По уверениям участников Балаклавского сражения, знавших Павла Петровича по многолетней совместной службе, основы победы в сражении закладывались в ходе грамотной боевой учебы и боевого опыта, полученного в ходе Дунайской кампании. Офицеры штаба 12-й дивизии, анализируя действия полков и батарей в ходе сражения, сравнивали все перестроения и атаки с аналогичными действиями, образцово отработанными в ходе маневров под Варшавой в 1851 году.
Когда войска, следуя к переправе через Трактирный мост, проходили мимо генерала Липранди и бодро отвечали на его приветствие с выражением надежды на них, тогда уже можно было с уверенностью надеяться на успешное проведение боя… Все остальные составляющие успеха в сражении были лишь дополнением к этим основным условиям. На них мы остановимся по подробнее.
Союзники не ожидали нападения русских войск в направлении Балаклавы. Доказательством тому служит то, что селение Комары были заняты только передовыми пикетами, притом, что село это, расположенное по дороге из Байдарской долины в Балаклаву, хорошо укрепленное и обеспеченное сильным гарнизоном являлось бы надежным заслоном союзников от наших войск, действующих со стороны долины. Наступающим по Байдарской долине войскам  пришлось бы выдвигаться и перестраиваться под выстрелами неприятельской артиллерии, что ниминуемо привело бы к большим потерям и затратам времени. Трактирный мост не был уничтожен, и переправа наших войск через водопроводный канал была совершена нашими войсками беспрепятственно. Разрушение же моста и сооружение батарей на северо-западном склоне Федюхиных гор делало это предприятие весьма проблематичным. Предположение, из которого исходили союзники, что наше наступление будет направлено на центральное укрепление № 3, не имело серьезного обоснования, потому что обладание этим укреплением не гарантировало его последующей успешной обороны, подвергаясь перекрестному огню с командующего местностью редута № 1 и редута № 4. Вести же одновременно атаку и на последнее укрепление, мы не могли, не открывая своего правого фланга французским батареям генерала Боске, расположенным на Сапун-горе.
Неприятельская артиллерия, расположенная на весьма крутых возвышенностях, в особенности в укреплении № 1, не могла обстреливать подошвы занятых ею высот, чем весьма успешно воспользовались наши штуцерники, и атакующие колонны имели возможность, в самую критическую для них минуту, перестроиться в порядок, применяемый при штыковой атаке. Большая часть неприятельских орудий действовала через амбразуры и, следовательно, не имела необходимого при обороне сектора обстрела. Наши же орудия, используемые  большей частью по-дивизионно  на значительных между собой расстояниях, обеспечивали требуемую плотность огня на назначенных к атаке объектах, облегчая действия наступающей пехоты. Тридцать орудий 12-й артиллерийской бригады, действовавших в продолжение 10-ти часов, с 6-ти утра до 4-х часов дня, произвели 1596 выстрелов, в том числе 162 картечных, следовательно, каждое орудие делало в час от 5 до 6 выстрелов. Этот расчет показывает, что взводные офицеры батарей производили стрельбу с правильной наводкой, с наблюдением за эффективностью своего выстрела, имея в виду сбережение снарядов, что по условиям артиллерийского обеспечения Крымской армии было весьма существенно. Хорошее состояние артиллерийских лошадей и исправность амуниции позволили дивизиону легкой батареи № 6, подняться следом за наступающей пехотой на высоту редута № 1, не смотря на крутизну склона, превышающую 30 градусов. Огонь этого дивизиона, расстроил турецкие батальоны, изготавливающиеся к атаке на позиции редута № 1. Атака английской кавалерии, проведенная с примерной быстротою, нисколько не смутила действующую по ней легкую батарею № 7, успевшую произвести две очереди картечных выстрелов. От успешного действия артиллерии в ходе сражения, во многом зависел его исход.
Я не стал нарушать установившуюся за полтора века традицию и присоединился к причитаниям по поводу героической гибели кавалеристов бригады легкой английской кавалерии, но вовремя остановился, вспомнив о том, что неплохо было бы проанализировать и действия нашей, русской кавалерии в ходе сражения. Кавалерийская группа под командованием генерал-лейтенанта Ивана Рыжова состояла из двух гусарских и одного казачьего полка. Отдельной боевой единицей числился сводный уланский полк подполковника Еропкина.
То, что Еропкин со своими уланами не был  непосредственно подчинен генералу Рыжову сыграло свою положительную роль. Генерал-лейтенант кавалерии Рыжов своим почтенным  возрастом, внешностью и характером вызывал уважение и симпатии сослуживцев и окружающих. Но судьбе было уж так угодно распорядиться, что, начиная с 1814 года, он не имел боевой практики и в течение 40 лет служил в частях кавалерийского резерва. Генерал Рыжов был фанатом и, одновременно, романтиком кавалерийской службы. За долгие годы службы в учебных частях кавалерии, он воспитал несколько поколений грамотных и отважных кавалерийских командиров. Несмотря на запредельный для кавалериста возраст, Рыжов неизменно показывал образцы отваги в бою. Во время атаки, Рыжов всегда находился впереди строя конников, и его ровестники-сослуживцы за это сравнивали его с маршалом Мюратом. В сентябре 1854 года Рыжова назначили командовать кавалерией Крымской армии. То, что кавалеристы рвались в бой – все понятно – на то они и кавалеристы.
Из большинства исторических источников, дающих нам информацию по Балаклавскому сражению, следует, что атака нашей кавалерией позиций 93-го полка шотландской пехоты, состоялась по приказанию генерал-лейтенанта Липранди. По свидетельству же очевидцев и по отчетным документам, в задачу кавалерийской вылазки, возглавляемой генерал-лейтенантом Рыжовым, входила разведка позиций англичан в направлении Балаклавы, предусматривающая, в крайнем случае,- разведку боем. Представить же себе, что опытный кавалерийский начальник решится на атаку легкой кавалерией позиции полка профессионалов-пехотинцев, вооруженных дальнобойными штуцерами, в поддержке которых будут находиться артиллерийские батареи и кавалерийская дивизия…генерал Липранди не мог себе представить и в страшном сне. К сожалению, атака эта состоялась. И, как можно было и ожидать, встречена она была батальным огнем четырехрядного пехотного каре, поддержанного картечными залпами двух батарей, поставленных на прямую наводку, и завершилась она фланговым охватом и кавалерийским боем полками бригады тяжелой английской кавалерии… В результате этой атаки, четыре эскадрона первой атакующей линии были истерзаны залпами картечи и огнем штуцеров. Уклоняясь вправо, от свинцового ливня, наши эскадроны попали под фланговый удар тяжелой английской кавалерии, и, понеся большие потери, стали стремительно отступать. Существует художественное полотно, изображающее кульминационный момент этого кавалерийского боя и посвященное 2-му эскадрону 6-го драгунского полка английской кавалерии. По нему можно проследить ожесточение этой кавалерийской схватки.
