. Венцель в крик, Сандро — за кинжал. Слава богу, Кукель-младшпй успокоил их. Вернувшись из Петербурга, Муравьев, как обычно, собрал всех. Дадешкилиани почему-то опоздал и вошел позже других. Увидев его, Муравьев прервал речь и направился к нему. Все замерли: сейчас сорвет эполеты, прикажет снять черкеску, а Николай Николаевич вдруг обнял его и сказал: «Я был другом вашего отца, он умер у меня на руках. Сделайте мне честь — примите должность моего адъютанта». У Сандро задрожали губы, блеснули слезы…

— И нет теперь более верного и преданного человека! — улыбнулся Бестужев. — Видели, как он взялся за кинжал?

— Но и вы хороши, — покачал головой Юлий. — На такое еще никто не осмеливался.

— Что делать? Не сдержался. Как думаешь, обойдется?

— Уже обошлось, он же пригласил на обед.

— А у вас как? — обратился Бестужев к Буйвиду.

— Распек, отстранил от дальнейшего плавания. Вместо меня — Клейменов. Уже отплыл.

— За что же так?

— За болезни и гибель людей. За то, что большинство переселенцев холостые.

— А можно было набрать семейных?

— Откуда? В основном тут освобожденные от рекрутства, остальные — голь перекатная, больные да старые.

— Претензии надо предъявлять прежде всего, извини, Юлий, — Бестужев глянул на Раевского, — губернатору Забайкалья, но так как они в родстве, Муравьев ищет козлов отпущения среди подчиненных Корсакова…

Вернувшись к пристани, Бестужев стал осматривать баржи, многие из которых прохудились, дали течь. Чурина с группой сплавщиков он отправил вверх на помощь Митрофану. Некоторое время спустя подъехал Кукель и передал просьбу Муравьева выделить на слом одну баржу — леса для стройки не хватает. Бестужев выбрал самую худую и велел разгрузить ее. Кукель вскочил на коня и ускакал, а Бестужев решил пройтись по станице.

Она начиналась у места впадения Зеи в Амур и протянулась на несколько верст к западу. Двадцать пять готовых домов насчитал он, еще столько же было почти готово, а за ними закладывалась еще группа мазанок. Бабы с детьми месили глину ногами в яме с водой.

— Дяденька! — подбежал к нему мальчуган, — а мы вас видели!

— Где же? — удивился Бестужев.

— Третьеводни, на барже.

— Так ты только приехал! Ну как, нравится здесь?

— А чего? Неплохо. Вот построим дом, приходите посмотреть…

Бестужев поблагодарил за приглашение и, разговорившись, узнал, что мальчугана зовут Кешей, что тятя уехал в лес за бревнами, мамка, эвон, глину месит, а сестренка Гутя спит в шалашике. Бестужев подошел и увидел ровесницу своей дочери Лели.

— Ну, спасибо за разговор. Вот тебе, угощайся, — Бестужев достал из кармана конфет, которые, по обыкновению, носил с собой. Детишки в Селенгинске, зная об этом, завидев его, мчались к нему за угощением. Мальчуган взял конфеты, сунул одну за щеку и побежал к матери, сверкая босыми пятками. Прыгнув в глину, принялся месить ее ножками, весело поглядывая на уходящего дядю и что-то говоря матери.

Подходя к шатру генерал-губернатора, Бестужев услышал сзади топот копыт и посторонился. Муравьев с адъютантом осадили коней и спрыгнули на землю. Солдаты, подхватив поводья, повели лошадей на конюшню. Внутри шатра было просторно, светло от солнца, которое пронизывало белый холст, но душно. Муравьев попросил Сандро пошире распахнуть полог.

Стол был уже накрыт. Две большие фарфоровые чаши с китайской росписью наполнены красной и черной икрой, а еще большего размера чаши — яблоками, грушами, абрикосами. В центре стоял лагун со льдом и двумя бутылками шампанского. На стол была накинута кисея от мух.

— Усаживайтесь, сейчас подъедет Кукель, и примемся за обед. Спасибо вам за баржу. Леса полно, но валить, шкурить некому и доставлять не на чем, а дома надо завершать.

— Боюсь, последние до зимы не просохнут, — сказал Бестужев.

— И меня это беспокоит, но лето жаркое, должны успеть.

— Сколько людей думаете поселить здесь?

