Декабристы

Информация о пользователе

Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.


Вы здесь » Декабристы » ЛИТЕРАТУРА » А. Гессен. "Во глубине сибирских руд..."


А. Гессен. "Во глубине сибирских руд..."

Сообщений 41 страница 50 из 229

41

* * *
Известно, что накануне декабрьских событий 1825 года Пушкин хотел самовольно оставить Михайловское и выехать в Петербург. Существует предположение, что приехавший навестить его Пущин, лицейский товарищ, вызывал его в столицу. О том, что в Петербурге неспокойно, рассказывал ему вернувшийся оттуда повар Осиповой, хозяйки соседнего Тригорского, Арсений. Пушкин велел уже закладывать лошадей, чтобы ехать в Петербург, и лишь по чистой случайности отложил поездку. Это спасло Пушкина. Приехав в Петербург накануне 14 декабря, он оказался бы в кипящем революционном котле восстания, на квартире у Рылеева, и вместе с «друзьями, братьями, товарищами» вышел бы на Сенатскую площадь.

Николай I, как известно, вызвал Пушкина в Москву после расправы с декабристами, и 8 сентября 1826 года поэт и царь встретились. Пушкин никому не рассказывал, как проходила его беседа с царем, но некоторые подробности этой встречи декабрист Н. И. Лорер слышал от его брата Льва. И знакомая Пушкина, А. Г. Хомутова, передавала их со слов самого поэта. Николай I спросил Пушкина, действительно ли он был дружен «со многими из тех, которые в Сибири».
— Правда, государь,— ответил Пушкин,— я многих из них любил и уважал и продолжаю питать к ним те же чувства!
— Можно ли любить такого негодяя, как Кюхельбекер? — задал вопрос Николай I.
— Мы, знавшие его, считали всегда за сумасшедшего,— ответил Пушкин,— и теперь нас может удивлять одно только, что и его с другими, сознательно действовавшими и умными людьми, сослали в Сибирь!
Государь долго говорил с Пушкиным, потом спросил:
— Пушкин, принял ли бы ты участие в 14 декабря, если б был в Петербурге?
— Непременно, государь,— ответил Пушкин,— все друзья мои были в заговоре, и я не мог бы не участвовать в нем. Одно лишь отсутствие спасло меня...
— Довольно ты подурачился,— возразил император,— надеюсь, теперь будешь рассудителен, и мы более ссориться не будем. Ты будешь присылать ко мне все, что сочинишь; отныне я сам буду твоим цензором...
Беседа была закончена. Взяв Пушкина за руку, царь вышел с ним в наполненную царедворцами смежную комнату и сказал:
— Господа, вот вам новый Пушкин, о старом забудем...

42

* * *
По случайному совпадению, вскоре после декабрьского восстания, в дни следствия над декабристами, 30 декабря 1825 года, вышел из печати сборник стихотворений Пушкина с эпиграфом на латинском языке: «Первая молодость воспевает любовь, более поздняя — смятение». Это взволновало дружески расположенного к Пушкину историка Н. М. Карамзина, но принесший книгу журналист П. А. Плетнев поспешил его успокоить: Пушкин имел здесь в виду не что иное, как смятение чувств.

Декабристы сознательно таили от Пушкина существование Тайного общества: предвидя возможную неудачу восстания, они хотели спасти для России ее гениального поэта. К тому же он, по выражению Пущина, «по-своему проповедовал в нашем смысле».
Что было бы с Пушкиным, если бы он стал членом Тайного общества и ему пришлось бы испытать жизнь на каторге? Этот вопрос задавал себе его лицейский товарищ, декабрист Пущин, после того как узнал на каторге от приехавшего из Петербурга тюремного офицера В. В. Розенберга о гибели своего друга.
Отвечая самому себе на этот вопрос, Пущин писал в своих позднейших «Записках о Пушкине», написанных по настойчивой просьбе сына декабриста, Е. И. Якушкина:
«Положительно сибирская жизнь, та, на которую впоследствии мы были обречены в течение тридцати лет, если б и не вовсе иссушила его могучий талант, то далеко не дала бы ему возможности достичь того развития, которое, к несчастью, и в другой сфере несвоевременно было прервано».
В грустные минуты Пущин утешал себя тем, что поэт не умирает и что Пушкин будет всегда жив для тех, кто, как он, его любил, и для всех умеющих отыскивать его, живого, в бессмертных творениях...