При этом нельзя не признать и то, что генерал Рыжов, нарушил данную ему генералом Липранди инструкцию, не использовал по прямому назначению казачьи сотни, не провел качественной доразведки; не соизмерив своих сил с силами противника, вступил в бой на заведомо невыгодных для своей кавалерии условиях  и как результат, потерпел поражение… Как уже говорилось, в ходе повествования, находясь впереди своей первой атакующей линии из четырех эскадронов, под генералом Рыжовым была убита лошадь, сам он получил ушибы и контузию  и только благодаря любви и заботе своих подчиненных  избежал  плена.
Видимо контузия давала о себе знать, так-как через час с небольшим, движимый жаждой реванша, Рыжов предпринимает еще одну попытку кавалерийской атаки. Рыжов, приведя в порядок эскадроны, повел их снова на Кадикиойские высоты мелкой рысью и, подойдя к ближайшей от него бригаде Скарлета, на расстояние около пятисот шагов, не ускоряя аллюра, начал подаваться вправо, как бы, выманивая англичан на очередную схватку… Чем закончилась эта кавалерийская схватка мы уже знаем, гусары, не ожидавшие столь резкой реакции тяжелой английской кавалерии были смяты. По ожесточению этой схватки можно судить по тому, что среди наших потерь был полковник Лейхтенбергского полка Войнилович, а в числе тяжело раненых – командир полка генерал-майор Халецкий. Все ниши эскадроны в беспорядке откатились к Чоргунскому ущелью. На этот раз гусарские полки были спасены от разгрома только кинжальным огнем наших батарей, встретивших увлекшихся преследованием кавалеристов Скарлета. . Причем, англичане потерпели больший урон от наших батарей, чем эскадроны Рыжова в кавалерийской свалке. Может быть, в этом и был смысл последней схватки? Но такая тактика больше присуща казакам, а  не регулярной легкой кавалерии…
Третье за день боевое столкновение нашей кавалерии с английской  произошло в ходе отчаянной атаки бригады лорда Кардигана, и подробно нами рассматривалась. Кончилось оно тем, что английские кавалеристы гнали наших гусар до Трактирного моста, и отдельные их группы достигли гусарского вагенбурга. Можно ли при этом считать, что в ходе Балаклавского сражения была эффективно использована русская кавалерия? Получается, что честь русской кавалерии спас в ходе сражения сводный уланский полк полковника Еропкина. В этом и была основная причина того, что после сражения, генерал Рыжов, совершенно раздавленный обстоятельствами, пришел к полковнику Еропкину со словами искренней признательности… Мы уже говорили о том, что если бы не досадное недоразумение, с путаницей в форме одежды наших гусар и английских кавалеристов, не спасла бы лорда Кардигана его стремительная «как молния» лошадь, и в довершение тех потерь, которые понесла легкая бригада англичан, быть бы гордому лорду пленником полковника Еропкина…
Все, что сейчас было сказано мной по действиям нашей кавалерии в ходе Балаклавского сражения, следует из отчетных документов и воспоминаний участников событий. Несколько иной взгляд на эти же события имел непосредственный руководитель кавалерии - генерал-лейтенант Рыжов. В своих воспоминаниях Рыжов утверждает, что в начале сражения он действовал исключительно в соответствии с инструкциями, полученными от князя Меншикова. В соответствии с этими инструкциями, он был должен атаковать лагерь англичан под Кадыкиой, сразу после того, как наша пехота захватит первую линию укреплений союзников. Поскольку Рыжов собирался атаковать англичан только двумя гусарскими полками, поддержанными конной артиллерией, генерал Липранди настоял на использовании им еще и полка казаков. Как следует дальше из воспоминаний Рыжова, то он, не зная местности, привлек в качестве колонновожатого капитана генерального штаба Феоктистова, квартирмейстера штаба генерала Липранди. Имея в авангарде казачьи сотни, наши гусарские эскадроны поднялись на возвышенность перед селением Кадикиой и выстроились в две линии, в первой линии находились 4 эскадрона Лейхтенбергского полка. Англичане не препятствовали ни подъему, ни перестроениям гусар перед атакой.
Далее, генерал Рыжов утверждает, что в результате напряженного кавалерийского боя, английская кавалерия отступила за позицию полка шотландской пехоты, поддержанного на флангах, артиллерией. По утверждению Рыжова, кавалерийская схватка происходила в исключительно ожесточенной форме и длилась более полутора часов, ничего подобного ему не приходилось видеть ни в одной из предыдущих кампаний за 42 года службы. Воспользовавшись замешательством противника, наши кавалерийские эскадроны  спустились с возвышенности  и, сохраняя порядок, возвратились на свой исходный рубеж за позициями пехоты и артиллерии, расположенные в глубине долины. Далее, из воспоминаний Рыжова следует, что он считал на этом кавалерийскую часть сражения завершенной. Более того, Рыжов отметил, что в ходе боя выбыли из строя убитыми и ранеными большая часть штаб-офицеров и значительная часть обер-офицеров в эскадронах, что значительно снизило боевые возможности гусарских полков. Именно эту причину приводит Рыжов, пытаясь оправдать последующее паническое отступление своих гусар под натиском эскадронов легкой бригады лорда Кардигана. Хотя, сам факт панического бегства гусар, Рыжов категорически отрицает. Более того, он утверждает, что его гусары преследовали английских кавалеристов. Что же касается явного расхождения во мнениях на результативность использования кавалерии в ходе сражения, то основной причиной этого Рыжов считает, нежелание командования признать факт активного использования слишком малочисленной кавалерии против несоизмеримо более сильного противника.