— Двести пятьдесят, в Иннокентьевский — сто, остальные — в Мариинске и Николаевске.

Бестужев решил замолвить слово за Буйвида и начал издалека:

— Познакомился сейчас с одной семьей. Думаю, приживутся.

— Семейные — да, но их, к сожалению, мало. Станичники поступили по принципу: на тебе, боже, что нам не гоже, а Буйвид не смог набрать достойных.

— Дело, пожалуй, не в нем, — сказал Бестужев. — Нельзя набирать людей с бора по сосенке. У нас ведь есть опыт переселения общинами. Сто лет назад в Забайкалье сослали староверов, и они прекрасно прижились, себя кормят и других хлебом снабжают. Сектантов на Руси много — молокане, духоборы… Всюду их притесняют, многие из них в Америку собираются. Так почему бы не предложить им Приамурье? Люди трудолюбивые, обоснуются не хуже семейских. И им хорошо, и нам выгода — не покинут Россию…

— Любопытно рассуждаете, — сказал Муравьев.

— И вот что еще. Нельзя переселять только из Забайкалья. Разве здесь избыток людей? Надо и из центра России.

— Эка хватили! Но как доставлять их сюда? Вон по этапу гоним арестантов год-полтора до Читы да тут — полгода. А нам надо срочно укрепить устье Амура, пока англичане не захватили его. Насчет сектантов резонно, но сколько времени уйдет, пока снесешься с начальством, ведь ни дорог, ни телеграфа…

Когда появился Кукель, солдаты убрали кисею со стола, внесли горячие блюда. За обедом Бестужев спросил Дадешкилиани, не приходилось ли ему бывать в Адлере.

— У Михаила Александровича там брат погиб, и он ищет свидетелей, а заодно, может, и виновников, — пошутил Муравьев.

— Грузины давно на стороне России, так что никто из них не мог быть виновником. Даже печальная история моего брата Константина не бросает тени на дружбу грузин и русских. Это — семейная ссора. Мой отец вполне мог знать вашего брата, если он заезжал в Кутаис.

— Он бывал там много раз, — сказал Бестужев.

— В десанте у мыса Адлер участвовали огромные силы, — начал рассказывать Муравьев не столько Бестужеву, сколько Сандро и другим, — пятьсот орудий ударили разом. Молодой Путятин командовал тогда фрегатом «Агатополь» и вместе с братом Михаила Александровича бросился в атаку… Между прочим, — Муравьев повернулся к Бестужеву, — я говорил Путятину о вас в Шилкинском Заводе, он хотел свидеться с вами, но уехали вы куда-то. А о вашем брате он сказал, что его убили точно.

— Знаю цену подобным утверждениям. После четырнадцатого декабря один мой родственник клялся, что своими глазами видел меня убитым. Путятин хотел свидеться? Извините, не уверен. В Морском корпусе гардемарины любили подшучивать над салажатами, как называли кадетов. Шутки порой были жестокими. Однажды я заступился за него и Нахимова, и с той поры они не раз находили во мне защитника. Полагаю, что это помнится.

Но вот, представьте, он — генерал-адъютант, вице-адмирал, глава дипломатической миссии, а я кто? И мне кажется, из-за неловкости за столь разные судьбы он и не решился на встречу. Если бы он действительно захотел встретиться, нашел бы меня обязательно…

— А ведь верно, — сказал Муравьев. — Но бог с ним. Моряк он неплохой, однако у меня при одном упоминании о нем начинает болеть голова. Вы правы, Михаил Александрович, своей миссией в Китай он может испортить ситуацию на Амуре.

Бестужев глянул на Раевского, тот еле видным движением глаз дал понять, что они с Кукелем передали Муравьеву мнение Бестужева о миссии Путятина.

— Ну что, славно пообедали. Спасибо вам за баржу, за предложения о переселенцах. Об этом следует подумать, — вставая из-за стола, сказал Муравьев и пригласил Бестужева на ужин с посланными из Айгуна.

ТОРГОВЦЫ

Утро следующего дня выдалось туманным, сумрачным, и смутное предчувствие чего-то дурного не покидало Бестужева, беспокоила задержка отставших барж. Наконец сверху показалась лодка под черным парусом, в ней Чурин в пунцовой рубахе. Лодка мчалась по течению быстро, неотвратимо, как недобрая весть. Увидев хмурое лицо Чурина, Бестужев спросил, что случилось.

