8
   Пакет был вскрыт на почте и так неумело заклеен вновь, что трещина на печати была еще видна. Софи нисколько не возмутилась этим, поскольку знала, что переписка с чужеземцами находилась под пристальным наблюдением. К счастью, ее мать не писала ей ничего такого, что могло не понравиться русским властям. В письме содержалась даже фраза о преступном волнении республиканских умов в мире, которая должна была порадовать цензоров. Что касается остального, то графиня де Ламбрефу пересказывала дочери несколько незначащих историй, произошедших с парижскими особами, и ограничивалась вопросами относительно ее выздоровления после простуды, спрашивала, не появилось ли у нее «новой надежды» и не собирается ли она в ближайшее время совершить с мужем путешествие во Францию. Вернуться во Францию! Хотя бы на несколько дней! Софи иногда думала об этом, но предприятие казалось ей слишком сложным и слишком дорогостоящим, чтобы осуществиться. Семья, родина с каждым годом отдалялись от нее все больше. Конечно, природа в окрестностях Парижа была прелестнее, зелень пышнее и разнообразнее, нежели под Псковом, а небо над Сеной и Луарой таким прозрачным, каким не бывает нигде, блестящие французские умы не имели себе равных в России, и тем не менее именно на этой чужой земле она обрела смысл своего существования. Во Франции она была не нужна никому. Здесь же сознание собственной полезности опьяняло ее. Софи казалось, что она окружена множеством несносных детей, которые, все до единого, нуждались в ней: Николай, ее свекор, Мария, Никита, крестьяне в имении… В глубине ее сознания вырисовывались образы волосатых, бородатых мужиков, одетых в рваные рубахи, обутых в лапти, с мигающими глазами и обращенными к солнцу, грубыми, как кора деревьев, лицами. Они притягивали ее своей простотой, смирением, нищетой. Ей хотелось помочь им, и в то же время она ждала от них какого-то непонятного ей откровения.
   Хотя у нее и не было настроения писать родителям, Софи присела у своего секретера и обмакнула перо в чернильницу. Сможет ли она рассказать о своей безмятежной жизни в Каштановке так, чтобы не вызвать у матери, и особенно у отца, подозрения, что ей здесь скучно? Надо было находиться в этих местах, чтобы ощутить прелесть первых летних дней, таких теплых, сухих, пропитанных запахом сена. Крестьяне Шатково опомнились и стали доверчиво выращивать картофель. В усадьбе царило доброе настроение. Николай, однако, был очень взволнован политическими событиями, потрясавшими Европу. В июле месяце по примеру испанцев, взбунтовавшихся против Фердинанда VII, итальянцы выступили против Фердинанда IV. Ходили слухи по поводу предстоящего восстания греков против турок. Николай и Вася частенько шушукались и показывали друг другу полные намеков письма, которые получали из столицы. Несмотря на все усилия, им удалось привлечь к общему делу лишь троих молодых людей из большого числа тех, кого они прощупывали. К тому же эти новобранцы были недостаточно надежны, чтобы заслужить серебряный перстень с печаткой. Софи думала, что на месте мужа она бы пришла в уныние. Но он черпал в книгах поводы для восторга, которых она сама ожидала от жизни. Николай перестраивал мир по-своему, в соответствии с высказываниями некоторых писателей. Тетрадь, куда он переписывал любимые изречения, лежала здесь, на столике. Она перелистала ее: «Если не обеспечена невиновность граждан, свобода также не обеспечена» (Монтескье). «Чтобы защищать свободу, надо уметь жертвовать жизнью» (Бенжамен Констан). «Человек рожден свободным!» (Шатобриан). Она улыбнулась. Как он старается! Мысленно вновь обратившись к родителям, Софи склонилась над белой страницей и начертала слова, которых они ждали от нее: «Я окружена такой заботой, что, если бы не сожаления по поводу того, что вас покинула, я была бы абсолютно счастлива!»
   Две страницы размашистого письма избавили ее от угрызений совести. Софи запечатала конверт в тот момент, когда услышала, как у крыльца остановилась лошадь: Николай вернулся из Пскова. Она вышла ему навстречу и удивилась, не увидев его в передней. Пройдя в гостиную, Софи несколько раз позвала его. Дверь кабинета открылась. Николай стоял рядом с отцом.
   – Иди сюда скорее! – сказал он. – Нам как раз нужно поговорить с тобой!
   Вид у него был таинственный и торжествующий; Николай осторожно прикрыл за Софи створку двери, словно малейший шум мог погубить всех их. Михаил Борисович тоже выглядел удивительно довольным. Он знаком пригласил сноху сесть рядом с ним на диван и сказал:
   – Я хочу сообщить вам важную новость: я собираюсь выдать замуж мою дочь.
   – Что? – прошептала озадаченная Софи. – Она мне об этом ничего не говорила!
   – Все потому, что Мария сама еще не знает об этом!