* * *
В муках и страданиях декабристы провели в Петропавловской крепости шесть долгих месяцев. Следственный комитет стал собираться все реже и реже, и декабристы ждали суда.
Но суда фактически не было. Было много обвиняемых, обвинителей, судей и ни одного защитника. Решено было не производить повторного допроса обвиняемых в официальном заседании, как того требовал закон, а ограничиться простым опросом подсудимых в самой крепости.
— Вас просят в комитет! — приглашали заключенных.
Те шли, полагая, что идут на суд и что им дадут возможность защищаться.
Но ничего этого не было. Их встречали вопросами:
— Вы ли это писали? Подтверждаете ли все показанное вами? Вот подписка, заготовленная в этом смысле. Прочтите и подпишите.
— Что это значит?
— Государю угодно поверить беспристрастию действий комитета...

Времени для прочтения следственного дела декабристам не дали.

Все заключенные должны были в одни сутки проверить свои показания и документы. Они перелистывали свои «дела», которых судьи даже не выпускали из рук, и должны были при таком крайне беглом осмотре ответить на три вопроса: их ли рукой подписаны показания, добровольно ли они подписаны и были ли им даны очные ставки. Судьи решили сохранить если не самую форму, то, по крайней мере, придерживаться видимости формы...

Необходимо заметить, что при допросах и опросах в Петропавловской крепости, в отсутствие Николая I, допрашиваемые чувствовали себя свободнее и отвечали еще резче на задаваемые им вопросы.

Декабристов обычно спрашивали:
— Что побудило вас вступить в Тайное общество?
Подполковник В. И. Штейнгель поместил в своем ответе на этот вопрос такой предельно резкий, презрительный и отталкивающе верный портрет Николая I, что члены Следственного комитета решительно потребовали, чтобы он изменил показание.
— Как вы смели писать такие дерзости против священной особы государя? — спрашивали они декабриста.— Нам к делу невозможно присовокупить это! Ведь сам государь должен их будет читать!..
Тем лучше,— ответил Штейнгель.— Пусть он посмотрится в это зеркало. А я,— прибавил он, повторяя вошедшие в обиход слова римского наместника Понтия Пилата,— «еже написах, написах...».

Позже Штейнгель писал Николаю I из крепости: «Сколько бы ни оказалось членов Тайного общества или ведавших про оное, сколько бы многих по сему преследованию ни лишили свободы, все еще остается гораздо множайшее число людей, разделяющих те же идеи и чувствования... Чтобы истребить корень свободомыслия, нет другого средства, как истребить целое поколение людей, кои родились и образовались в последнее царствование».

Когда Штейнгеля стали обвинять во время допроса, что он не донес о готовившемся восстании, он ответил:
— Вы, милостивые государи, которые должны произвести надо мною суд по совести, приведите, прошу вас, на память этой самой вашей совести событие 1801 года, марта на двенадцатое число, вспомните, что и сам покойный государь, узнав ужасную тайну фон дер Палена, не объявил ее государю — родителю своему. И так были и будут всегда обстоятельства выше человеческих постановлений и обязанностей...

Этими словами декабрист Штейнгель напомнил судьям об убийстве императора Павла I в ночь на 12 марта 1801 года, о чем его сын, будущий царь Александр I, был осведомлен. Граф П. А. фон дер Пален, тогдашний петербургский военный губернатор, был одним из инициаторов заговора против Павла I и принимал участие в его убийстве.
Судьи ничего не ответили на слова Штейнгеля...

Об обстоятельствах убийства императора Павла I напомнил Следственному комитету и декабрист Н. Бестужев. Когда член комитета Голенищев-Кутузов, сам участвовавший в убийстве Павла I, стал обвинять его в намерении совершить цареубийство, он ответил:
— Я еще не убил ни одного царя, а между моими судьями есть цареубийцы.— И добавил, обращаясь к Голенищеву-Кутузову: — Я удивляюсь, что это вы мне говорите...