— Неприятности, — выдохнул Иван, — кормщик, которого высекли, сбежал с одним рабочим, а главное… Митрофан утонул.

— Как?! Да не томи же душу — говори скорее!

— Шишлов подначивал всех, слушайте, мол, нового начальника: он еще в тот вечер с адмиралом спелся. Митрофан не знал этого, но чувствовал неприязнь, сам не свой ходил, Утром поехали с ним на крайнюю баржу, я поднялся наверх, а он полез да оступился, упал за борт, лодка перевернулась — уключина в голову, он даже не всплыл. Я приказал Пьянкову снова взять командование и велел к полудню быть здесь.

— Ну как чуял! Места себе не находил, — Бестужев смотрел на бурные воды Амура, словно пытаясь увидеть там утопленника. Зайдя к себе в каюту, он достал бумагу, перо и начал писать.

«Устье Зеи, 16 июля 1857 г.

Мои милые, мои добрые сестры, моя добрая Мери!

Это письмо, может быть, будет последнее из этой страны света, почем знать, может, последнее на этом свете… Не ждите от меня описаний красот природы, у меня недостает ни времени, ни спокойствия духа для этого. У меня одно на уме: вперед и вперед! А на каждом шагу препятствия, с которыми должен бороться. Николай Николаевич, живущий здесь чуть не полтора месяца, находится в постоянном раздражительном настроении. Пароход „Лена“ сидит на мели у Албазина, а „Амур“, видимо, возле Уссури.

Видел вчера здесь двух детишек Кешу и Гутю. Девочке три года. Она спала, и я представил на ее месте мою Леночку… Недавно видел во сне вас в окрестностях Селенгинска, в прекрасный вечер на лужку в Тугурене, покрытом зеленью и цветами. Дымился самовар, мальчишки бегали за жучками и бабочками. Я вообразил бог знает что и… проснулся.

Прощайте, мои сердечные! Теперь долго-долго от меня не будет писем. Поклонитесь от меня всем селенжанам. Любите и помогайте взаимно друг другу. Только союзом крепко и общество и семейство. Мои дорогие сестры, не оставляйте моих малюток! Мери, будь благоразумна как мать и крепка как член общего семейства. Целую всех вас без изъятия. Никак не мог предполагать, что так тяжело быть в разлуке с близкими сердцу!

Вас истинно любящий

М. Бестужев».

Запечатав письмо, он пошел к Муравьеву сообщить о несчастье во флотилии и попросить о пересылке письма. Недалеко от пристани он увидел несколько джонок, прибывших из Айгуна с товарами для продажи. Маньчжуры ставили мешки с просом, овсом, открывая их, чтобы покупатели могли увидеть и пощупать зерно. Рядом красовались корзины, ящики с овощами, фруктами. Весов и сосудов для измерения почему-то не было. Когда Бестужев спросил о ценах, один из торговцев на ломаном русском языке объяснил, что все продается только в мешках, корзинах.

— Это двадцать копека, — ткнул маньчжур пальцем в мешок проса, — это пять копека, — указал на ящик огурцов, — яблок — шесть…

Покачав головой, Бестужев подумал, что, наверное, чего-то не понял. И тут сзади подошли посланные амбаня, а с ними — Сычевский. Раскланявшись с ними, Бестужев спросил Егшфана Ивановича о ценах. Поговорив с торговцами, тот сказал, что мешок овса и проса — по двадцать копеек, все овощи — по пятаку за ящик, а фрукты — по шесть. Курица — две копейки.

— Удивительно! А у нас они что покупают?

— Сахар, соль, мануфактуру. Особый спрос на простые ткани — грубый синий холст, сарпинку, ситец. Вон лавка, ее недавно открыл Паргачевский.

В это время к Сычевскому обратился «почтарь». Епифан Иванович перевел, что тот спрашивает о времени прибытия флотилии Бестужева в Айгун.

— Дня через три, — ответил Бестужев.

Один из торговцев начал что-то говорить, показывая на дома. Сычевский с улыбкой выслушал его и перевел:

— Он говорит, что они очень довольны торговлей и вообще рады, что русские поселились тут. Мы, говорит, знаем, что все это для того, чтобы побить ингри, то есть англичан, если они покусятся зайти в Амур и разорить Айгун.

— Верно, — кивнул Бестужев, — Передайте, пусть торгуют спокойно, англичан мы сюда не пустим.