   Беспокойство охватило Софи. Она спросила:
   – О ком идет речь?
   – Ты не догадываешься? – весело спросил Николай.
   Опасения Софи оправдались: циничный, наглый Седов наконец решился! Она пожалела Марию и вздохнула:
   – Нет… представления не имею…
   – Вася! Вася Волков! – объявил Николай.
   Софи была так далека от того, чтобы подумать о нем, что не могла и слова произнести.
   – Я его только что видел, – продолжал Николай. – Бедный юноша очень влюблен. Он открыл мне свои намерения и попросил быть его ходатаем. Он ждет лишь знака, чтобы обратиться к отцу с официальной просьбой…
   Софи представила себе отчаяние золовки и возмутилась:
   – Это невозможно!
   – Почему? – спросил Николай.
   – Твой Вася совсем не интересен!
   – Я с тобой не согласен.
   – Да нет же, Николай!.. Он вялый, хитроватый, слабовольный!.. Он никому не может понравиться!..
   Николай рассердился:
   – Ты забываешь, что он мой лучший друг!
   – Потому что он единственный образованный юноша в этих местах. В Санкт-Петербурге ты бы его даже не заметил!
   – А он в Санкт-Петербурге обратил бы внимание на Марию? – жестко переспросил Михаил Борисович.
   – Я в этом уверен, батюшка!
   – Полноте! Она очень мила, но не слишком привлекательна для мужчины! Ни телесной грацией, ни живостью ума не наделена.
   – Неужели вы серьезно говорите такое? – воскликнула Софи.
   Михаил Борисович покачал головой:
   – Конечно, да! Да!.. На нее скучно смотреть, да и слушать скучно…
   Он понял, что перегнул палку, высказывая свои критические замечания, но ему не удалось овладеть собой. С тех пор как Софи вошла в их дом, он не мог простить Марии, что она не так великолепна. Своим угрюмым видом и угловатыми движениями Мария лишала очарования пол, чьим чудесным украшением была ее невестка. Даже тот факт, что они были устроены одинаково и обе носили платья, был невыносим. Это была какая-то ошибка природы.
   – Вася Волков – партия, на которую мы и надеяться не могли, – продолжил он. – С ним она будет очень счастлива…
   – Откуда вам знать?
   – Отец угадывает подобные вещи. Она не покинет эти края. И, конечно же, поселится с мужем в Славянке…
   – …Около Дарьи Филипповны! – подхватила с горечью Софи. – Я бы не хотела, чтобы эта женщина стала моей свекровью!
   – Согласен с вами, – громко рассмеявшись, сказал Михаил Борисович. – Она – скорее стеснительный довесок.
   Уязвленный в своих симпатиях, Николай резким тоном произнес:
   – Речь идет, насколько я понимаю, не о Дарье Филипповне, а о моей сестре! Как и отец, я полагаю, что этот брак должен состояться. И как можно скорее! В интересах самой Марии!..
   Михаил Борисович чуть не ляпнул: «Она подарит мне внука», но удержал эту фразу на краешке языка. Еще секунда, и он нанес бы непоправимую обиду Софи. Впрочем, теперь, когда она жила рядом с ним в Каштановке, он уже не хотел, чтобы у нее родился ребенок. Мысль о том, что сноха может забеременеть, внушала ему ужас. Дай Бог, чтобы ему не пришлось увидеть, как обезобразит ее беременность, как она будет выставлять напоказ тяжелый плод ее любовных ласк с Николаем! Когда он представлял себе молодую женщину в кровати сына, его охватывал гнев против мальчишки, завладевшего всеми правами на нее.
   – Я уверена, что Мари откажет ему, – сказала Софи.
   – Только этого недоставало! – заметил Николай. – Разве она сможет противиться воле отца?
   – Отец не будет заставлять ее, если убедится, что этот план сделает ее несчастной.
   Михаил Борисович вздрогнул, взглянул на Софи, удивился, что она стоит здесь и опрятно одета, хорошо причесана, корсаж застегнут, затем произнес:
   – Пусть Софи пойдет к Марии и поговорит с ней.
   – Вы возлагаете на меня обязанность уговорить ее? – спросила Софи.
   – Да. Вы сделаете это лучше, чем мы. Я вам доверяю.
   – Но я вовсе не одобряю этого брака!
   – Сделайте вид! – посоветовал Михаил Борисович.
   Его глаза выражали другую просьбу. Софи не удалось понять значение этого взгляда, она лишь почувствовала смутный страх и вышла из комнаты с ощущением, что обладает большей властью над свекром, нежели над мужем.
   Девушка вышивала в садовой беседке. С первых слов, произнесенных Софи, она побледнела, двумя руками закрыла рот и издала сдавленный крик:
   – Я не хочу!.. Ни за что на свете!.. Лучше умереть!..
   – Успокойтесь! – сказала Софи. – Отец не выдаст вас замуж против вашей воли. Но подумайте хорошенько: может быть, воспоминание о месье Седове заставляет вас противиться мысли о браке с Васей? В таком случае вы были бы не правы.