43

* * *
1 июня 1826 года Николай I подписал манифест об учреждении Верховного уголовного суда над «государственными преступниками», и вскоре опубликовано было донесение Следственного комитета по делу декабристов.

Декабристы не теряли еще надежды, что их будут судить в Сенате, что им будет дана возможность защищаться. Но один из охранявших их унтер-офицеров сказал им:
— Вы все еще на что-то надеетесь? Напрасно, господа. Я поседел в этих стенах, я, можно сказать, человек мертвый. Горе и нужда заставили меня похоронить себя здесь. И я скажу: не миновать вам всем Сибири. Человек я простой, но знаю этих господ лучше вашего. От них не ждите ничего доброго, готовьтесь к худшему...

44

ПРИГОВОР И КАЗНЬ
Рылеев умер, как злодей!
  О, вспомяни о нем, Россия,
Когда восстанешь от цепей
И силы двинешь громовые
На самовластие царей.
И. М. Языков

12 ИЮЛЯ 1826 ГОДА во всех коридорах Петропавловской крепости поднялась невообразимая суета.

— Слышите ли вы этот необычайный шум? — спросил Лорер, перестукиваясь через стенку со своим соседом.— Я думаю, что сегодня решится наша судьба и многим из нас не увидеть завтрашнего заката солнца, сосед...

С шумом начали отпираться и запираться двери тюремных камер. Заключенным принесли форменное платье и мундиры, предложили одеваться и выходить из казематов.
Их ослепил яркий свет июльского солнечного утра и поразило открывшееся перед их глазами на крепостном дворе зрелище: взвод жандармов, много карет, большая толпа, людей, много женщин.
Декабристов направляли в комендантский корпус, и здесь они впервые после полугодового тюремного заключения увидели друзей и товарищей.
Скоро стало известно, что их привели выслушать приговор.
— Как, разве нас судили? — раздались возгласы.
— Уже судили!..

* * *
За три дня до казни пяти декабристов, 10 июля 1826 года, Николай I писал своей матери: «Я отстраняю от себя всякий
смертный приговор».
В то же время начальник Главного штаба генерал-адъютант Дибич писал председателю Верховного уголовного суда, действительному тайному советнику 1-го класса князю Лопухину:

«На случай сомнения в виде казни, какая сим судом преступникам определена быть может, государь император повелеть мне соизволил предварить вашу светлость, что его величество никак не соизволяет не токмо на четвертование, яко казнь мучительную, но и на расстреляние, как казнь, одним воинским преступлениям свойственную, ни даже на простое отсечение головы и, словом, ни на какую смертную казнь, с пролитием крови сопряженную».

Между тем приговор декабристам уже был вынесен и лежал у Николая I на столе. Вынося его, судьи прекрасно знали истинные настроения и желания царя. Они знали, что сразу после 14 декабря Николай I хотел в первые же двадцать четыре часа расстрелять всех взятых на Сенатской площади, но Сперанский остановил его.

— Помилуйте, государь, вы каждого из этих несчастных сделаете героем, мучеником...— сказал он царю.— Они сумеют умереть... Это дело общее — вся Россия, вся Европа смотрит на ваши действия... Надобно дать всему форму законности, которая к тому же откроет много важного, ибо, я полагаю, не одни военные замешаны в этой истории... В ней таится и другая искра...
Николай I внял этому совету...

Таким образом, уже после того, как приговор был предрешен, царь лицемерно писал матери, что он «отстраняет от себя всякий смертный приговор», и одновременно дал судьям понять через Дибича, что декабристы заслуживают смертной казни и «на случай сомнения в виде казни, какая сим судом преступникам определена быть может», сообщает, что он «никак не соизволяет... ни даже на простое отсечение головы». Он милостиво подсказывал судьям бескровную казнь декабристов — повешение.