Воспоминания генерала Рыжова были опубликованы в № 4 «Русского Вестника» за 1870 год. У всех очевидцев и участников Балаклавского сражения еще были свежи воспоминания  и, естественно, в печати последовали отклики и комментарии на эту публикацию. Эти комментарии в достаточной мере  проясняют фактический ход событий и дают возможность объективно оценить все ранее рассмотренные эпизоды сражения, в ходе которых была использована наша кавалерия. То, что наша кавалерия была направлена в атаку, на заведомо более сильного противника, это очевидно. Ожесточенность схватки никто не подвергает сомнению, свидетельством тому значительные потери. Сам Рыжов утверждал, что в атаке первой линии нашей кавалерии выбыло из строя до 30 штаб- и обер-офицеров, что составляло треть их общего числа. Общие боевые потери в первой атаке достигли 200 человек на два гусарских полка. Но такая убыль офицеров еще не показатель потери боеспособности эскадронов и дивизионов. Что же касается отхода наших полков после кавалерийской схватки; сохраняли они боевой порядок, или отошли, поспешно и беспорядочно, это не столь уж важно. Главное в том, что эскадроны были приведены порядок и заняли назначенные им позиции.
Далее следует  третий  эпизод – атака английской легкой кавалерии. Причем, кавалерии уже значительно пострадавшей от нашего артиллерийского и штуцерного огня; на утомленных продолжительной скачкой конях… Рыжов в своих воспоминаниях говорит, что при приближении английской кавалерии им была дана команда гусарам на встречную атаку. Здесь в полемику с Рыжовым вступают профессионалы кавалеристы, которые утверждают, что сигнал к атаке им был подан поздно, гусарские эскадроны не успели выдвинуться для атаки. Поэтому, обвинять молодых, неопытных офицеров, которым было доверено командование эскадронов, не совсем тактично. Очевидцы конкретного события утверждают, что время для контратаки было упущено  по вине руководителя кавалерии. Команда на атаку кавалерии должна  была подаваться   из расчета времени   достаточного, чтобы атакованная кавалерия могла приобрести к моменту встречи с неприятельской такую же скорость и мобильность, какую имеет атакующая кавалерия.   А это  непременное условие  в последнем случае  не было выполнено.   
Раскрывая основную причину последующей неудачи,Рыжов говорит, что после атаки на Кадикиойском плато, сражение все считали для себя законченным, сам гусары расслабились, и не ожидали неприятельской атаки. Это при том,  что расстояние от неприятельской позиции до нашего рубежа было самое ничтожное и, чтобы пройти его быстрым аллюром, достаточно было нескольких минут. В такое короткое время невозможно было изготовить к атаке такую массу кавалерии, которая находилась на наших позициях. Таким образом, становится не только вероятным, а почти несомненным, тот факт, что атака генералом Рыжовым была скомандована тогда, когда гусары не успели уже устроиться   и выдвинулись к атаке беспорядочной толпой, а потому и нерешительно. В этом случае нет ничего удивительного в том, что наша кавалерия не выдержала стремительного натиска малочисленной, но отлично организованной кавалерийской атаки неприятеля. И, находись в строю эскадронов все по штату предусмотренные старшие офицеры, ситуация едва ли изменилась бы при  подобных  просчетах  руководителя кавалерии.
Может быть, только отступление гусар, не было столь уж стремительным и продолжительным. Степан Кожухов, офицер артиллерийской батареи, расположенной в резерве за Трактирным мостом, наблюдал беспорядочные толпы гусар и казаков, отступившие за реку и остановленные только на позициях Украинского полка у Чоргуна. Вести речь о каком-то преследовании англичан, просто не солидно. Если кто и направился вслед за ними, то это были наиболее расторопные казаки, отлавливающие породистых английских коней, торговля которыми состоялась сразу же после сражения. Позорное поведение гусар в последнем эпизоде сражения было настолько очевидно, что вызвало осуждение у всех очевидцев этого события. Совершенно правильно оценивая этот эпизод, генерал Рыжов, назвал это позорным фактом для русского воина, не имеющего в конкретной ситуации оправдания.

УЧАСТИЕ В ИНКЕРМАНСКОМ БОЕ

После боя при Балаклаве, генерал Канробер, не особенно доверяя англичанам, приказал 1-й французской дивизии, впредь, находиться в готовности для оказания помощи союзникам. Историк Гуерин пишет, что генерал Боске получил предписание примкнуть правый фланг своего обсервационного корпуса к левому флангу английской армии и противодействовать нападениям, которых можно было ожидать со стороны Черной речки и из Балаклавской долины (Guerin, с. 352-353). Возникает подозрение, что уважаемый военный историк путает левые и правые фланги. Если смотреть на местности, то к английским позициям примыкал левый фланг французской обсервационной линии.
Оборонительные мероприятия союзников были временно прерваны решительной вылазкой из Севастополя в сторону Сапун-горы, имевшей целью отвлечь внимание неприятеля от Чоргунского отряда, и вместе с тем разведать расположение Союзных войск. С этой целью  утром, 14-го октября, отряд, составленный из шести батальонов Бутырского и Бородинского полков, с четырьмя орудиями 5-й батареи 17-й артиллерийской бригады, под командованием командира Бутырского полка полковника Федорова.
В 1-м часу дня  Федоров, перейдя со своим отрядом Килен-балку, выслал вперед штуцерных, подкрепив их одним батальоном в ротных колоннах и, построив остальную пехоту по-батальонно в колонны к атаке, быстро направился к расположению дивизии Леси-Эванса. Несмотря на дневное время, движение нашего отряда по пересеченной местности, прикрытой рядом высот, было исполнено незаметно для англичан, которые, обнаружив наши войска тогда уже, когда они приблизились к их позиции, стали наскоро стягивать свои силы вправо к почтовой дороге, куда собралось 11 батальонов с 18-ю орудиями. Это были 6 батальонов Леси-Эванса с 12-ю орудиями; гвардейская бригада Бентинга, 3 батальона; стрелковый полк дивизии Каткарта, 2 батальона; дивизии Броуна 6 орудий. Боске, со своей стороны, двинулся сам с 5-ю батальонами на помощь англичанам. Но, несмотря на многочисленность неприятельских войск, наш отряд, пройдя по местности, изрезанной глубокими оврагами и покрытой густым кустарником, под перекрестным пушечным и артиллерийским огнем, атаковал одно из английских укреплений. Прапорщик Кудрявцев, возглавил группу солдат в рукопашном бою, и был заколот, полковник Федоров тяжело ранен. Наши батальоны завязали с противником активную перестрелку. Принявший командование отрядом, командир Бородинского полка, полковник Веревкин-Шалюта-2-й, видя явное превосходство неприятеля в силах, организованно отвел батальоны к Саперной дороге, и далее, в Корабельную слободку. Отход совершался под прикрытием двух батальонов Бородинского полка и трех пароходов, подошедших к берегу и стрелявших навесными выстрелами. Потери наши состояли из 270 человек, в числе которых было 25 офицеров. Англичане, по их показанию, потеряли 80 человек, но в действительности, их потери были более ощутимые. В довершение ко всему, во время нашей вылазки, на одной из французских батарей произошел сильный взрыв.