   – Я больше никогда не думаю о Седове! – ответила Мария резким голосом. – А вы довольно бестактно напоминаете мне о его существовании! Вася не нравится мне, вы это знаете! Вы даже поддерживали меня в этом отношении! Зачем же искать другую причину?
   Она выглядела такой же враждебной, затравленной, как в тот момент, когда золовка застала ее в объятиях Седова во время охоты на волков. Затем Мария вдруг разрыдалась:
   – Ради Бога, Софи, защитите меня!.. Спасите!.. Вы одна понимаете меня в этом доме!.. Мой отец и Николай – эгоисты!.. Они растопчут меня!.. Но вы… вы!
   Софи вернулась в кабинет, где ее свекор и муж ожидали результата хлопот. Услышав, что Мария ответила отказом на предложение Васи, Николай ужасно рассердился:
   – Она дуреха!.. Дуреха и плутовка!.. Не знает, как нам всем насолить!..
   Эта вспышка была так смехотворна, что Софи сказала ему:
   – Успокойся, Николай! Не тебе ведь отказали!
   – Но это мой лучший друг, мой брат! – с пафосом воскликнул Николай. – Я не могу смириться с отказом! Я сам поговорю с Марией! Посмотрим, станет ли она сопротивляться!
   – Мы вовсе ничего не увидим! – сказал Михаил Борисович, стукнув кулаком по столу. – Я запрещаю тебе вмешиваться в эту историю! Софи сделала то, что было нужно! Этого достаточно!
   – Но, батюшка, – пробормотал Николай, – я вас не понимаю. Только что вы говорили…
   – Только глупцы не меняют своего мнения. Если твоя сестра хочет остаться старой девой, это ее дело!
   – Мари не останется старой девой, – вмешалась Софи. – Но она выйдет замуж позже, за человека по своему выбору!
   – По нашему выбору! – поправил Михаил Борисович. – Поразмыслив, я тоже решил, что Вася мне не нравится. Элегантная кукла. То, что ты в прекрасных отношениях с ним, меня не удивляет! Но для девушки с хорошими зубками этот орешек слишком легко раскусить!
   Он упивался каждым словом, которое произносил. О! Как ему было приятно выступать на стороне снохи против собственного сына! На пределе возбуждения он готов был изобрести новые предлоги, чтобы смутить и унизить Николая. Но Михаил Борисович инстинктивно понимал, как надо быть осторожным, оказывая поддержку молодой женщине, не согласной с супругом. Стоит по той или иной причине измениться ее настроению, и ваша преданность ей будет рассматриваться как знак неуважения.
   – Послушай же, что говорит тебе Софи, – спокойно продолжал он. – Она сто раз права. Ты найдешь способ передать этот отказ Волковым, не обидев их…
   – Прекрасная миссия! – пробурчал Николай. – Я потеряю друга!
   – Ты предпочел бы потерять сестру? – сказал Михаил Борисович, выпрямившись во весь рост за письменным столом.
   И краем глаза проследил за эффектом, который произвел на Софи.

* * *
   Несмотря на указания отца, Николай в тот же вечер долго разговаривал с сестрой, пытаясь переубедить ее. Она осталась безучастной ко всем уговорам, ко всем угрозам и просьбам, и Николай отступил, убежденный, что Мария не в себе. В течение следующих трех дней он все время откладывал поездку в Славянку. Наконец, под давлением Софи, он отправился туда верхом с ощущением, что ему поручено прикончить умирающего. Девушки Волковы встретили его в парке и отвели в комнату брата. Вася, лежа на диване, читал. Бросив взгляд на Николая, он увидел, какое мрачное у того лицо, понял все и прошептал:
   – Я был в том уверен!
   Страдая от жалости, Николай запутался в извинениях:
   – Она была очень тронута… Просила меня передать, что любит тебя как брата… И очень надеется, что ты не будешь сердиться на нее за… за это недоразумение…
   Он услышал вздох за дверью и легкие шаги, удалявшиеся по коридору. Наверное, Васина сестра или прислуга.
   Вася, скрестив руки на затылке, с безучастным лицом смотрел в потолок и не мешал глазам наполняться слезами. Созерцая его молчаливое страдание, Николай проклинал сестру за ее жестокость. Он хотел бы, чтобы Мария была рядом с ним в этой комнате и своими глазами увидела содеянное ею зло. Ведь слишком легко ранить издалека, не видя жертвы!
   – Вася! – воскликнул он. – Я очень сожалею!..
   Он присел на краешек дивана довольно неловко и положил руку на плечо молодого человека. Они сидели молча. Окно выходило на заросли кустарника. На стенах и на полу было множество книг. Между двумя отсеками библиотеки висели охотничьи ружья, удочки, ятаган.
