ШИЛКИНСКИЙ ЗАВОД
Приняв баржи, построенные в разных местах, Бестужев завершал погрузку в Шилкинском Заводе, где находилась основная база грузов Амурской компании, доставленных из Иркутска зимой санным путем. Однако дела шли плохо: интенданты строили каверзы, мешала и торговля водкой в шинке. Никакие убеждения и угрозы не действовали на интендантов и шинкаря. И как только приехал генерал-губернатор, Бестужев рассказал ему обо всем. Муравьев тотчас же приказал вызвать чиновников и полицмейстера. Когда они явились в кабинет, Муравьев начал распекать их:
— Воры! Мошенники! Офицерский мундир позорите! В солдатский захотели? Немедленно обеспечьте доставку грузов к баржам! А задержку отнесу на ваш счет!
Перепуганные интенданты вышли, Муравьев приказал полицмейстеру запретить продажу водки, а если шинкарь ослушается, посадить его под арест до отправил каравана. Выпроводив полицмейстера, Муравьев сказал:
— Кого только не приходится терпеть в Сибири — и пьяниц, и ленивцев, и прочих негодяев! А кем заменить? Думаете, интенданты испугались? Ничуть. Самое неприятное — погрузка за их счет. Но они найдут способ надуть казну в другом…
Узнав, что экипажи и судовая полиция пока не набраны, Муравьев помрачнел еще больше. Еле сдерживал себя, он посоветовал быть с людьми жестче, чтобы они чувствовали власть. Бестужев предложил на место урядника судовой полиции Павла Пономарева, а помощников набрать из экипажей, по одному с каждой баржи. Муравьев согласился с ним и сказал, что выдаст пистолеты и фуражки.
— И вас надо вооружить, — Николай Николаевич начал успокаиваться. Достав из дорожного сундука двуствольный пистолет и кортик, он торжественно преподнес их Бестужеву. — Вот, возьмите. Такой же пистолет был у Невельского.
Оружие оказалось превосходным. Рукоять, замок необычного пистолета, курки в виде голов драконов отделаны гравировкой на серебре. Но кортик и ножны, украшенные такой же витиеватой чернью, были особенно дороги Бестужеву, ибо говорили его душе больше, чем призрачное звание адмирала речной флотилии.
— Спасибо, ваше высокопревосходительство! — щелкнул каблуками Бестужев. — Доверие ваше попытаюсь оправдать с честью.
— Дай бог, чтоб не пригодилось, но без оружия нельзя, вы все-таки адмирал… Кстати, на днях здесь проедет Путятин. Через Кяхту не пустили, направился в Китай по Амуру.
— Как бы свидеться с ним? Он ведь был при штурме Адлера, может, знает что-то о брате Александре. До сих пор не верю в его гибель.
— Все еще надеетесь? — вздохнул Муравьев. — Обязательно скажу ему о вас…
На другой день Бестужев поехал в Нижнюю Кару за канатами и паклей. До самого вечера он помогал там рабочим закручивать длинные, саженей до десяти канаты, а потом смолить их варом. Обратно он вернулся через день поздно вечером.
Едва он вошел в свою избу, прибежал Павел и сказал, что на дальних баржах — драка. Бестужев велел ему найти Чурина и скакать туда. А сам вывел из стойла еще не остывшую лошадь, вскочил на нее, не надевая седла, и, почувствовав ногами жар взмыленных боков, поскакал вдоль берега. Вскоре его нагнали Чурин и Павел.
Драка была в самом разгаре. В ярком свете костра, возле которого как ни в чем не бывало сидела группа зрителей, стенка на стенку бились вотяки с семейскими.[10] Несколько человек с той и другой стороны уже лежали на песке — оглушенные, окровавленные.
Всадники врезались в гущу дерущихся.
— Разойдись! — закричал Бестужев и выстрелил из пистолета. Лошадь встала на дыбы от батога одного из мужиков, но Бестужев ударом кнута выбил его. Чурин и Павел тоже начали разнимать дерущихся. Когда злая кипень затихла, Бестужев приказал помочь пострадавшим и спросил, из-за чего драка.
— Лодку сперли, — стал объяснять пожилой вотяк с кровоточащим носом. — Эвон тот третьеводни угнал одну и продал, и сегодни опять…
— Третьеводни — еще докажи, а сегодни — вот те крест, не брал! — перекрестился двуперстием высокий здоровый парень, утирая и облизывая разбитые губы.
— Поймите, мужики, — начал было увещевать Бестужев, но, заметив, как, покачав головой, усмехнулся Павел, более твердо сказал, что нянчиться с драчунами и пьяницами теперь не будет — с завтрашнего дня начнет действовать судовая полиция, а урядником назначен Павел Пономарев.
Тот изумленно глянул на Бестужева, но ничего не произнес. На обратном пути он спросил, всерьез ли сказано это или так, для острастки.
— Конечно, всерьез. Извини, не успел предупредить.
В суете и хлопотах Бестужев забыл о прибытии Путятина и вспомнил, лишь ложась спать. Хотел было узнать о нем, но глянул на часы — шел второй час ночи.
