58

Главным источником наших сведений о кишиневских годах Пушкина были и остаются воспоминания И. П. Липранди, но открылись они, как отмечалось, почти случайно в 1866 году, так что в 1850-х годах Анненков про них и не знал, а к самому Липранди не обращался (друг Герцена, Огарева, Белинского, Грановского — он, возможно, не захотел иметь дело с одиозной фигурой «гениального сыщика», как Липранди аттестован в анненковских литературных воспоминаниях). Не желая ограничиваться отдельными напечатанными воспоминаниями о пушкинском Кишиневе и Одессе, Анненков 5 декабря 1852 года известил историка М. П. Погодина, что писал «...к Вельтману и Полторацкому, прося их о сообщении историй их знакомства с Пушкиным, особенно касательно кишиневской и одесской ее эпох, но ответов еще не получил» 1.

А. Ф. Вельтман, по-видимому, тогда же показал Анненкову свои небольшие «Воспоминания о Бессарабии». Когда составлялись эти записки — неясно, но сохранились они на бумаге с водяным знаком «1837 год», и в них встречается уже цитированная фраза: «Вероятно, никто не имеет такого полного сборника всех сочинений Пушкина, как Алексеев». Прочитав эти слова, Анненков обязан был найти Алексеева, если только но встретился с ним еще прежде.

Нашел ли?

Об этом как-то не думали, тем более что оставалась неизвестной точная дата смерти Николая Степановича: если «1851», то Анненков вряд ли успел бы его расспросить. Но, заметим, Вельтман говорит об Алексееве, как о живом и здравствующем («никто не имеет такого полного сборника...»). Заметим также, что оба письма Пушкина к Алексееву Анненков знал: отрывки из письма от 1 декабря 1826 года вместе со стихами «Прощай, отшельник бессарабской...» впервые появились в печати на страницах анненковских «Материалов для биографии Пушкина» под заглавием «Послание к Н. С. А...ву, товарищу своего бессарабского житья-бытья» 2.

В бумагах Анненкова сохранились точные копии обоих писем Пушкина к «черному другу» и притом отмечены разнообразные подробности: что одно из писем, «без поч-

1 В. Л. Mодзалeвский. Пушкин, с. 295.
2 П. В. Анненков. Материалы для биографии Александра Сергеевича Пушкина. СПб., 1853, с. 173.

59

тового штемпеля» (оказия!), адресовано «Его высокоблагородию милостивому государю Николаю Степановичу Алексееву в Бухарест», и что «на другом листке этого письма есть приписка, сделанная С. Д. Киселевым», и, наконец, что письмо Пушкина «истыкано дырами» 1.

Больше полувека никто не знал, где находятся подлинники этих писем, и печатали их именно по анненковским копиям.

Существование этих копий позволяет предположить, что Анненков и Алексеев либо встречались, либо пользовались посредничеством почты, общих знакомых.

Ссылок на Алексеева, даже полускрытых, в «Материалах» больше не встречается. Зато в книге «Александр Сергеевич Пушкин в Александровскую эпоху» (1874) Анненков много откровеннее.

В пятой главе находим следующие строки об Иване Никитовиче Инзове:

«Инзов, между прочим, исповедовал — как и вся его партия — известное учение о благодати, способной просветить всякого человека, каким бы слоем пороков и заблуждений он ни был прикрыт, лишь бы нравственная его природа не была окончательно извращена. Вот почему, например, в распущенном, подчас даже безумном Пушкине Инзов видел более задатков будущности и морального развития, чем в ином изящном господине, с приличными манерами, серьезном по наружности, но глубоко испорченном в душе. По свидетельству покойного Н. С. Алексеева 2, он был очень искусен в таком распознавании натур, несмотря на кажущуюся свою простоту <...>

Замечательно, что он никогда не мог окончательно рассердить Инзова, так, как и Карамзина прежде. Напротив, когда в 1823 г. Инзов сдал должность начальника новороссийского края, которую исправлял с июля 1822 г., графу М. С. Воронцову, то всего более огорчен был добровольным переходом на службу к своему преемнику — бывшего своего чиновника, столько им любимого — Пушкина. «Ведь он ко мне был послан», — жаловался добрый старик» 3.