   – Послушай, – опять заговорил Николай, – я понимаю, что ты сердит на мою сестру, но наша с тобой дружба выше всех этих историй. Мы по-прежнему будем видеться…
   – Нет, – мягко ответил Вася.
   – Почему?
   – Я уеду.
   – Из-за… из-за нее? – спросил Николай.
   Его удивляло, что сестра, чьи капризы, куклы и детские болезни были ему известны, могла перевернуть жизнь мужчины.
   – Да, – ответил Вася. – Оставшись здесь, я слишком сильно страдал бы…
   – Я постоянно буду рядом с тобой! – пробормотал Николай. – И в конце концов ты забудешь!
   – Я не хочу забывать, – ответил Вася.
   Его трагический вид понравился Николаю. «Какое благородство! – подумал он. – И моя сестра пренебрегает таким человеком!»
   – Уже давно моя мать предприняла некоторые шаги, чтобы устроить меня в министерство юстиции, – продолжал Вася. – Теперь я уже не вижу препятствий для этой карьеры. Путь проложен!..
   Он сделал жест рукой, означающий, что готов плыть по воле волн. На пальце блестел серебряный перстень друзей свободы. Николай почувствовал приступ боли.
   – Это безумие! – застонал он. – Никакая женщина не заслуживает, чтобы из-за нее жертвовали великой дружбой! Ты не уедешь!
   – Уеду.
   Надежда посетила вдруг Николая: может быть, Дарья Филипповна поможет убедить Васю остаться?
   – В любом случае, ты не можешь принять подобное решение, не посоветовавшись с матерью! – сказал он.
   – Одобрит она меня или нет, я уеду.
   – Не могли ли мы поговорить с нею сейчас?
   – Она в Пскове, на весь день.
   – Тогда я приеду завтра снова.
   – Прошу тебя, не приезжай, – взмолился Вася, с грустью глядя ему в глаза. – Твое присутствие пробуждает во мне слишком много воспоминаний. Прощай! Прощай навсегда!
   Он встал и протянул обе руки. Николай сильно сжал их, прошептал: «Прощай, друг мой!» – и вышел из комнаты.
   На обратном пути он предавался самым грустным размышлениям. Дарья Филипповна так любила сына, что без сомнения воспримет отказ Марии как жестокое оскорбление. После от отъезда Васи у Николая уже не будет предлога для посещения Славянки. А если он позволит себе дерзость явиться туда, его не примут! О! Его сестра заварила ужасную кашу! По ее вине он лишился мужской дружбы и расположения женщины, которую к тому же уважал. По совести, Николай даже вынужден был признать, что именно невозможность видеться с Дарьей Филипповной больше всего огорчала его. Но сам избыток этого огорчения почему-то оказался целительным. Чтобы утешить себя, Николай отказывался верить в разрыв. Вася изменит мнение, поразмыслив ночью: через несколько дней они встретятся в Пскове или в Славянке, и все пойдет, как было прежде…
   Он скакал по перелеску. При его приближении птицы умолкали. Затем, будто не в силах сдерживаться, засвистела вдруг иволга, дрозд издал резкий звук… Прибыв в Каштановку, Николай почти успокоился.
   Тремя днями позднее слуга Волковых принес ему письмо от Васи. Уверенный, что речь идет о приглашении, Николай с радостью распечатал пакет. Друг сообщал ему, что в то же утро уезжает в Санкт-Петербург. Николай опустил голову. Его надежда рухнула так же медленно и тихо, как рушатся здания во сне. Убежденность в том, что ни Софи, ни Мария, да и никто другой в доме не мог понять его, усиливала печаль Николая.

10
   6 января 1821 года вся семья отправилась на берег реки, чтобы присутствовать на обряде освящения воды. Жители трех деревень собрались на заснеженном откосе. Плотно укутанные мужчины и женщины были похожи на ворон, распушивших свое оперение. Колокола маленькой церкви в Шатково звонили под пепельно-серым небом. Между берегами, на расчищенном льду, стояло что-то вроде беседки, укрепленной на четырех кольях, поддерживающих кровлю из еловых веток. Под нею в ледяной корке крестьяне прорубили большое отверстие. Отец Иосиф в серебристой ризе возвышался над черным потоком и совершал водосвятный молебен. Пар, валивший от его бороды при каждом слове, был ненамного слабее дымка, распространявшегося от кадила, которым размахивал дьякон. Хор крестьян исполнял очень красивые церковные песнопения, слова которых Софи не очень хорошо понимала. Наконец наступил момент погружения креста. Когда он ушел под воду, все перекрестились. Крестный ход, высоко поднимая хоругви и иконы, вернулся в церковь по снежной тропе. Теперь, согласно обычаю, самые отважные мужики должны были окунуться в воду. Считалось, что купание такого рода не могло повредить православному. Несмотря на такую убежденность, желающих искупаться было немного. Мария предложила вернуться домой. Но Михаил Борисович не хотел пропустить зрелище. Подняв обе руки, он крикнул:
   – Пять рублей тому, кто дольше всех продержится в воде!