Я обращаю внимание читателя на то, что вылазка отряда полковника Федорова поставленной цели достигла, хотя и привела к потерям, сопоставимым с операцией под Балаклавой. То, что в ходе этой вылазки, удалось «прощупать» глубину и эффективность обороны союзников в направлении от Килен-балки к Сапун-горе, это очевидно. Так же очевидно и то что, потревожив англичан, русское командование своей активностью на данном направлении насторожило союзников.
Мало кто из историков Крымской войны отмечал тот факт, что положение князя Меншикова во главе группировки войск в Крыму, было очень непростым. Мы уже вели речь о сложных взаимоотношениях между фельдмаршалом Паскевичем и генералом Михаилом Горчаковым. При том, что Паскевич являлся главнокомандующим всеми войсками на юго-западе и юге Империи, князь Меншиков подчинялся ему и отчитывался непосредственно перед ним. Логично теперь было бы уточнить, какая степень подчиненности между ними существовала? По всему выходит, что беспредельно самолюбивый и явно упивающейся свой властью Паскевич, рассматривал князя Меншикова не более как командира отдельного корпуса в Крыму, аналогично тому, как князь Горчаков официально считался командиром группировки из нескольких корпусов в Молдавии. Поскольку, князь Меншиков по широкому кругу вопросов сносился непосредственно с Императором, то, вполне естественно, что настойчивое «кураторство» со стороны Паськевича его тяготило и явно раздражало. По уму, интеллекту, образованию и административному опыту Меншиков был на голову выше Паськевича  и тем более Горчакова. Единственно, в чем он явно уступал обоим генералам, так это в опыте командования крупными войсковыми соединениями. Это было вполне естественно, так как в течение последних двадцати лет он занимался флотскими проблемами и выполнял отдельные дипломатические миссии.
В Севастополе уже более двух месяцев находился крупный, по всем меркам военачальник – генерал от инфантерии барон Остен-Сакен. Барон прибыл в Крым в ранге командира корпуса; имел более чем двадцатилетний опыт командования не только корпусами, но и армией, тем не менее, он смиренно довольствовался второстепенными функциями командующего Севастопольским гарнизоном. Был в подчинении у Меншикова еще один генерал в ранге командира корпуса, родной брат Михаила Горчакова, Дмитрий Горчаков 1-й; лично смелый, даже отважный, любимый солдатами, но совершенно не годный для ответственных военных операций даже на уровне дивизии. Это очень наглядно проявилось в Альминском бою. О таких генералах, как командир 16-й дивизии – Жабокритский, мы даже и речи не ведем. Оценивая его деятельность в ходе обороны Севастополя, начальник штаба гарнизона генерал Васильчиков подозревал даже последнего в измене. Только за признаки измены, судя по всему, признаны были обычная человеческая глупость и неспособность к командованию.
В подобной ситуации, вполне закономерно, что князь Меншиков жаловался в письмах Императору, на отсутствие у него в подчинении ответственных, способных генералов. Единожды, по рекомендации Императора, проверив на ответственной операции под Балаклавой боевые и организационные способности генерала Павла Липранди, Меншиков, тем не менее, не счел нужным доверить ему очередную, не менее значимую операцию. Более того, в очередной, планируемой операции, Павел Петрович был лишен права командовать даже своей, Чоргунской группой войск. Произошло это при следующих обстоятельствах.
Как уже говорилось, с подходом в район Севастополя 10-й и 11-й пехотных дивизий, в распоряжение Меншикова прибыл командир 4-го пехотного корпуса генерал Данненберг. Теперь, с учетом 12-й дивизии генерала Павла Липранди, весь корпус был в сборе. Князь Меншиков, приняв во внимание лестные характеристики, данные командиру корпуса Паскевичем, закрыв глаза на те явные военные неудачи, что сопутствовали Данненбергу в ходе боев в Княжествах, доверяет последнему руководство операцией, планируемой при Инкермане.
В период между Балаклавским и Инкерманским боями, со стороны князя Меншикова прослеживается не свойственная ему суетливость и явная непоследовательность. 22-го октября, по приказанию Меншикова, на усиление Севастопольского гарнизона направляется 10-я дивизия генерала Соймонова; 11-я дивизия генерала Павлова направляется на плато Микензия, ближе к Инкерману. 18-го октября главная квартира штаба Меншикова переносится в Чоргун; 22-го она спешно переводится к Инкерману. Как впоследствии выяснилось, союзники планировали штурмовать Севастополь 6-го ноября, и активно готовились к штурму, наращивая огневую мощь и подводя свои траншеи к нашим укреплениям. На канун Инкерманского боя, силы союзников составляли не более 68 тысяч человек, при численности наших войск до 100 тысяч. Со стороны Наполеона III были приняты меры для значительного усиления французского корпуса в Крыму: из Франции и Северной Африки готовились к отправке три дивизии, прибытие которых должно было уравновесить силы обоих сторон. Князь Меншиков знал об этом и торопился нанести удар по союзным войскам до прибытия к ним ожидаемых подкреплений.
Если Балаклавский бой интересовал нас во всех своих деталях, как операция, подготовленная и проведенная Павлом Липранди, то так называемый Инкерманский бой, нас интересует, прежде всего, в той степени, в какой был в нем задействован Павел Петрович.