1 Средство борьбы с холерой: боялись, что зараза распространится через посредство писем.
2 У Анненкова ошибочно: «Н. А. Алексеева».
3 П. Анненков. Александр Сергеевич Пушкин в Александровскую эпоху, с. 168—170.

62

также интереснейшие подробности о жизни поэта в Одессе (см. дальше, на с. 155—156).

Методом исключения, а также по духу самого повествования, сходству с только что упомянутыми и цитированными текстами, можно смело считать, что Анненков и здесь в какой-то мере использовал воспоминания Николая Степановича.

Как видим, мемуары Н. С. Алексеева не совсем исчезли, но частично «растворились» в известном труде первого пушкиниста, и хотя соответствующих подготовительных материалов к книгам Анненкова не сохранилось, воспоминания Алексеева, без сомнения, к ним относятся. Неотделимые от связанного с ними изложения-пересказа Анненкова, они все же с должной осторожностью могут быть прибавлены к известным прежде рассказам современников о «южном Пушкине».

Разумеется, нельзя ручаться, что все упомянутые выше эпизоды услышаны от одного Алексеева; однако и без него не обойтись. Ведь он принадлежал к «добрым, простым, честным людям», с которыми Пушкин «всего свободнее раскрывал свою душу и сердце...» и которые «не мудрствовали с ним о важных вопросах, не занимались устройством его образа мыслей и ничего от него не требовали, ничего не предлагали в обмен или прибавку к дружелюбному своему знакомству».

Притом Анненков получил от Алексеева не только исчезнувшие его «Записки» и сохранившиеся копии писем.

То, что первый пушкинист не решился или не смог напечатать, он частично раздал другим — уже упоминавшимся Е. И. Якушкину, А. Н. Афанасьеву и П. А. Ефремову. Вот откуда в их тетрадях появились ссылки на Ноэль и «Исторические замечания...», почерпнутые «из альбома Алексеева». В конце 50-х — начале 60-х годов Е. И. Якушкин и его друзья сумели провести в печать немало «опасных текстов», а что не сумели — отправили в Лондон, где самые запретные страницы напечатали Герцен и Огарев в своей «Полярной звезде» и других изданиях 1.

Анненковская копия «Сказки Noel» («Ура, в Россию скачет...»), к сожалению, не сохранилась.

1 См.: Н. Я. Эйдельман. Тайные корреспонденты «Полярной звезды». М., «Мысль», 1966, гл. VIII и IX.

63

Зато уцелел список с «Заметок по русской истории XVIII века» (не устанем повторять, что название это условное, что у Анненкова было заглавие «Некоторые исторические замечания»).

Кстати, копия эта снята рукою генерала Федора Васильевича Анненкова, который (как и другой брат, Иван Васильевич) не совсем устранился от громадных трудов Анненкова-младшего.

В конце рукописи следует пояснение, сделанное рукою Павла Васильевича: «Написано в Кишиневе и списано со сборника Н. С. А...ва» 1.

Документ столь опасен, что даже в «домашних бумагах» рискованно называть источник получения. Вероятно, лишь после смерти Николая Степановича Анненков перечеркнул «закодированную» фамилию и написал сверху: «Алексеев». Маленькая подробность, то, что копия сделана Федором Васильевичем, позволяет заподозрить, что с Алексеевым непосредственно общался старший Анненков и передавал все добытое младшему (который с 1851 года сидел в деревне и разбирал кипы пушкинских бумаг). Но если это так — надо поискать еще какие-либо пушкинские копии, сделанные Ф. В. Анненковым и относящиеся к кишиневским и одесским временам.

В Пушкинском доме сохранился большой лист, на одной стороне которого рукою Федора Анненкова списано пушкинское послание Вигелю:

Проклятый город Кишенев!

Тебя бранить язык устанет...

На обороте листа — известное стихотворение «Генералу Пущину»:

В дыму, в крови, сквозь тучи стрел

Теперь твоя дорога...

К последнему — примечание, рукою того же Федора Анненкова: «Он <П. С. Пущин> был председателем масонской ложи в Кишиневе. Стих написан експромтом» 2.