Лицо «почтаря» озаряла подобострастная улыбка, но от Бестужева не ускользнуло, что пока Сычевский переводил, тот что-то шепнул торговцу, из-за чего он сразу сник.

— Епифан Иванович, попросите, пожалуйста, отнести весь товар вон на ту баржу. Там урядник купит все оптом.

Услышав перевод, старик обрадовался и, опасливо покосившись на «почтаря», пошел к своим товарищам. Те засуетились, загалдели и стали собирать товар для доставки к барже.

Раскланявшись с чиновниками и Сычевским, Бестужев пошел к лавке. На одной из мазанок он увидел вывеску «Первая Амурская компания». Паренек-приказчик, не торопясь, важно взвешивал сахар, соль, отмерял аршином ткань, натягивая ее чересчур туго. Большая очередь теснилась у прилавка. Бестужев спросил, почем сахар. Продавец даже не глянул на него и не удостоил ответом. Одна из старушек сказала, что целковый за фунт.

— Сущая дербановка! Нешто это по-божески? — вздохнула она.

— Кто эту цену назначил? — спросил Бестужев.

— Какое тебе дело — кто? — только теперь приказчик косо глянул на Бестужева. — Езжай в Читу или Кяхту, там дешевле.

— Ну ладно, мы еще поговорим, — сказал Бестужев и направился к Муравьеву.

Тот писал что-то, когда Бестужев вошел к нему. Узнав о побеге рабочих и смерти Митрофана, он встал и начал быстро ходить от стола к выходу и обратно.

— Распустили вы людей! Все взываете к совести и разуму, но, уверяю вас, увещеваниями людей не пробудишь. Всякий стыд, совесть давно пропиты, проданы… На что у вас судовая полиция?

Бестужев не стал особенно возражать, но все же сказал, что дело не в полицейских мерах — сплавщики сбежали как раз из-за наказания. Пытаясь отвлечь внимание от своих бед, Бестужев добавил, что совесть продается и здесь, в Усть-Зее. Муравьев остановился, взглядом требуя пояснения. И Бестужев сказал, что в компанейской лавке сахар — по рублю за фунт. Муравьев тут же приказал вызвать приказчика.

— О, эти торгаши! Как только я вступил на пост генерал-губернатора, мне пришлось взяться за акцизно-откупные дела. Прежние правители Сибири брали взятки и на злоупотребления смотрели сквозь пальцы. Борьба с откупщиками кончилась тем, что я заболел, да так, что думал, не выберусь отсюда живым. Решил поехать в Европу на воды, сдал управление Зарину,[18] но тут мне посоветовали обратиться к агинскому ламе Сультиму Бадмаеву.[19] Тибетские снадобья, иглоукалывания быстро подняли меня на ноги…

Через некоторое время показался Дадешкилиани, а за ним — испуганный приказчик. Сдернув картуз, тот сразу же пал на колени.

— Встать! — крикнул Муравьев. — Почем сахар в Чите?

— Червонец за пуд, — пролепетал приказчик.

— То есть по двадцать пять копеек за фунт, — уточнил Бестужев. Приказчик с мольбой смотрел на него.

— Простите, Христа ради! Я думал, вы — поселенец!

— Поселенец ли, тунгус или маньчжур, не имеешь права заламывать вчетверо! Пошел вон! — брезгливо крикнул Муравьев. Приказчик на полусогнутых от страха ногах выбежал из шатра.

— Мерзкое отродье! — продолжал гневаться Муравьев. — Сколько зла могут принести такие, как этот, если дать им волю!

Успокоившись, Муравьев сказал, что получил проект устава новой Амурской компании, и попросил ознакомиться с ним. Бестужев взял пакет, отдал свое письмо и пошел к себе.

ГНЕВ МУРАВЬЕВА

Пьянков и Шишлов ремонт еще не закончили. Рабочие стамесками вгоняли в щели пучки моха, замазывая их горячей смолой. Бестужев приказал Пьянкову поторопиться: отплытие в полдень. С Шишловым говорить пока не стал, решил разобраться в пути.