   Радостные возгласы были ему ответом.
   – Как же вы можете поощрять такое, отец? – строго спросила Софи.
   – А разве я не хранитель традиций? – со смехом ответил он. – Мои крепостные не одобрили бы моего безразличия к православным подвигам!
   Николай поддержал доводы отца и предложил Марии и Софи сесть вместе с ним в сани, где им было бы теплее и лучше видно. Михаил Борисович забрался на облучок кучера, чтобы сверху наблюдать за всем семейством, и сказал:
   – Закутайтесь хорошенько! Такой холод, что просто дух захватывает!
   Несколько мужиков уже раздевались. Софи разглядывала троих из них: двух молодых, кряжистых и коротконогих, похожих друг на друга, как братья, и бородатого, тощего старика, который весь напрягся от нетерпения. Другой старик с большим животом подошел к ним. Поскольку присутствовали хозяева, все мужики замотали бедра материей.
   – Готовься, Николай, – обратился к сыну Михаил Борисович, – ты будешь считать секунды!
   Софи вытаращила глаза и невольно сжала руку Марии под пологом. Пятая обнаженная фигура протиснулась сквозь группу тепло одетых крестьян. Это был Никита, высокий и худощавый, с плоскими бедрами и недостаточно еще развитыми плечами, повязка из мешковины хлопала ему по заду и ляжкам. Он подскакивал на снегу и пригоршнями снега растирал себе грудь, чтобы усилить кровообращение. Кожа на его теле порозовела. Испугавшись такой неосторожности, Софи хотела крикнуть ему, чтоб он оделся и вернулся в дом, но сдержалась из страха, что ее рекомендацию плохо истолкуют.
   Кто из присутствующих здесь лиц сможет понять материнскую заботу, которую оказывала она этому восемнадцатилетнему парню? Софи отвернулась от взгляда золовки, которая, как ей показалось, с иронией посматривала на нее.
   – Начинайте! – выкрикнул Михаил Борисович.
   Пятеро мужиков, ступая будто по кончикам иголок, приблизились к беседке, присели у края проруби и все вместе скользнули в воду. Николай начал громко считать:
   – Один, два, три, четыре…
   Посреди ледяного поля, как фрукты на скатерти, торчали теперь пять голов от уровня шеи. Эти головы кружились во все стороны, пыхтели, фыркали и ныли. Только у одного бородатого старика хватило сил пошутить:
   – Вода как кипяток! Нельзя ли остудить ее немного?
   Крестьяне из его деревни бурно подбадривали старика:
   – Держись крепче, Максимыч! Дубленая кожа – самая крепкая!
   Люди, болевшие за других купальщиков, в свою очередь драли глотки:
   – Шевелись, Никита!.. Эй, Степан, представь, что ты в кровати с Дуняшей. Это согреет тебя! Вы хоть до дна-то достаете?
   – Да… Достаем! – ответил Максимыч. – Оно мягкое, как перина!.. Я часами стоял бы на нем… Брр!
   – В этом году Максимыч опять выиграет! Посмотри, какой у него быстрый взгляд для такого возраста!
   – Нет, победит Степан! Смелей, Степан! Стисни зубы, Степан!
   – Агафон! Агафон! Он свеж и здоров, как огурец!
   Николай невозмутимо продолжал считать:
   – Шестьдесят два, шестьдесят три…
   Признаки недомогания первыми обнаружили два брата, которые казались Софи такими выносливыми. Их отец, наклонившись к краю проруби, сказал тягучим голосом:
   – Вылезайте же из воды, болваны! У вас губы дрожат на зубах!
   Мужики вытащили их руками из воды, укутали в одеяло и протянули им стакан водки. Сразу после того толстый Агафон попросил пощады. Понадобилось шесть человек, чтобы довести его до берега. Надутое бледное тело Агафона было разукрашено фиолетовыми пятнами. Он шевелил языком, но не мог произнести и слова.
   – Христос помилуй тебя! – простонала его жена. – В каком же виде ты возвращаешься ко мне? Что я буду делать с трупом? Прости меня, Господи, воистину воскресивший Лазаря, но я должна побить его!
   И она стала отвешивать ему пощечины под одобрительный гомон окружающих женщин. Придя в себя, Агафон, в свою очередь, ударил жену по щеке. Этот обмен ударами сопровождался всеобщим громким смехом. Между тем в воде остались лишь старый Максимыч и Никита. Они смотрели друг на друга с вызовом и стучали зубами. Не выдерживая больше, Софи крикнула по-французски:
   – Остановите это смехотворное состязание! Они умрут от него!
   – Никто и никогда еще не умирал от купания в день освящения воды, – заметил Михаил Борисович.
   И прокричал:
   – Я удваиваю ставку: десять рублей!
   – Спасибо, барин! – пробормотал Максимыч, слегка наклонив голову. – Доброе слово согревает сердце верующего!