45

* * *
Для объявления приговора в комендантский корпус Петропавловской крепости начали приводить 12 июля 1826 года находившихся в казематах декабристов. Пятеро отсутствовали — они готовились к казни.
Декабристов разместили в помещениях комендантского корпуса, по одиннадцати определенным Верховным судом разрядам осужденных, и группами начали вводить в зал заседаний Верховного суда.
К запертым дверям, охраняемым чиновником, первыми привели осужденных по первому разряду.
Двери раскрылись, и перед глазами декабристов предстало необычайное зрелище — за большим, крытым красным сукном столом сидели судьи: 18 членов Государственного совета, 36 сенаторов, 3 митрополита и 15 особо назначенных военных и гражданских чиновников, всего 72 человека — «жалких стариков, поседелых в низкопоклонстве и интригах, созванных на какой-то импровизированный суд» — как писал о них Н. П. Огарев.
Среди них находился министр юстиции Лобанов-Ростовский, в парадной форме и с андреевской лентой через плечо. Стоявший рядом с ним чиновник начал читать приговор, вызывая каждого по фамилии:
— Полковник князь Сергей Петрович Трубецкой, виновный, по собственному признанию, в том-то и том-то, лишается всех прав состояния, чинов, орденов и приговаривается к смертной казни отсечением головы...
Один за другим перед Верховным судом проходят тридцать декабристов, отнесенных к первому разряду осужденных, и всем им объявляется один и тот же приговор: смертная казнь отсечением головы.
В этот разряд вошли декабристы, давшие личное согласие на цареубийство, а также совершившие убийство на Сенатской площади: члены Северного общества — С. П. Трубецкой, Е. П. Оболенский, В. К. Кюхельбекер, А. И. Якубович, Александр Бестужев, Никита Муравьев, И. И. Пущин, И. Д. Якушкин, А. П. Арбузов, Д. И. Завалишин, Н. А. Панов, А. Н. Сутгоф, Д. А. Щепин-Ростовский, В. А. Дивов и Н. И. Тургенев; члены Южного общества — Матвей Муравьев-Апостол, А. П. Барятинский, А. В. Поджио, Артамон Муравьев, Ф. Ф. Вадковский, В. Л. Давыдов, А. П. Юшневский, С. Г. Волконский и В. И. Повало-Швейковский; члены Общества соединенных славян — братья Петр и Андрей Борисовы, И. И. Горбачевский, М. М. Спиридов, В. А. Бечаснов, Я. М. Андреевич и А. С. Пестов. Всего 31 человек, из которых Н. Тургенев находился за границей и был осужден заочно.
Их выводят через другую дверь, и в зал вводят семнадцать декабристов, отнесенных ко второму разряду. Среди них: М. С. Лунин, братья Николай и Михаил Бестужевы, Н. В. Басаргин, К. П. Торсон, И. А. Анненков, В. П. Ивашев, доктор Ф. Б. Вольф и другие. Все они должны были положить голову на плаху палача — таков был обряд политической смерти,— после чего им объявлялось, что они приговорены к вечной каторге. Всем им вменялось в вину соласие с умыслом цареубийства.
Третий разряд — два человека: В. И. Штейнгель и Г. С. Батенков, осужденные на вечную каторгу.
Четвертый разряд — шестнадцать человек, среди которых: М. А. Фонвизин, П. А. Муханов, Н. И. Лорер, поэт А. И. Одоевский, М. М. Нарышкин, П. С. Бобрищев-Пушкин, А. М. Муравьев, братья Александр и Петр Беляевы и другие. Приговор — пятнадцать лет каторги, после чего — вечное поселение в Сибири.
Пятый разряд — пять человек, среди них: Михаил Кюхельбекер, брат лицейского товарища Пушкина, А. Е. Розен, Н. П. Репин, М. Н. Глебов и М. А. Бодиско 2-й. Все они приговорены были к десяти годам каторги и после этого к вечному поселению.
Шестой разряд — два человека, А. Н. Муравьев и Ю. К. Люблинский: шесть лет каторги и поселение.
Седьмой разряд — пятнадцать человек, приговоренных к четырем годам каторги и поселению. Среди них были: А. В. Ентальцев, 3. Г. Чернышев, П. Ф. Выгодовский, А. Ф. Бригген и другие.
Восьмой разряд — пятнадцать человек. Приговор: лишение чинов и дворянства и ссылка на поселение.
Девятый разряд — три человека, приговоренные к лишению чинов и дворянства и сдаче в солдаты в особо дальние гарнизоны.
Десятый разряд — один человек, Михаил Пущин, брат лицейского товарища Пушкина, приговоренный к лишению чинов и дворянства и разжалованию в солдаты с правом на выслугу.
Наконец, одиннадцатый разряд — восемь человек. Приговор: лишение чинов и разжалование в солдаты с правом на выслугу лет.
Приговор поразил всех своими суровыми сроками. Николай I продиктовал его Следственному комитету, а Верховный суд не судил и не рядил, а только безоговорочно, без всякой критики, принял продиктованное ему.
Подробный разбор донесений Следственного комитета показывает, что при вынесении приговоров часто не столько учитывалась вина осужденных, сколько поведение их во время допросов и личная неприязнь к ним Николая I. За одну и ту же вину декабристам давались разные сроки каторги. Одни и те же сроки давались часто тем, кто принимал активное участие в восстании и кто задолго перед тем отошел от тайного общества; тем, кто готов был осуществить цареубийство и кто отказался от него.
Многие декабристы осуждены были лишь за разговоры о цареубийстве. Одновременно царь приказал изъять из донесения Следственного комитета показания декабристов об их борьбе за отмену крепостного права, за передачу крестьянам земли и сокращение двадцатипятилетнего срока солдатской службы. Николай I опасался, что опубликование таких материалов усилит сочувствие народа к декабристам.