22-го октября, князь Меншиков собрал на совещание весь генералитет, включая командиров бригад. До прибытия командующего, в частной беседе Павел Петрович сообщил генералу Данненбергу свои соображения по предстоящему делу. Данненберг, молча выслушал Павла Петровича и, потирая руки, сказал: «выдумаем что-нибудь похитрее». Пришел князь Меншиков  и Данненбергу  как старшему в чине, было предложено изложить свой план действий. После докладывали свои предложения и другие генералы. Павлу Петровичу слово предоставили не по старшинству, а в порядке номеров его дивизии в корпусе. Это уже было тревожным симптомом. На совещании у Мешикова кроме командиров дивизий и корпусов, присутствовал генерал Петр Горчаков, после Альминского дела, не имевший постоянной должности. Павел Петрович предложил вариант наступления с Чоргунского плацдарма в направлении на Георгиевский монастырь, с целью разорения тылов и нарушения коммуникаций союзников с их базами снабжения. По его плану в наступлении должны были участвовать две дивизии со средствами усиления, с кавалерией на флангах. Третья дивизия, усиленная артиллерией   должна была обеспечить тыл и коммуникации. Против предложения генерала Липранди решительно выступил князь Меншиков и, к сожалению, его поддержал исполняющий должность начальника штаба армии полковник Генерального штаба Герсеванов.
Основной недостаток в предложенном плане они усматривали в сложности обеспечения флангов при наступлении по тыловому району союзников. Князь Меншиков отдал предпочтение плану, предложенному Данненбергом, несмотря на то, что последний не представил ни схемы сражения, ни плановой таблицы с расчетами. Сразу же после совещания, штаб Меншикова  перешел с Чоргуна в Инкерман, а войска начали занимать исходные для боя позиции, действуя по плану, «на пальцах» предложенного Данненбергом. В результате предварительного распределения ролей, после совещания, генерал-лейтенант Липранди вышел уже не начальником отдельного Чоргунского отряда, а только командиром дивизии в составе отряда, командование которым было поручено генералу от инфантерии Петру Горчакову. Это был еще один удар по самолюбию заслуженного воина. Аргументация для такой ракировки звучала на уровне распределения ролей в игровой сценке старшей группы детского сада: «Вы, Павел Петрович, уже отличились в Балаклавском сражении, дайте возможность и другим проявить себя». И те,  «другие» проявили себя, как известно, в полной мере. Кому же предпочли Павла Петровича в роли начальника Чоргунского отряда?
Князь Петр Дмитриевич Горчаков, генерал от артиллерии, за свои семьдесят лет жизни, 48 прослужил отечеству, участвуя в войнах в Финляндии, в Турции  и на Кавказе. С отъездом Ермолова с Кавказа в 1826 году, спешно был переведен генерал-квартирмейстером во 2-ю армию, но в отличие от своего «светлейшего» братца, Михаила Дмитриевича, не задержался на штабной должности и возвратился в строй, последовательно командуя 18-й, 19-й, 15-й и 12-й пехотными дивизиями. За участие в штурме Силистрии был награжден орденом Святого Владимира 2-й степени. Видимо, не усматривая дальнейших перспектив в армейской службе, согласился на должность Генерал-губернатора в Тобольск. В этой должности он пробыл с1836 по 1851 год, т.е. ,без малого, – 20 лет. После его замены на этой должности в 1851 году генерал-лейтенантом Гасфортом Густавом Христиановичем, два с лишним года оставался «в распоряжении», т.е. в «предбаннике» отставки. С началом Крымской войны, по протекции брата, Михаила Горчакова, вернулся в армейский строй. Принимая участие в Альминском бою, проявил  хладнокровие и мужество, лично возглавил атаку батальонов Владимирского полка… Но можно ли было от военачальника с таким  с такой   «выдающейся» боевой  биографией  ожидать продуманных, решительных и нестандартных действий?
На все этапы приготовления не оставалось и двух суток. История сохранила нам факт встречи Данненберга и адмирала Нахимова накануне сражения при Инкермане. Генерал Данненберг, назначенный руководителем предстоящего сражения, последний день перед сражением посвятил визитам к руководителям обороны Севастополя. Простецкий в общении  Павел Степанович Нахимов поинтересовался у генерала, неужто у того нет более серьезных дел, как разъезжать с визитами накануне серьезного сражения. На что Данненберг ответил, что уверен в успехе предстоящего дела, а район предстоящего сражения знает как свои карманы, потому как в свое время стоял там лагерем…Что же касается планирования операции, то более худшей организации и представить себе трудно. Первоначальная диспозиция, составленная генералом Данненбергом, не была одобрена Меншиковым, требовала основательной корректуры, но в записках Алабина говорится, что именно этот вариант диспозиции был получен генералом Павловым (Герсеванов. Несколько слов о действиях русских войск в Крыму  в 1854 и 1855 годах, 46, – Алабин. т. 2, стр. 67).
Генерал Данненберг посчитал возможным изменить некоторые указания Меншикова. Вместо движения генерала Павлова  по Саперной дороге, войска его получили приказание наступать, по переходе через Черную речку, по трем направлениям, именно: по Саперной и Старой почтовой дорогам и в промежутке между обеими дорогами. Отряд генерала Соймонова, вместо наступления в совокупности с отрядом генерала Павлова, должен был двинуться вперед, по другую сторону Килен-балки. Хотя последнее распоряжение и не было выражено положительно в предписании, посланном из корпусного штаба Соймонову, однако же, в этом предписании было, между прочим, сказано: «Полагаю полезным иметь за правым флангом вашим главные резервы вверенных вам войск, ибо левый фланг их будет совершено обеспечен оврагом Килен-балки и содействием войск, которые переправятся через Черную речку». Отряду генерала Соймонова предписано начать действия часом ранее назначенного времени, т.е. в 5 часов, чтобы менее подвергаться огню английских осадных батарей в начале движения (из рапорта генерал-адъютанту Меншикову генерала-от-инфантерии Данненберга, от 23 октября 1854 года за № 1522 – Предписание генерала Данненберга Соймонову, от 23-го октября 1854 года за № 1521).