Подходя к резиденции Муравьева, он увидел только что прибывших капитана «Лены» Сухомлина и Крутицкого, командира каравана плотов со скотом. Они навытяжку стояли перед Муравьевым, который быстро ходил перед ними взад-вперед, отчитывая их. Потом он стал кричать, срываясь на фальцет, и вдруг начал стегать хлыстом Сухомлина по лицу. Когда тот поднял руки, чтобы защититься, Муравьев пнул его в живот. Сухомлин рухнул на землю. Генерал-губернатор подскочил к Крутицкому и начал бить его.

Зрелище было настолько дико и неожиданно для Бестужева, что он замер, как вкопанный, не доходя до места расправы. Крутицкий стойко переносил удары, даже не пытаясь защищаться. Лицо его вмиг покрылось полосами, кровь полилась по лбу и щекам. Тут только Муравьев опомнился и, хлестнув себя по голенищу сапога, быстро пошел в шатер. Сандро без обычной лихости последовал за ним.

Матросы подняли Сухомлина с земли. Крутицкий, прикладывая платок к лицу и вытирая кровь, пошел к плотам. Кукель, Буйвид, Раевский стояли бледные от волнения. Бестужев не мог заставить себя пойти к Муравьеву. Достав сигару, он откусил кончик и, раскурив ее, пошел на берег.

«Вот тебе и „Полярная звезда“! Вот тебе и „Вперед! Вперед!“» — думал он, глядя на струи, журчащие у берега. Сзади послышались шаги — подошел Раевский и молча сел рядом, свесив, как и Бестужев, ноги с обрыва.

— Часто ли с ним такое? — спросил Бестужев.

— Впервые вижу, — покачал головой Юлий.

— Ну ладно… Вот, передай, пожалуйста, ему устав компании. Надо бы, конечно, поговорить и попрощаться, но после этой сцены… И слов не подберешь — варварство, деспотизм.

— Не оправдывая его, скажу, что у Николая Николаевича приступ печени. Вчера выпил немного, шашлыка с острым соусом поел, маялся ночью и вот… Сейчас наверняка жалеет…

— Но капитанам от этого не легче. А как он к штабникам?

— Такого никогда не бывало. Но прикажет — умри, а сделай! В октябре прошлого года я выехал с пакетом из Николаевска в Иркутск. Амур еще не замерз, пришлось идти через Аян, Якутск. Места дикие, карт нет. Поднялась пурга, сбились с пути. Продукты кончились — стреляли рябчиков, зайцев. Потом их не стало — горная тайга на хребте Джугджур. Даже тунгус-проводник заболел. Олени пали один за другим. Только к декабрю вышли на Аян. Морозы начались, но все же ехать по Якутии было легче… И Мише Волконскому, Буйвиду, Кукелю приходилось так же. Помню, Муравьев вручил Мише пакет доставить из Иркутска в Аян, тот засомневался, сможет ли, дело весной было — распутица. А Муравьев сказал: «Пешком, ползком, но доставить вовремя!»

— И доставили?

— Конечно. Впрочем, Миша среди курьеров — самый быстрый. В прошлом году за пятнадцать дней из Москвы до Иркутска доскакал! Летел с вестью об амнистии, как на крыльях. Несколько лошадей загнал до смерти. И вот недавно Дмитрий Иринархович сказал мне, мол, слишком часто и по пустякам гоняют нас туда-сюда. Я ничего не ответил, но он не прав. Дела ведь государственной важности — военные, дипломатические. Вон какое сражение на Камчатке выиграли! И в этой победе есть и заслуга курьеров. Вот и попробуй не то что не доставить, а хотя бы опоздать чуток…

— Перед его гневом все равны — и курьеры, и адмиралы, — сказал Бестужев.

АЙГУН

На пологом правом берегу лежало много перевернутых джонок. Еще больше их качалось на воде. За пристанью виднелись крыши глинобитных вышек наподобие каланчей, на которых висели флаги, шары, силуэты каких-то фигурок. Увидев на берегу группу офицеров в шапках с синими и белыми шариками, фунде-бошко сник. От его высокомерия не осталось и следа.

— Ну, братцы, не плошай! — крикнул Бестужев кормщику и гребцам. Осторожно подходя к пристани, чтобы не задеть джонки, они плавно подвели баржу к причалу. Большая толпа стала наседать на солдат, ограждающих спуск к пристани. Тех, кто особенно выступал вперед, они отгоняли палками. Бестужев, Павел и Чурин сошли на берег, за ними спустились фунде-бошко, Арсыган и Джумига.