Виднейшие юристы Западной Европы, осведомившись о приговоре, пришли к заключению, что из списка осужденных следовало бы исключить большую половину и, наоборот, дополнить его значительным списком крупных сановников, которых Николай I по тем или иным причинам решил не привлекать к ответственности.

Не только русских людей, но и иностранцев поразил вынесенный декабристам суровый приговор. Маршалы Англии и Франции, Веллингтон и Мортье, прибывшие в Петербург для поздравления Николая I с восшествием на престол, просили царя пощадить и помиловать декабристов. Их страны прошли через ряд восстаний и революций, и они хорошо знали, чем вызываются мятежи.
Император Николай I ответил Веллингтону:
— Я удивлю Европу своим милосердием.

Он действительно смягчил вынесенные декабристам суровые приговоры. Но необходимо сказать, что угодливые судьи, хорошо зная своего повелителя, умышленно повысили сроки наказаний декабристам, чтобы дать царю возможность оказать осужденным «милость» и при конфирмации смягчить вынесенное им суровое наказание.
Смягчение это никого не удивило: это было не милосердие, а продиктованная ненавистью злобная расправа царя с людьми, осмелившимися восстать против абсолютизма, против ужасов крепостного права и двадцатипятилетней солдатчины.

* * *
Осужденные выслушали приговор спокойно. Присутствовавшие при объявлении его члены Государственного совета и сенаторы с циничным любопытством разглядывали через лорнеты тех, кого они до того ни разу не видели и осудили заочно.
Церемония объявления приговора длилась несколько часов среди глубочайшей тишины.
Лишь Сухинов, выслушав приговор над участниками восстания Черниговского полка, громко сказал:
— И в Сибири есть солнце!..

46

Как встретили декабристы приговор?

«Мы так еще были молоды,— рассказывал в своих воспоминаниях Басаргин,— что приговор наш к двадцатилетней каторжной работе в сибирских рудниках не сделал на нас большого впечатления. Правду сказать, он так был несообразен с нашею виновностью, представлял такое несправедливое к нам ожесточение, что как-то возвышал нас даже в собственных наших глазах.
С другой стороны, он так отделял нас от прошедшего, от прежнего быта, от всего, что было дорого нам в жизни, что необходимо вызывал в каждом из нас все силы нравственные, всю душевную твердость для перенесения с достоинством этого перехода...
Лишив нас всего и вдруг поставив на самую низкую, отверженную ступень общественной лестницы, правительство давало нам право смотреть на себя как на очистительные жертвы будущего преобразования России; одним словом, из самых простых и обыкновенных людей делало политических страдальцев за свои мнения, этим самым возбуждало всеобщее к нам участие, а на себя принимало роль ожесточенного, неумолимого гонителя».

Среди осужденных декабристов были еще совсем молодые люди, которым только что минуло двадцать лет. Несмотря на вынесенные им суровые приговоры, они шли на каторгу, не теряя надежды на лучшее будущее...