Уснув как убитый, Бестужев под утро увидел во сне густой, увитый лианами лес. Люди в папахах бегут, отстреливаются. Один из них затаился в кустах и в упор выстрелил в набежавшего брата Александра. Тот упал, схватился за плечо. Горцы бросились к нему с саблями, замахнулись, но брат что-то сказал им по-татарски, они спрятали сабли в ножны, взяли Александра под руки и побежали в чащу. Но кто-то стоит под чинарой. Вглядевшись, Бестужев узнал и закричал: «Путятин!»
Услышав крик, Павел заглянул в комнату, залитую солнцем, и сказал, что Путятин на рассвете уплыл с Муравьевым на Амур.
— Что же ты не разбудил меня? — укорил Бестужев и сокрушенно потер затылок. Муравьев обещал свести их, неужто Путятин не захотел встретиться? Впрочем, кто он теперь для Путятина? Это в Морском корпусе Бестужев покровительствовал ему, а сейчас… Расстроенный сном и тем, что Путятин проехал, не повидав его, Бестужев весь день был не в духе.
К вечеру он собрал приказчиков и сообщил, что флотилия разбивается на пять отрядов по восемь суден в каждом. Отряды Иванова и Никитина, составленные из плотов, Бестужев решил отправить завтра, а Пьянкову и Шишлову наметил выход через два дня. Арьергард он решил возглавить сам и объявил о назначении Павла Пономарева урядником.
Возвращаясь к своей избе, Бестужев увидел на лавочке у ворот господина в цилиндре и догадался, что это — торговый агент из Америки Коллинз. Они представились друг другу. Каково же было удивление американца, когда человек в сыромятных сапогах и статском платье вдруг ответил на его приветствие по-английски и сказал, что знает этот язык, но не настолько, чтобы свободно разговаривать на нем, и предложил вести беседу на французском.
На вопросы Коллинза, откуда Бестужев знает европейские языки, где учился и служит, он ответил, что изучил их в Кяхте, общаясь на таможне с иностранцами. Не рассказывать же о том, что он — потомственный дворянин, морской офицер, сосланный в Сибирь.
Несмотря на улыбку и изысканную галантность американца, Бестужев заметил, что тот явно расстроен чем-то. Во время путешествия из Петербурга в Сибирь Коллинза всюду встречали весьма торжественно. Во многих местах в честь него устраивались приемы, да и тут, в Забайкалье, сам Корсаков сопровождал его в поездках по рудникам. И вдруг на пороге Амура — такой пассаж: Путятин не предложил ему места на своей адмиральской яхте. Коллинз, конечно, понимал, что у адмирала особая дипломатическая миссия, и все же чувство уязвленного достоинства терзало его.
С Бестужевым Коллинз решил встретиться специально. Путь по Амуру далекий, трудный. Мало ли что может произойти, и этот человек может оказаться полезным. Однако американец не хотел, как говорят русские, ломать шапку перед командиром нелепой, допотопной флотилии и начал рассказывать за чаем, как президент Штатов уполномочил его вести переговоры в Петербурге о развитии торговли между Америкой и азиатской Россией. Не надеясь на успех, Коллинз был удивлен разрешению царя совершить путешествие через Россию к берегам Тихого океана, тем более что несколько лет назад один англичанин был арестован за попытку проникнуть на Амур.
Получив возможность ознакомиться с рудниками Забайкалья, богатства которых потрясли его воображение, американец убедился, что россказни о чрезмерной скрытности, осторожности русских явно преувеличены. Охлаждение в конце пути к его персоне он связывал с негласным отказом Петербурга на его прошение о строительстве железной дороги.
Впрочем, официального ответа из Петербурга пока нет, и американец не терял надежды на благополучный исход.
Спрашивая, какие грузы и куда доставляются, но каким ценам будут продаваться, Коллинз все записывал. И хоть таиться, скрывать было нечего, это настораживало, держало Бестужева в напряжении. Напористая дотошность, вязкая цепкость американца были неприятны, и, расставшись с ним, Бестужев почувствовал и утомление от беседы и облегчение от того, что она наконец закончена.
— Хваткий джентльмен, — сказал он Павлу, — сунешь палец — руку оттяпает. Дорога нужна, очень нужна, но разреши таким ее построить, вопьются, как клещи, и обескровят край…
Но как же Муравьев не понимает этого, почему поддерживает проект с такими условиями?
Ответив на все вопросы Коллинза, Бестужев, однако, не сказал о своей поездке в Америку, не спросил, где и какие корабли лучше и выгоднее закупить. А брат Николай не растерялся бы и разузнал все, что нужно. Он ведь прекрасно справился с ролью дипломата во время плавания «Проворного» в 1824 году во Францию и Испанию. Размышляя обо всем этом, Бестужев подумал, что встречи с китайцами могут оказаться гораздо сложнее. Кто знает, как они отнесутся к мирной флотилии после визита Путятина? Чем обернутся переговоры в Пекине, если адмирала допустят ко двору императора?