   Его борода обросла сосульками. Верхняя губа задралась вверх, сильно перекосившись.
   – Ну что, сдаешься, сопляк? – сказал он Никите.
   Мальчишка молча покачал головой. Он, казалось, был еле жив, – лицо напряженное, глаза навыкате.
   – Ты не прав, – продолжал Максимыч. – Если бы ты себя видел!..
   – Двести девяносто два, двести девяносто три! – считал Николай.
   – Двести девяносто четыре! – подхватил Максимыч.
   Вдруг лицо его вытянулось, глаза округлились от ужаса. Он захрипел:
   – Боже всемогущий! На помощь!
   Никита помог спасателям вытащить Максимыча из воды. Затем, пока они уносили старика, чтобы растереть и одеть его, он сам вылез на лед. Тело Никиты было красным, словно сварилось до основания шеи. Он с трудом держался на ногах.
   – Чертов Никита! – закричали мужики. – Он выиграл! Когда молодость вещает, старость голову склоняет!..
   Один набросил ему покрывало на спину, другой растирал затылок льняной тряпкой, остальные тоже поддерживали его, поили водкой, подталкивали к саням барина.
   – Оставьте меня! Я могу идти сам! – сказал Никита.
   Софи увидела, как он пошел, спотыкаясь, с бессмысленной улыбкой на губах. Облегчение, которое она испытала, напоминало слабость. Михаил Борисович достал деньги из кармана и стал подбрасывать монеты на ладони руки, затянутой в перчатку. Но Никита не смотрел на деньги. С гордостью уставившись на Софи, он обращался к ней одной, посвящал ей свою победу. Вскоре он подошел так близко, что она могла рассмотреть капли замерзшей воды на кончиках его ресниц. Накидка плохо прикрывала голую грудь юноши. Посреди нее сверкал маленький нательный крестик. Голые ноги были засунуты в валяные сапоги. Он пыхтел, смеялся, при этом нижняя губа у него дрожала.
   – Ты молодец! – сказал Михаил Борисович, вручая ему деньги. – Что ты будешь делать с этими десятью рублями?
   – Куплю книги, бумагу! – не раздумывая, ответил Никита.
   – Черт! Да ты хочешь стать ученым?
   – Да, барин, – ответил он, – с вашего разрешения…
   И он бросил взгляд на Софи, проверяя, хорошо ли ответил.

* * *
   Целую неделю Софи не встречала Никиту в коридорах дома. Забеспокоившись, она спросила о нем Василису и узнала, что мальчишка заболел после своего подвига. Софи пошла навестить его в общую комнату. Тюфяки слуг мужского пола, числом штук двадцать, были свалены на день в углу. Две печки, высотой до потолка, обогревали помещение и усиливали запах людского дыхания и сапог. Никита лежал один, скрючившись, как охотничий пес, на убогой лежанке. Рядом с ним стояла кружка с водой, покрытая краюхой черного хлеба, и его старая балалайка. Софи склонилась над парнишкой и потрогала его лоб, который горел. Никита даже глаз не открыл.
   – О! Ему уже лучше, – сказала Василиса, вошедшая следом за Софи. – Я даю ему отвары, сама их делаю. И каждый вечер Антип натирает ему спину щеткой. Через недельку он встанет.
   Веки Никиты дрогнули. Сине-фиолетовый свет стал лучиться сквозь ресницы. Он улыбнулся небесному явлению.
   – Барыня! Барыня! – прошептал он. – Вы пришли!..
   – Да-да! – сказала Василиса. – Видишь, какое беспокойство ты причиняешь хозяевам! Разве это хорошо?
   Поругивая Никиту, она укрывала его жалким покрывалом из серой шерсти. Софи хотелось поухаживать за ним самой. Движения этой женщины были такими резкими! Когда Василиса укладывала голову Никиты на кипу тряпок, из тюфяка выскользнула тетрадь. Софи быстренько подняла ее. Василиса заметила этот жест.
   – Скажешь ему, что я взяла ее! – прошептала Софи.
   И вышла из комнаты. У самой двери она столкнулась с месье Лезюром, который будто бы следил за ней с двусмысленной улыбкой на губах.
   – Ваш свекор ищет вас, – сказал он.
   – Зачем?
   – Он хочет сыграть партию в шахматы, а вам ведь прекрасно известно, что теперь он не желает иметь никакого иного противника, помимо вас!
   Софи совсем не хотелось играть в шахматы. Тетрадь Никиты слишком заинтересовала ее!
   – Скажите ему, что я сейчас занята, – ответила она.
   – Не могли бы вы сказать ему это сами? Он плохо примет меня, если я передам ему такое!
   – Ваши опасения смехотворны! – сказала Софи, пожав плечами.