Декабристы сохраняли спокойствие и держали себя с большим достоинством. Лейтенант Б. А. Бодиско 1-й, приговоренный к лишению чинов и дворянства и ссылке на поселение, заплакал, услышав приговор.
— Что это значит? — спросили его товарищи, державшие себя сурово, стойко и непреклонно.
— Неужели вы думаете, что я по малодушию плачу о своем приговоре? Напротив, я плачу оттого, что мне стыдно и досадно, что приговор мне такой ничтожный, и я лишен буду чести разделить с вами заточение и ссылку.

Сцена эта произвела на присутствовавших большое впечатление. Взволнованы были и солдаты, державшие ружья на караул.

Кроме ста двадцати одного человека, осужденных Верховным уголовным судом, было еще много людей, подвергшихся наказаниям без всякого суда. Офицеров переводили из гвардии в армию, ссылали в отдаленные гарнизоны, отстраняли от командования, отправляли на жительство в деревни и отдаленные города под надзор полиции. Некоторым осужденным произвольно меняли меры наказания и вместо ссылки в Сибирь содержали в течение ряда лет в самых тяжких условиях в крепостных казематах.
С солдатами обращались очень сурово: их прогоняли сквозь строй, секли, отправляли на каторгу, в ссылку в Сибирь, на Кавказ в штрафные части. Рассылали по другим частям и гарнизонам.
К числу пяти казненных декабристов надо прибавить еще насмерть запоротых солдат-декабристов. Иные из них были прогнаны двенадцать раз сквозь строй в тысячу человек, то есть получили по двенадцать тысяч ударов шпицрутенами.

Царь заменил при конфирмации приговора четвертование пяти декабристов повешением, другим заменил отсечение головы вечной каторгой. Остальным несколько снизил сроки каторги, но это не имело особого значения: большинство декабристов погибло в Сибири, а оставшиеся вернулись через тридцать лет умирать на родину глубокими стариками.

Николай I до конца дней не забывал своих «друзей 14 декабря». На протяжении всех тридцати лет своего царствования он следил из своего дворцового кабинета за каждым из осужденных, никогда не выпускал декабристов из поля своего зрения и не допускал по отношению к ним никаких послаблений.

47

* * *
Еще до того как декабристов вывели из казематов для выслушания приговора, некоторые из них могли видеть через окошечко камеры, что на крепостном валу возводится какое-то сооружение из бревен. Около плотников суетился и отдавал распоряжения генерал-адъютант с белым султаном на головном уборе.
Не успели декабристы прийти в себя после объявления приговора, как в тот же день, около полуночи, всех разбудили и предложили одеваться.
Их всех вывели и собрали на крепостном дворе. Они обнимали и целовали друг друга и только здесь узнали, сколько их было.

Многие из них впервые увидели тех, с кем им суждено было пройти рука об руку долгий и тяжкий путь каторги и ссылки. Они вышли из своих казематов в странных пестрых одеждах. Казалось, это было какое-то фантастическое карнавальное шествие радостно обнимающихся и целующихся людей. Здесь были генералы в парадных мундирах, офицеры в гусарских сюртуках и казематских туфлях на ногах, смесь черных фраков, изодранных тулупов, круглых шляп, грузинских папах, белых кирасирских колетов и киверов.
Под конвоем их вывели из крепости через Петровские ворота. На площади, слева, они увидели виселицу. Гвардейские полки опоясывали полукругом площадь. Их ряды прорезывали свисавшие с перекладины пять веревок с петлями. На деревянных подмостках расхаживал палач в красной рубахе. На площади разложены были костры, в которых все время поддерживали огонь. Осужденных поставили четырехугольником, начали срывать с них эполеты и ордена и бросали в огонь. Волконский сам снял и бросил в пламя свои знаки отличия.

Принесли шпаги. Началась так называемая гражданская казнь. По команде всех ставили на колени и над их головами ломали заранее подпиленные шпаги. Шпага Якушкина была недостаточно подпилена и, когда ее ломали, ударила его по голове.
— Ежели ты повторишь еще раз такой удар, так ты убьешь меня до смерти! — сказал Якушкин солдату.
Церемония эта продолжалась больше часу. После нее на всех надели тюремные халаты и повели обратно.