На фоне таких  неконкретных и противоречивых указаний  просматриваются и явные просчеты. Так, при составлении первоначальной диспозиции, в штабе Главнокомандующего, было упущено из вида, что отряд Павлова, восстанавливая мост у Инкермана одновременно с движением генерала Соймонова от Килен-балки, физически не мог атаковать одновременно с ним неприятеля, потому как находился в расстоянии от него в 4-х верстах и должен был двигаться по узкой, размытой дождями Саперной дороге. Если бы Соймонов наступал, не переходя Килен-балку, то атака его, хотя и преждевременная, облегчила бы наступление Павлова; но Соймонов перешел балку, вопреки последнему указанию Данненберга, и смерть его оставила без разрешения вопрос: почему он не исполнил данного ему приказания? Причиной явного нарушения, имевшего тяжелые последствия, таким отличным генералом каким был Соймонов, может быть единственно - несвоевременное полученное им предписание, менявшее прежний план действий. И действительно – это предписание было получено Соймоновым уже тогда, когда большая часть его отряда перешла через Килен-балку, и когда обратный переход через овраг подвергал его опасности быть атакованным, не успев совершить обратного движения. Я вполне сознательно ограничиваю информацию о ходе Инкерманского боя только описанием обстановки его планирования и самого начала…
Во время Инкерманского боя Павел Петрович Липранди с 12-й пехотной дивизией находился в Балаклавской долине, на занятой им в ходе предыдущего боя позиции. Дивизия входила в состав Чоргунского отряда, командование которым, как уже говорилось, было поручено генералу князю Петру Дмитриевичу Горчакову-1-му. По диспозиции, назначенной перед сражением, отряду было назначено: «…содействовать общему наступлению, отвлекая собой силы неприятеля и стараясь овладеть одним из входов на Сапун-гору».
Впоследствии, при разборе действий отдельных начальников в ходе Инкерманского боя, особо отмечалась пассивность Чоргунского отряда, невыполнение им поставленной задачи, приведшей к тому, что генерал Боске, не связанный боем, смог со своими батальонами вовремя прийти на помощь англичанам, и тем способствовать победе союзников в сражении… И при всем, при этом, возникал вопрос, почему генерал-лейтенант Липранди не способствовал решению Чоргунским отрядом поставленной задачи. Начать, видимо, следует с того, что командир 12-й пехотной дивизии генерал-лейтенант Павел Липранди во время боя находился в подчинении у командира отряда генерала от инфантерии князя Горчакова, и вынужден был выполнять только его приказания. Второе, не менее важное условие состояло в том, что в сфере возможной деятельности 12-й дивизии находились самые крутые и возвышенные склоны Сапун-горы.

Из этого описания событий, даваемых Гуерином в своем исследовании, можно заключить, что, не наблюдая особой активности с позиций нашего Чоргунского отряда, предприняв ряд мер предосторожности, Боске, на свой страх и риск, незамедлительно повел часть своих войск на помощь англичанам, которые остро нуждались в ней. Затем, убедившись в том, что вся активность Чоргунского отряда ограничивалась демонстрацией, Боске сделал все необходимые распоряжения для перевода большей части своих сил в поддержку англичан. Кстати, этой информации не противоречит и описание событий, изложенное в труде, изданном под руководством графа Тотлебена.
Изложение событий английскими и французскими историками  вполне можно и должно перепроверять. Англичане все последующие после Крымской войны годы, старались всех убедить, что Инкерманский бой они выиграли без помощи французов; французы приводили достаточно убедительные доказательства того, что без их помощи англичанам, победа в Инкерманском бою вполне могла достаться русским. Мы же, в поиске более объективной информации, воспользуемся, прежде всего, воспоминаниями русских офицеров, участников сражения  и примем к сведению информацию английских и французских источников.
Ситуация, сложившаяся на английских позициях  к 10 часам утра, нам примерно ясна. Что же, французы? Гуерин, в 1-м томе своего исследования  утверждает, что в «голове французских подкреплений прибыли на правое крыло английской армии батальоны 1-й 7-го легкого и 2-й 6-го линейного полков и четыре роты 3-го полка пеших егерей  под начальством генерала Бурбаки, который, построив свою пехоту правее редута №2, выдвинул на позицию 12 конных орудий. Но эта горсть войск не могла остановить наступавшие решительно колонны 11-й дивизии. Французские войска, встреченные сильным огнем, потерпели страшный урон; потеряли командира 6-го полка, полковника Кама  и вынуждены были отступить  под прикрытием огня своей артиллерии, которая нанесла большой вред нашим войскам. Тем не менее, однако же, французы, смешавшись с расстроенною пехотой англичан, подавались назад. Охотский полк, теснил неприятелей, Якутский и Селенгинский полки поддерживали его».
Уже около половины 10-го часа, войска обеих сторон были ослаблены и утомлены до крайности, но, казалось, что победа оставалась за нами. В эту минуту надлежало только сделать сильную вылазку из Севастополя и атаковать неприятеля войсками Чоргунского отряда, в числе 12 тысяч пехоты, поддержанных многочисленной кавалерией, чтобы окончательно решить дело. Последний, приведенный мною абзац, дословно взят из труда Тотлебена, со страницы 381. Насколько действенной была помощь ходу сражения, вылазкой войск из Севастополя, не сложно убедиться по последующему отчету генерала Тимофеева, и мы еще вернемся к этому эпизоду.
Что же касается до Чоргунского отряда, то князь Горчаков сам отнял у себя возможность принять решительное  участия в сражении, оставя на правой стороне Черной половину своего отряда (7 батальонов и 32 эскадрона с 48-ю орудиями) и растянув остальные силы (9 батальонов и 20 эскадронов с 40 орудиями) на пространстве от Федюхиных высот до взятого нами в деле при Балаклаве редута № 1. Войска эти, выступив с речки Черной в 7 часов утра, подошли к Сапун-горе на расстояние дальнего пушечного выстрела и открыли огонь, на который отвечала артиллерия циркумвалационной линии, усиленная полевыми орудиями. Эта почти безвредная канонада продолжалась до 9-ти часов, пока, наконец, французы, убедясь в малой пользе огня своих батарей, совершенно прекратили их действие, что, несколько спустя, сделали и русские. С тех пор до 4-х часов пополудни, войска обеих сторон ограничивались взаимным наблюдением, а потом князь Горчаков расположил свой отряд, по-прежнему, в долине речки Черной (Тотлебен, стр. 382).
Можно по-разному оценивать боевую деятельность генерала Петра Горчакова. Будучи старше по возрасту и по сроку службы своего «выдающегося» брата, генерал-адъютанта  князя Михаила Горчакова, он все предыдущие годы скромно тянул служебную лямку, губернаторствовал в Сибири, с началом войны вернулся в строй, проявил героизм в Альминском бою. Он прекрасно знал свой уровень -  ни природные данные, ни прохождение службы  не позволяли ему претендовать на высокие, ответственные должности. Из чисто номенклатурных, карьерных, я бы даже сказал, местнических соображений, желая услужить Михаилу Горчакову, князь Меншиков, накануне ответственного сражения, назначает генерала Петра Горчакова командовать отдельным Чоргунским отрядом, фактически, отстраняя от командования генерал-лейтенанта Павла Липранди.