В окружении чиновников стоял правитель города мейрен-джангин[22] Хуцумба. Он был в курме темно-желтого цвета, на шапке — светло-голубой шарик и три собольих хвоста. Человек почтенных лет, с весьма умным выражением лица и проницательным взглядом, он держался строго и с большим достоинством. Выйдя вперед, Ху цумба с легким поклоном пожал руку Бестужеву и его спутникам, затем представил своих помощников, среди которых оказался «почтарь». Тот и вида не подал, что знает Бестужева. Правитель начал говорить, Бестужев хотел позвать Джумигу, но того вместе с фунде-бошко и Арсыганом уже не было рядом, и переводить стал один из офицеров.

— Мейрен-джангин Хуцумба проси позволень сообщай ваш приезд амбань Джераминга и приглашай ходи тота дом.

— Скажите, что я позволяю это, — кивнул Бестужев.

Офицер прокричал что-то, и толпа раздалась в стороны. Солдаты, шедшие впереди, покрикивали на людей, замахиваясь палками. Торжественная процессия направилась по коридору из людей, которые с любопытством оглядывали трех высоких русских начальников.

— Смотрите, сколько женщин, — сказал Павел.

— Да какие хорошенькие! — отметил Чурин. Китайских женщин Бестужев не видел никогда.

В Кяхте и Маймачене, как и в других пограничных городах, им не разрешалось жить. И здесь он впервые увидел маньчжурок, которые показались ему гораздо красивее, выше буряток и тунгусок. Этому, вероятно, способствовали высокие прически: аккуратно зачесанные вверх волосы украшены цветами. Одеты они в синие платья или длинные курмы с широкими рукавами, а внизу узкие шароварчики с тесемками. Ноги у большинства длинные, стройные. Здесь явно нет обычая уродовать их колодками. Движения плавные, грациозные, глаза быстрые, живые. Чурин подмигнул одной из них, она смущенно зарделась, отвела глаза, но тут же лукаво, озорно глянула на него и Бестужева. Молодых мужчин в толпе совсем нет — большинство мобилизованы в армию. А старики и старухи в рубище и лохмотьях. Детишки босые, полуголые.

Солдаты выглядели настолько убого, что совсем не походили на военных. Одеты, как простые крестьяне. Вооружены палками и пиками. Кое у кого — щиты с изображением драконов. Пистолеты лишь у некоторых офицеров.

Пройдя улицу, они вошли в ворота небольшого дворика, сплошь уставленного орудиями пыток и казни. Тут и щипцы разных размеров, и барабаны, утыканные гвоздями, и доски с вырезами для зажима голов. За первым двориком оказался другой, внутри которого стояла конница. Всадники на маленьких монгольских лошадках. Как и солдаты, все в лохмотьях. Ружей нет, сабли не у всех, у большинства — длинные деревянные пики с железными наконечниками, луки со стрелами в колчанах. На возвышении у забора стояли пушки на деревянных лафетах, покрытые рогожей и отгороженные веревками.

Здесь их пригласили в глинобитный дом, над которым высились два столба с желтыми флагами и иероглифами. Внутри прохладно, сумрачно — бумажные окна плохо пропускали свет. Мейрен-джангин жестом пригласил гостей за стол, на котором стояли фрукты, овощи, пряности, какие-то коробочки, графины с напитками и шанси. В комнату вошел посыльный от амбаня и, встав на левое колено, что-то сказал, глядя в пол.

— Амбань Джераминга рада ваш приезд, сыкоро ходи сюда, — перевел офицер. Показав на «почтаря», Бестужев спросил, не был ли тот в Усть-Зее. Переводчик спросил его, но тот отрицательно качнул головой. «Тоже мне, конспиратор, — подумал Бестужев, — и бог с ним, пусть шпионит».

— Посему адмирала без эполета? — перевел офицер вопрос мейрен-джангина.

— Мы везем мирный груз — товары для русских поселенцев.

— Однако на прошлы год такой товар водил военны, — не унимался Хуцумба, а вслед за ним переводчик.

— О господи ты боже мой! — улыбнулся Бестужев. — Разве плохо, что сплав ведут статские?

Тут в комнату вошел запыхавшийся посыльный.

— Амбань Джерампнга занят, его проси начинай без него.

Мейрен-джангин взял в руки бокал и начал речь, в которой передал слова амбаня о том, что считает новый сплав укреплением дружбы между Срединной империей и Россией, и предложил выпить за дружбу китайцев и русских.