Возвращение декабристов в казематы являло собою еще более трагическое зрелище: ободранные мундиры — и на головах нарядные гвардейские каски с султанами из цветных перьев, полосатые тюремные халаты — и ботфорты со шпорами на ногах... И весь этот трагический маскарадный кортеж проходил перед виселицей, на которой через какой-нибудь час должны были качаться тела пяти декабристов.
«И смешно ужасен был этот адский карнавал!» — вспоминал позже Михаил Бестужев день 12 июля 1826 года.
Когда декабристам раздавали арестантское платье, кто-то из них сказал:
— Господа, будет время, когда вы будете гордиться этой одеждою больше, нежели какими бы то ни было знаками отличия...

Над всем этим витала черная тень «незабвенного», как декабристы называли впоследствии императора Николая I...

48

* * *
С той минуты, когда декабристов начали выводить из казематов, до окончания обряда гражданской казни генерал-адъютант Чернышев каждые четверть часа посылал к Николаю I в Царское Село фельдъегеря с донесением о том, что все идет, как приказано. При этом он отмечал, что декабристы равнодушно восприняли гражданскую казнь и сожжение орденов, а некоторые даже смеялись.
Николай I был взбешен, осведомившись о таком настроении осужденных, и писал матери в письме от 13 июля: «Презренные и вели себя как презренные — с величайшей низостью... Подробности относительно казни, как ни ужасна она была, убедили всех, что столь закоснелые существа и не заслужили иной участи: никто из них не выказал раскаяния».

О «недостойном» поведении декабристов записала в своем дневнике и «достойная» супруга Николая I, немецкая принцесса: «Чернышев говорил мне, что большая часть этих негодяев имела вызывающий и равнодушный вид, который возмутил как присутствующих, так и войска; были такие, которые даже смеялись...» А в день восстания она записала, что «подлая чернь была вся на стороне мятежников» и что на лице мужа она якобы увидела, вечером 14 декабря, отпечаток смирения, на глазах — слезы...
Гражданская казнь декабристов-моряков происходила не на плацу Петропавловской крепости, а в Кронштадте, на флагманском корабле, куда их доставили из Петербурга в закрытом арестантском судне.

49

* * *
Приговоренные к повешению декабристы ждали в это время казни. В саванах и кандалах они, еще живые, казалось, слушали, как их отпевали.
Последние свои часы все пятеро провели в расположенных рядом камерах: К. Ф. Рылеев—в одной, С. И. Муравьев-Апостол и М. П. Бестужев-Рюмин — в другой, П. И. Пестель и П. Г. Каховский — в третьей.

От начала до конца сохранял исключительное самообладание Пестель. Он до последней минуты проявлял бодрость духа, никого ни о чем не просил и спокойно смотрел, как его заковывали в кандалы. В беседе с Каховским высказывал равнодушие к смерти.
Спокоен был и Рылеев. За несколько дней до казни с ним произошел совершенно исключительный случай, составивший событие в жизни мрачного Алексеевского равелина: в тот момент, когда сторож выносил после обеда посуду из камеры Николая Бестужева, мимо раскрытой двери камеры вели на прогулку Рылеева.
Оттолкнув тюремщиков, друзья бросились друг другу в объятия...
Жена Рылеева дважды просила царя разрешить ей свидание с мужем, но получила его лишь 9 июня 1826 года, за месяц до казни Рылеева. На ее просьбу помиловать мужа царь ответил:
— Никто не будет обижен!

Декабрист В. С. Толстой рассказывал впоследствии, что накануне казни декабристов он услышал во дворе шум, подставил стул и, взобравшись на подоконник, неожиданно увидел внизу подбежавшую к стене растерянную женщину, которая спрашивала:
— Где Кондратий?
Это была жена Рылеева, Наталья Михайловна. Она искала свидания с мужем, но Рылеев, не желая волновать ее, от свидания отказался. Он писал в это время свое предсмертное письмо к жене...
Была глубокая ночь. Рылеев дописывал письмо, когда к нему в камеру вошли плац-адъютант и тюремщик с кандалами в руках и сказали, что через полчаса надо идти. Рылеев дописал письмо, съел кусочек белого хлеба, запил водою, попрощался с тюремщиком и сказал:
— Я готов идти!
Всех поразило его мужественное спокойствие...