Вполне возможно, что и это все списано с «альбома» или «сборника» Алексеева:

Оба стихотворения — из Кишинева.

Оба скопированы Ф. Анненковым.

1 ПД, ф. 244, оп. 6, № 18.
2 Там же, оп. 4, № 142.

66

средство М. Л. Гофмана, экземпляр «Истории Пугачевского бунта» с посвятительной надписью Пушкина Н. С. Алексееву и автограф стихотворения Ф. Н. Глинки...» (Далее — благодарность и сообщение о вручении памятной медали, как в первом письме.) 1

По этим письмам можно было, казалось, легко заключить следующее:

1. Что в семье Алексеевых хранились пушкинские материалы — письма, книги с посвящениями.

2. Что существовал внук Н. С. Алексеева, Николай Иванович, и что, стало быть, сына Н. С. Алексеева звали Иван Николаевич (позже выяснилось, сколь обманчиво такое умозаключение: Николай Степанович всю жизнь оставался холост, гипотетический Иван Николаевич — такая же абстракция, как подпоручик Киже, а Николай Иванович Алексеев был в действительности внуком Александра Степановича Алексеева — родного брата «бессарабского отшельника»).

3. «Его высокородие» — принятое обращение к чиновнику V класса, статскому советнику.

4. Софья Ивановна Алексеева — «ее превосходительство» — скорее всего жена генерала (статского либо военного).

5. Разумеется, и Николай Иванович, и Софья Ивановна Алексеевы состоят в родстве: конечно, не случайно то, что они примерно в одно время, через посредство одного и того же человека, известного пушкиниста М. Л. Гофмана, передают в Академию наук материалы, касающиеся Пушкина и Н. С. Алексеева. Проще всего представить, что Софья Ивановна — мать Николая Ивановича.

Среди пятисот с лишним Алексеевых, упомянутых в огромных томах «Весь Санкт-Петербург» и «Весь Петроград», внимание автора привлек полковник Николай Иванович Алексеев, который жил по адресу: Миллионная улица, дом № 4, а также «Софья Ивановна Алексеева, вдова генерал-майора, Крюков канал, дом 11»: «ее превосходительство»; и, конечно, именно у нее хранилась книга «История Пугачевского бунта» с посвящением Пушкина ее родственнику. Однако в книгах «Весь Ленинград» за 1925 год и позже нет С. И. Алексеевой (может быть, умерла или уехала?) — и вообще, как это ни удивительно, в том году в Ленинграде не было ни одной Софьи Ивановны

1 ПД, ф. 244, оп. 26, № 348, л. 117.

67

Алексеевой (Николаев Ивановичей Алексеевых же — всего три: бухгалтер, пом. управляющего Ленинградской таможней и владелец мастерской).

Стоит ли разыскивать? Ведь крупный специалист М. Л. Гофман, очевидно, бывал в этой семье и, конечно, не пропустил бы альбома с автографами или других документов, относящихся к Пушкину. Впрочем, Гофману, возможно, не показывали всех бумаг, иначе трудно объяснить одно обстоятельство. В уже упоминавшемся томе деловых бумаг Пушкинского дома обнаруживается письмо Петра Петровича Вейнера, редактора-издателя журнала «Старые годы», от 19 сентября 1917 года: «Прошу... принять от меня в дар для Пушкинского дома прилагаемые девять писем Ф. Ф. Вигеля к Н. С. Алексееву и одно приложенное к ним стихотворение. Письма эти мне достались от потомка Н. С. Алексеева».

12 октября 1917 года (за тринадцать дней до Октябрьской революции) Борис Львович Модзалевский благодарил за присылку от имени Пушкинского дома. Зачеркнув начатое по инерции обращение «Его превосходительству», он пишет: «Г-ну П. П. Вейнеру. Получив от Вас в дар для собрания Пушкинского дома 8 писем Ф. Ф. Вигеля к Н. С. Алексееву, считаю своим приятным долгом...» и т. д. 1

Два пушкинских знакомца — Вигель и Алексеев — переписываются в пушкинские времена и из пушкинских мест. Письма дружеские, с приветами «Ивану Петровичу» (Липранди) и другим знакомым кишиневцам; с рассуждениями о Воронцове и его окружении.