— Хороший тост, — сказал Бестужев и выпил бокал. Тут «почтарь» передал Хуцумбе листок, и немного погодя тот спросил, знает ли Бестужев адмирала Путятина. Он ответил, что учился с ним в Морском корпусе. Затем его спросили, долго ли и где он живет в Сибири, чем занимается. Он ответил, что живет в Сибири ровно тридцать лет, последние годы — в Селенгинске, где производит тарантасы.

— Вы еся крупна фабрикант?

— На моих тарантасах ездят по всему Забайкалью, — ответил Бестужев, незаметно мигнув Павлу. Услышав перевод, офицеры с уважением закачали головами. Бестужеву надоели бесконечные расспросы, и он обратился к переводчику:

— Передайте господам, что если амбань не придет скоро, то мы продолжим наше плавание.

Эти слова почему-то вызвали беспокойство среди офицеров. «Почтарь» передал мейрен-джангину какой-то листок, тот косо глянул на него и начал что-то говорить. Переводчик пропел:

— Торопиза не надо. Амбань моги ходи сюда. Это неуважай амбань и все сыдес сидящи.

— При всем уважении к амбаню и всем здесь присутствующим мы не можем терять времени на эту, конечно, весьма милую беседу. Передайте амбаню глубочайшую признательность за великолепный прием, но нам пора в путь… Просим передать амбаню наши скромные подарки, часть которых вы можете разделить между собой…

В комнату внесли несколько тюков сукна, дабы,[23] ящик с ликером. Против ожидания Хуцумба не стал настаивать на продолжении приема, пожелал счастливого плавания и сказал, что в знак глубочайшего уважения они дарят им свинью…

Услышав это, Бестужев подумал, что переводчик, вероятно, ошибся и речь, видимо, идет о свинине. Но, выйдя из дома, они увидели на телеге большую свинью в клетке.

— Что называется, подложили свинью, — усмехнулся Павел.

— Подарок хороший — пудов десять, — сказал Бестужев.

Когда они вернулись на баржу, фунде-бошко, Арсыган и Джумига уже были на борту. Попрощавшись с начальством, Бестужев поднялся по трапу и велел Павлу принести ящик конфет и передать их детям. На берегу поднялась радостная суета. Баржа отошла от причала и начала быстро набирать скорость, дети побежали вдоль берега, замахали руками, закричали вслед…

«Верховному главнокомандующему всех войск Маньчжурии, Князю VI степени, господину Ишаню

Высокочтимый и достопочтенный князь!

Во время кратковременного пребывания в Айгуне (Сахалин Ула-Хотоне) господин Бес-ту-шин со своими спутниками был принят местной администрацией. Господин амбань Джераминга не удостоил своим присутствием человека с темным прошлым и не совсем выясненным настоящим положением. К сожалению, мейреп-джангин Хуцумба не очень хорошо вел беседу, из-за чего не удалось глубже узнать отношение Муравьева к адмиралу Пу-тя-тин, новые данные о господине Бес-ту-шине, кроме того, что он живет в Селенгинске и занимается производством тарантасов. Судя по всему, он человек довольно набожный: часто повторяет „О господи ты боже мой!“, что примерно соответствует заклинанию „Ом мани падме хум!“.

Обладая прекрасной зрительной памятью, господин Бес-ту-шин узнал меня. Неверно утверждение, будто все восточные люди для русских — на одно лицо, наподобие того, как для нас — их лица одинаковы.

На сей раз я еще больше склоняюсь к мнению, что и нынешний караван не представляет угрозы для Срединной империи. Однако есть опасения иного рода: низшие сословия всячески стремятся к сближению с русскими. Головные баржи были хорошо приняты жителями Татыгира. По моему приказу фунде-бошко Найбао был допрошен с пристрастием. Он заявил, что отнюдь не способствовал хорошему приему русских и что они специально напоили его, в чем я весьма сомневаюсь: Най* бао известен как обжора и пьяница. Многие торговцы Татыгира и других селений научились изъясняться на этом ужасном по произношению языке.

Подарок — большая свинья, преподнесенная русским, вызвал у них странную реакцию, суть которой выяснить пока не удалось.

К сему преданный Вам до последнего ногтя

Юй Цзечин.

Айгун (Сахалин Ула-Хотон),

июля 19 дня полной луны,

1857 года — года железной змеи».