Очевидно, что отказ от  плана сражения, предложенного Павлом Петровичем на совещании у Главнокомандующего, последующее замещение его на должности командира отдельного отряда пожилым, малоспособным  и суетливым генералом – все это не возвышало боевой дух генерала Липранди и уж, тем более, не способствовало проявлению инициативы, выходящей за рамки четкой, воинской субординации. Вне всякого сомнения, зная характер и манеру поведения Петра Горчакова, можно с уверенностью утверждать, что в период Инкерманского боя, ни одного шага, не согласованного с Павлом Липранди, князь Павел Дмитриевич не совершил. Как знать, быть может, в чем-то был и прав был князь Меншиков, характеризовавший князю Васильчикову, Павла Липранди как интригана? Ведь, обстоятельства, складывающиеся в ходе Инкерманского боя, вполне способствовали последующему устранению с поста командира корпуса генерала Данненберга, уходу в привычную для него «тень» генералу Петру Горчакову  и, наконец-то, «наведению резкости» во взаимоотношениях Павла Петровича с князем Меншиковым… Но обстоятельства эти, как мне видится, Павел Петрович мог бы, при желании, в корне изменить. Для этого  ему вовсе не обязательно было штурмовать пехотой неприступные позиции на Сапун-горе,  достаточно было  организовать решительную усиленную вылазку по пологому склону  со стороны Балаклавской дороги… Больших потерь было при этом не избежать, но это бы связало боем большую часть корпуса Боске  и создало бы условия  для  окончательного разгрома  англичан …
Ну а фактически, генерал Боске, убедившись, что со стороны Чоргунского отряда ему не угрожала ни малейшая опасность, и что мы намерены здесь ограничиваться только демонстрацией силы, постепенно направил основные войска обсервационного корпуса в помощь англичанам. Уже в 10 часов он сам появился на Киленбалочном плато, и вслед за ним прибыли бегом батальон 3-го полка зуавов и второй батальон Алжирских стрелков. Генералу Дотмару было приказано поддержать атаку другим батальоном 3-го полка зуавов, двумя батальонами 50-го линейного полка и четырьмя эскадронами 4-го полка Африканских егерей, а командиру артиллерийской бригады Барралю привести одну из его батарей. Несколько спустя, также направились к угрожаемому пункту бригада Моне из дивизии принца Наполеона и 1-й полк Африканских конных егерей.
Около 11-ти часов утра, когда еще можно было реально повлиять на ход сражения на Инкерманском плато, перед Чоргунским отрядом оставалось всего-то пять батальонов бригады Эспинасса, в числе 3200 человек. Конечно, в деталях обстановку во французском лагере Павел Петрович не мог знать, но он наверняка, мог спрогнозировать действия Боске в поддержку англичанам, и последствия этой помощи… Вообще же, Боске и Канробер выслали к месту боя 10,5 батальонов и 4 эскадрона с 20 орудиями.
Полки 11-й дивизии, несмотря на понесенные ими потери, неустрашимо встретили головные батальоны Боске, более того, селенгинцы обошли их с тыла. Сам Боске подвергался величайшей опасности, но подходящие к французам подкрепления заставили нас отступить под картечным огнем неприятельской артиллерии.
Генерал Данненберг, оценивал ход боя, находясь на Суздальской возвышенности на позициях нашей артиллерии. Видя дальнейшее усиление войск союзников, приняв во внимание крутые глинистые спуски, пересеченную местность по маршрутам возможного отхода войск и артиллерии, принял решение на отступление. На этот момент с нашей стороны еще не были введены в дело 16 батальонов Бутырского, Углицкого, Владимирского и Суздальского полков, но по диспозиции, первые два полка должны были прикрыть отступление расстроенных боем войск генерала Павлова, а прочие два надлежало расположить впереди Саперной дороги, по которой тянулась наша многочисленная и отчасти пострадавшая артиллерия. Выделенная мной фраза взята из труда Тотлебена и не соответствует фактическим событиям, так как в час пополудни  Владимирский и Суздальский полки двинулись на смену отступавшим войскам из группы генерала Соймонова. Передовые их батальоны шли в ротных колоннах, а прочие в колоннах к атаке, под командованием временного командира бригады полковника Дельвига. Роты фактически шли по трупам егерей 10-й и 17-й дивизий, павших при штурме английского редута №1. Именно ряд отчаянных атак Владимирских батальонов  на позиции редута, обороняемые теперь уже французскими стрелками, поддержанными французской же артиллерией, дали возможность отступить весьма пострадавшим полкам Охотскому, Якутскому и Селенгинскому. В ходе атак Владимирцев, ведомых в атаку майором Никольским, был тяжело ранен в руку командир бригады  полковник Дельвиг, погибло много офицеров и солдат полка. И, вот только уже, в силу сложившихся обстоятельств, отступая по Саперной дороге, батальоны Владимирского полка прикрывали нашу отходящую артиллерию.

УЧАСТИЕ В ЧЕРНОРЕЧЕНСКОМ СРАЖЕНИИ.

Со второй половины июля положение Севастополя стало ужасно. Батареи союзников увеличивали свою мощь и росли числом, сжимая многострадальный город смертоносным кольцом. Храбрая прислуга при морских орудиях, состоявшая до сих пор из матросов, была почти вся перебита, верки бастионов, особенно на Корабельной стороне, ежедневно разрушались и сверхчеловеческими усилиями защитников еженочно восстанавливались. Не проходило дня, чтобы убыль гарнизона была менее тысячи. При таком положении Севастополя изыскивались любые средства для облегчения его участи. В числе прочих рассматривался вопрос о новой диверсии против позиций союзников.
Нельзя отрицать пользы военных советов, созываемых для обсуждения важных вопросов, встречающихся при ведении войны. Опытность главных сподвижников может подсказать даже гениальному полководцу средства для достижения цели задуманной им операции. Но суть решения важных вопросов не должна зависеть от различных, часто противоречащих одно другому, мнений. Даже Суворов иногда созывал военный совет, как, например, при осаде Измаила ,  но только  тогда, когда план штурма окончательно у него созрел, и когда ему только оставалось убедить членов совета  в неизбежности  штурма и необходимости совершить этот трудный подвиг.