   Каждый раз, когда месье Лезюр обращался к ней, она испытывала отвращение, доходившее до дурноты. Тот факт, что он ее соотечественник, заставлял ее быть вдвое строже по отношению к этому лысому и раболепному человеку. Длинный коридор, выложенный бревнами, соединял служебную постройку с хозяйскими покоями. Семеня по проходу рядом с Софи, месье Лезюр продолжал стенать:
   – Да вы не представляете себе, какой он на самом деле, дорогая мадам! Он так изменился ко мне! Прежде я пользовался его доверием, был почти другом! Теперь же он не знает, что сделать, лишь бы удалить меня от себя и убедить, что я бесполезен в доме.
   Он поднял на Софи взгляд, повлажневший от мольбы, и опять сказал:
   – Вы приобрели большую власть над ним! Он так внимательно, и это справедливо, прислушивается к вашим аргументам! Не могли бы вы повлиять на него с тем, чтобы он изменил свое отношение ко мне?
   – Я не имею на свекра того влияния, какое вы предполагаете! – ответила Софи.
   – О! Напротив! – воскликнул месье Лезюр. – Я могу рассчитывать на вас, не так ли? И заранее благодарю!
   Они вышли в прихожую. Софи поднялась в свою комнату. Месье Лезюр, стоя у лестницы, смотрел, как она исчезает, и испытывал ненависть. Подумать только, ведь он тогда радовался, думая, что она освежит парижским воздухом удушающую атмосферу в этом жилище! Что он обретет в ее лице союзницу против того, что задевало его в русских манерах! Что он мечтал о сговоре между ним и ею с целью офранцузить и подчинить себе семейство Озарёвых! Немного времени понадобилось ему, чтобы осознать свою ошибку. Софи так разочаровала его своими повадками, что теперь он отказывал ей в достоинствах француженки. С его точки зрения, она не была воплощением родины, которую он покинул тридцать лет назад, а представляла собой странную, изуродованную приходом санкюлотов и Бонапарта страну. Либеральные взгляды молодой женщины оскорбляли его. Он возмущался тем, что она заинтересовалась жизнью мужиков. И наконец, он не мог простить ей, что она завладела вниманием Михаила Борисовича. Для тех, кто помнил его непримиримым, грубым, несправедливым, восхищение, которым этот человек одаривал свою сноху, было печальным фактом, свидетельствующим о вырождении. «Пусть бы она уехала! Пусть уезжает со своим мужем!» – про себя повторял месье Лезюр. Успокоившись наконец, он вернулся в гостиную, где Михаил Борисович дремал, сидя в кресле у окна, затянутого инеем. Услышав шаги, он приоткрыл глаза и спросил:
   – Ну?
   – Я нашел мадам Софи у изголовья бедного Никиты! – сказал месье Лезюр. – В отношении этого юноши она обнаружила редкую преданность. Как только освободится, она придет к вам. А пока не хотите ли сыграть в шахматы?..
   Михаил Борисович не снизошел до ответа. Взгляд его вновь обратился к виду за окном! О! Насколько месье Лезюр предпочитал этому безразличию прежние оскорбления, приступы гнева! Когда его высмеивали, третировали, он по крайней мере чувствовал, что живет. Нередко он испытывал даже смутное удовольствие, страдая от тысячи унижений и не имея права ответить ударом на удар. Со всем этим было покончено по вине молодой женщины!
   – Не желаете, чтоб я прочел вам несколько страниц вслух? – вновь спросил он.
   – Я хочу, чтобы вы оставили меня, – с досадой ответил Михаил Борисович.
   Месье Лезюр поспешил удалиться.
   После чего несколько дней продолжал следить за Софи и докладывать Михаилу Борисовичу о своих наблюдениях. Тот, делая вид, что не обращает никакого внимания на эти услужливые сплетни, каждый раз выслушивал их до конца. Таким образом он узнал, что Софи велела перевести Никиту в маленькую комнатку рядом с девичьей, что Василиса получила приказ застелить простынями постель больного и что к нему был приглашен доктор Прикусов. Впрочем, последнее сообщение подтвердила сама Софи. Тем не менее Михаил Борисович поморщился. Поступки снохи ставили его в неловкое положение. Когда доктор Прикусов доложил ему, что парень вне опасности, он показался себе смешным, поскольку вынужден был благодарить врача за заботы, оказанные крепостному. Что могло вызвать неблагоприятные толки в округе. Он сказал об этом Софи. Она согласилась с ним, да так изящно, что он был обезоружен. Чтобы объяснить свое поведение, Софи показала Михаилу Борисовичу тетради Никиты. Месье Лезюр встал за дверью кабинета, хотел услышать, что происходит. Он ожидал взрыва. Но разговор велся спокойно. Михаил Борисович заявил, что способности мальчишки поразили его. Вечером, за ужином, молодая женщина выглядела сияющей. Ее непринужденный, чуть ли не величественный вид привел в отчаяние месье Лезюра. У него оставалась одна надежда: что успех одурманит ее, она перейдет границу и потеряет все, желая все завоевать. Незадолго до Пасхи он попросил ее уделить ему время для беседы. И сделал вид, что тоже поражен успехами Никиты. Почему она не попросит Михаила Борисовича дать вольную этому интересному юноше и не отослать его в Санкт-Петербург, чтобы продолжить учение? Совет удивил Софи. Она и не думала, что такое возможно.