Через два дня Н. М. Рылеевой передали предсмертное письмо мужа. Он писал в нем:

«...я должен умереть, и умереть смертью позорною... не оставайся здесь долго, а старайся кончить скорее дела свои и отправляйся к почтеннейшей матушке. Проси ее, чтобы она простила меня... Я хотел просить свидания с тобою, но раздумал, боясь, чтобы не расстроить... Настеньку благословляю... Старайся перелить в нее твои христианские чувства, и она будет счастлива, несмотря ни на какие превратности в жизни; и когда будет иметь мужа, то осчастливит его, как ты, мой милый, мой добрый и неоцененный друг, осчастливила меня в продолжение восьми лет. Могу ли, мой друг, благодарить тебя словами, они не могут выразить чувств моих... Прощай! Велят одеваться...
Твой истинный друг Кондратий Рылеев».

50

* * *
Сестра С. И. Муравьева-Апостола, Е. И. Бибикова, не зная еще, что брат приговорен к смертной казни, поехала в Царское Село и добилась разрешения на свидание с ним. Ночью, за несколько часов до казни, ее пропустили в крепость. Увидев закованного в кандалы брата, она заплакала.

Сергей Муравьев-Апостол
был спокоен. Это был человек твердой воли и мужества. Еще за десять лет до этого он как-то приехал в Тригорское, к своей двоюродной сестре Прасковье Александровне Осиновой, и подарил ей черный сафьяновый альбом Речь зашла о смерти, и Осипова сделала в нем первую запись, Сергей Муравьев-Апостол - вторую, на французском языке. Он написал: «Я тоже не боюсь и не желаю смерти Когда она явится, она найдет меня совершенно готовым, 16 мая 1816 года»...

Через десять лет после этого, 13 июля 1926 года, в день казни Сергей Муравьев-Апостол подтвердил свою готовность к смерти Сестре он сказал, что напрасно ее так смущают оковы: они ни языка, ни чувств не связывают и потому не помешают им дружески беседовать...
В одном из своих писем к сестре, от 13 января 1840 года, с каторги, М. С. Лунин вспоминал, что как-то ночью, когда он еще находился в каземате, было душно от тяжелого воздуха, насекомых и копоти, он не мог заснуть и вдруг услышал, как кто-то читает стихи:
Задумчив, одинокий,
Я по земле пройду, не знаемый никем;
Лишь пред концом моим,
Внезапно озаренный,
Познает мир, кого лишился он.
— Кто сочинил эти стихи? — спросил другой голос.
— Сергей Муравьев-Апостол,— последовал ответ...

В восстании декабристов приняли участие три брата Муравьевы-Апостолы. Второй брат, Матвей, приговорен был к каторжным работам, третий, Ипполит, застрелился на поле боя после поражения восстания Черниговского полка. Сергей Муравьев-Апостол просил сестру позаботиться о четвертом брате, Василии...

Полумертвую, без сознания, сестру вынесли из кабинета коменданта, когда брат, гремя кандалами, удалился в каземат.

Вернувшись в камеру, С. И. Муравьев-Апостол, как рассказывали позже тюремщики, стал успокаивать М. П. Бестужева-Рюмина, которому было всего двадцать три года и, может быть, труднее других было расставаться с жизнью. Он просил его не предаваться отчаянию, а встретить смерть твердо и спокойно, не унижая себя перед толпой, которая будет присутствовать при их казни. Он убеждал его смотреть на себя как на мученика за правое дело, за лучшее будущее утомленной деспотизмом России и помнить в последнюю минуту, что потомство всем им произнесет свой справедливый приговор.
Тюремные сторожа, уважая последние часы жизни осужденных, не мешали им беседовать друг с другом.
Выходя из каземата на казнь, Бестужев-Рюмин снял с груди и подарил тюремному сторожу Трофимову вышитый его двоюродной сестрой образок. Декабрист Розен предлагал потом Трофимову обменять этот образок на что-либо ценное, но старый солдат не соглашался ни на какие условия, заявив, что постарается отдать его сестре казненного.


Вы здесь » Декабристы » ЛИТЕРАТУРА » А. Гессен. "Во глубине сибирских руд..."