Что же касается до собственного мнения князя Горчакова о поставленном на повестку совета вопросе, то с самого принятия им командования над войсками в Крыму  Михаил Дмитриевич не переставал высказываться о необходимости ограничиваться пассивною обороной и воздерживаться от решительного наступления. Так, между прочим, в письме его к военному министру, находим: «Было бы просто сумасшествием начать наступление против превосходного в числе неприятеля, главные силы которого занимают, кроме того, недоступные позиции. Первый день я бы двинулся вперед; второй – я бы отбросил неприятельский авангард и написал бы великолепную реляции,; третий день я был бы разбит, с потерей от 10 до 15 тысяч человек, и четвертый день Севастополь и значительная часть армии были бы потеряны. Если бы я действовал иначе, Севастополь уже более месяца принадлежал бы неприятелю, а ваш покорнейший слуга был бы между Днепром и Перекопом ( Из письма от 26 июня 1855 года)…
«… Я бы желал, любезный князь, чтобы вы убедились в одной истине, которою я считаю непреложною, а именно, что принятая мною система осторожности есть, конечно, наилучшая, которой можно было последовать, и что полученные через нее результаты доставили неисчислимую выгоду для России». (Из письма от 5 июля 1855 года).
При всей кажущейся невыгоде пассивной обороны, нельзя не признать, что не воспользовавшись в осенне-зимний период 1854-1855 годов реальными возможностями переломить обстановку под Севастополем в свою пользу, то теперь, когда обе противоборствующие стороны окружили себя массивными, мощными укреплениями, и противостоящая нам сторона эту мощь неукротимо наращивает, то нам до определенного момента оставалось только отстаивать шаг за шагом Севастополь, в надежде на возрастание нашей мощи, и ожидания очередной осени и зимы, которые своими холодами и болезнями, ослабят военную мощь союзников и заставят их, свернув блокаду крепости, покинуть Крым… Теперь же, анализ ежедневных наших потерь в Севастополе, (по тысяче в сутки) поставил наше командование перед перспективой до наступления осенних штормов и зимних морозов потерять не менее 70 тысяч воинов - т.е. большую часть нашей Крымской группировки. Такая «веселая» перспектива наше командование не воодушевляла и нужно было принимать решение о целесообразности дальнейшей обороны Севастополя.
Во исполнении Высочайшей воли  главнокомандующий собрал 28-го июля военный совет из следующих лиц: генерал-адъютантов - графа Сакена и Коцебу; генерал-лейтенантов Сержпутовского, Бухмейера, Бутурлина, Ушакова, Хрулева, Семякина, Липранди и вице-адмирала Новосильского. Кроме этих лиц, от которых князь Горчаков требовал мнения, на совете присутствовали: генерал-адъютант Вревский, а также для разных объяснений начальники штабов: генерал-майоры Крыжановский и князь Васильчиков, полковники Исаков и Козлянинов, генерал-интендант армии  генерал-майор Затлер. Объяснив членам совета положение дел, князь желал бы услышать ответы на следующие вопросы: 1) продолжать ли пассивную защиту Севастополя, стараясь только выигрывать время и не видя впереди никакого определенного исхода - или же, немедленно по прибытии войск 2-го корпуса и Курского ополчения, перейти в решительное наступление? Вопрос этот был предложен на обсуждение  с уточнением - какое действие предлагается предпринять и в какое время. В ходе заслушивания мнений военачальников, выяснилось, что генерал-адъютант Сакен, генералы Хрулев и Липранди высказались против какого-либо наступления. С  учетом того, что раненый Тотлебен  в присланной им записке также не поддерживал идею наступления, выходило, что большинство, уже заявивших свое мнение, категорически против идеи наступления. В процесс доклада генерала Липранди вмешался барон Вревский. Прервав докладчика, с улыбкой презрения, барон заявил: «Нельзя же везде и всюду ходить только церемониальным маршем». Слова эти взорвали Павла Петровича, он подошел почти вплотную к барону и повышенным голосом сказал: «Милостивый государь, когда вы ходили еще без штанов, я уже брал редуты и орудия». Вревский побледнел, поражены были и все остальные, а Павел Петрович оборвал свой доклад, сказав, что всякое наступление при существующей обстановке он считает преступлением. Манера поведения на совете барона Вревского, мягко сказать, была вызывающая. Похоже, благорасположение Императора к своему начальнику Военной канцелярии, было бароном не совсем правильно истолковано. По явной узости своего служебного и житейского кругозора  барон Вревский   воспринимал Павла Липранди лишь образцового командира гвардейского полка, не беря в учет  его предыдущую и последующую боевую деятельность. В 1828 году, во время войны с Турцией, о Вревском  - в то время,- гвардейском прапорщике, и знать то никто не знал; в его дальнейшей деятельности на Кавказе тоже ничего выдающегося не прослеживалось, и вот он, возомнив о себе невесть что, вздумал учить боевому мастерству заслуженных  генералов, да еще ставить под сомнение их боевые качества.  Вот, видимо, после этой сцены  князь Михаил Горчаков счел за лучшее перенести заседание совета на 29-е июля, при этом, предложив присутствующим еще раз проанализировать ситуацию и представить свои соображения в письменном виде, в надежде на то, что все присутствующие сделают правильные выводы. Выводы же, как это не парадоксально и не печально, пришлось делать, прежде всего, Павлу Липранди. Павел Петрович был назначен на должность командира корпуса всего полтора месяца назад  и сейчас, накануне решительных событий, он  не без оснований опасался, что вполне может оказаться «не у дел»,  как это уже случилось накануне Инкерманского сражения. Убедившись, что сражения не избежать, хорошо представляя какую информацию о нем понесет молодому императору барон Вревский; помятуя о том, как пресловутое «общественное мнение» уже полоскало его имя после Инкерманского боя, продолжая по-прежнему ощущать себя командующим группировкой войск, нацеленной на Чоргунский плацдарм,  в аналитической записке, поданной на имя главнокомандующего, Павел Петрович излагает свой взгляд на  реальное решение  стоящей перед ним  боевой задачи.
Рискуя утомить ваше внимание, считаю своим долгом исследователя  представить на ваш суд не те протокольные выжимки, которые, появившись в печати сразу же после войны  благополучно перекочевывая из издания в издание, а подробные выписки из аналитических записок, представленных, прежде всего, теми военачальниками, которые фактически могли повлиять на ситуацию под Севастополем в августе 1855 года.