Гофман не миновал бы таких бумаг, если б знал о них, но, видимо, ему не удалось подробно ознакомиться со всеми материалами. Если так, если ценные бумаги из алексеевского архива таинственно странствовали и до и после 1916—1917 годов, то, может быть, у родни или друзей родни Н. С. Алексеева и поныне что-либо хранится. Но как же еще искать потомков, к тому же обладающих столь распространенной фамилией — Алексеевы?

В 1922 году вышло первое научное издание пушкинской «Гавриилиады». Редактировавший книгу Б. В. Томашевский поместил в ней портрет Н. С. Алексеева и при

1 Архив Академии наук СССР, ф. 150 (канцелярия Пушкинского дома), оп. 1, 1899 г., № 1, л. 113, 120. П. П. Вейнер ошибочно разделил одно из писем, отчего и возникла разница в счете с В. Л. Модзалевским.

70

откуда письма Алексеева к Вигелю!) Из вещей и бумаг дедушки, Николая Степановича, осталась подорожная с эмблемой Константина Павловича и подписью Вигеля (от 1 декабря 1825 года!). Мы сдали ее в Пушкинский музей. Сохранился кубок, из которого, говорят, пили Пушкин и Алексеев (темно-красный бокал, на каждой грани которого женские фигуры в старинных костюмах). По семейному преданию, Пушкина и Алексеева в Кишиневе шутливо именовали Орестом и Пиладом...

Любопытно, действительно ли это предание идет с пушкинских времен или родилось позже, под влиянием чернового стихотворения, вероятно, обращенного к Алексееву:

Мой друг, уже три дня

Сижу я под арестом

И не видался я

Давно с моим Орестом...

— Не слыхала ли Наталья Ипполитовна о рукописи «Гавриилиады», «Noel», пушкинских исторических заметках, книгах с пушкинскими посвящениями?

— Софья Ивановна, сестра моего мужа, скончавшаяся несколько лет назад, владела книгой Пушкина о Пугачеве и пожертвовала ее Пушкинскому дому. Екатерина Ивановна имела известный портрет Николая Степановича. Она умерла в блокаду Ленинграда, как и мой двенадцатилетний внук Дмитрий Алексеев. О «Гавриилиаде» или запрещенных сочинениях Пушкина ничего не помню. В годы революции многое из наших вещей и книг пропало, но я не слыхала даже от моей belle-mere, чтобы в семье было что-либо подобное... Может быть, Николай Степанович раздарил рукописи еще при жизни или что-нибудь попало к сестре Николая Степановича и Александра Степановича — Варваре Степановне, в замужестве Холоповой... Нет, об Анненкове и его встречах с Алексеевым никто не говорил...

Тут Наталья Ипполитовна припоминает, что муж ее «еще лет шестьдесят назад вспоминал о каких-то записках Николая Степановича, где рассказывалось, как он сопровождал Грибоедова в его первом персидском вояже...» (об этом ничего не известно).

Наш разговор о семье Алексеевых движется по трем столетиям: начинается от живших при Екатерине II Степана Алексеева и его супруги, урожденной Сытиной, у которых сын Николай родился в 1789 году в том городе, где

71

через десять лет у Пушкиных родится сын Александр; затем — XIX век: взятие Парижа, Пушкин, персидский поход — это как будто позавчерашний день; вчерашний — это Петр Ильич Чайковский, которого Наталья Ипполитовна, конечно, хорошо помнит. Наконец, революция и блокада — день сегодняшний.

Наталья Ипполитовна хочет помочь розыскам и спрашивает, известна ли тетрадка, заполненная рукою Николая Степановича, — «та, которую мы с мужем когда-то читали: ее отдали в Пушкинский дом вместе с письмами, в 1916 году...»?

На другой день, конечно, делается запрос — и тетрадка быстро обнаруживается в фондах Отдела рукописей Пушкинского дома. Ее содержание неожиданно приближает к важнейшим событиям южной биографии поэта.