   – Почему же нет! – сказал месье Лезюр. – Я даже убежден, что свекор будет рад удовлетворить вашу просьбу!
   – Благодарю вас, – ответила Софи. – Это действительно замечательная идея!
   Месье Лезюр с трудом скрыл свое торжество: Софи не заметила ловушки. Отстаивая столь неприемлемый план, она рассердит Михаила Борисовича и откроет ему глаза на то, чем в действительности является: интриганкой, смутьянкой, республиканкой! И как бы не пропустить ссоры, которая неизбежно столкнет друг с другом эти две сильные личности!
   Пасхальные торжества с их полуночной службой, традиционными лакомствами и визитами к соседям миновали. На этот раз Владимир Карпович Седов не приехал в Каштановку, и Мария, прождав его целый день, поднялась в свою комнату, чтобы поплакать. На следующий день, когда Михаил Борисович проснулся, отдохнув после обеда, Софи зашла к нему в кабинет. Выспавшийся, расслабленный, он принял ее с должной любезностью. Но стоило ей заговорить об освобождении Никиты, как он похолодел.
   – Гоните эту мечту из вашей головки, дорогая Софи, – сказал он, устраиваясь в кресле.
   – Почему, отец? – спросила она. – У вас столько крестьян! Что изменится, если этот покинет имение?
   – Это вопрос принципа.
   – Интересно послушать, что такое принцип в сфере крепостного права?
   Взгляд Михаила Борисовича ожесточился. Стоило снохе проявить пристальный интерес к какому-нибудь существу, как его, свекра, начинала разъедать ревность. Все, что она отдавала другому, было отнято у него. Не отрывая глаз от молодой женщины, он сдержанным тоном сказал:
   – Одобряете вы или нет институт крепостного права, оно существует. Если император, человек великой мудрости, решит освободить мужиков, я первым повинуюсь ему. Но я не дерзну подавать личный пример великодушия, пока правительство желает оставить все в прежнем положении.
   – Однако некоторые помещики думают не так, как вы! – возразила Софи.
   – Да, – продолжил Михаил Борисович, – насколько мне известно, кое-кто из них жалует паспорт одному из своих крестьян с разрешением работать в городе. Три четверти того, что зарабатывает этот малый, причитается барину. Если же, несмотря на все, крепостной, ставший горожанином, богатеет немного, хозяин назначает ему очень высокую цену за полную свободу. Не к этому ли странному торгу вы меня призываете?
   – Вы прекрасно знаете, что нет. Я прошу вас отпустить Никиту на волю безо всяких условий.
   Михаил Борисович вспомнил белокурого и стройного подростка, выходившего из воды в день Богоявления. Наверняка тяга, которую испытывала Софи к этому мужичонке, имела какую-то тайную причину.
   – Никита родился крепостным и останется таковым столько времени, сколько я проживу! – заявил он.
   Оскорбленный вид Софи доставил ему чрезвычайное удовольствие. Нанеся первый удар, он собирался усовершенствовать пытку. Его сноха, ставшая жертвой выбора, была суровой и вместе с тем мягкосердечной. Он слишком любил ее, чтобы отказаться от желания причинить ей боль.
   – Ах да, – продолжил он вкрадчивым голосом, – я уже говорил вам, моя дорогая, что не принадлежу к сторонникам обновлений! Пусть другие ломают двери, разжигают пожары! Я же иду в ногу с веком! Подчиняюсь обычаям, которым следуют мои современники! В связи с этим я сделаю вам признание, и оно удивит вас: мне необыкновенно приятно сознавать, как высоко вы оценили Никиту, настолько, что предоставили ему хорошее место в доме.
   Софи угадала уловку и насторожилась. Поскольку она молчала, Михаил Борисович тихо продолжил:
   – Вы понимаете меня, не так ли?
   – Нет.
   – Я хочу сказать, что милостивое обращение, поблажки всякого рода – естественные следствия крепостного права. Удовлетворение, которое испытывает помещик, владеющий тысячами людей, наполовину достигается данной ему властью выбрать из них одного и щедро одарить его из прихоти. Осыпая благодеяниями этого милого Никиту, в то время как ему подобные все еще прозябают в нищете, вы следуете великой традиции рабовладельцев. К неравенству, продиктованному нашими законами, вы присовокупляете неравенство, созданное вами самими. И не мне осуждать вас за это!
   Он улыбался с такой вызывающей иронией, что у нее возникло ощущение, будто перед ней находится враг. Но враг, который не может обойтись без нее, как и она без него. Отрицать значение, какое он приобрел в ее жизни, было так же бессмысленно, как стремиться убрать гору на горизонте. Эта глыба, эта тень, этот голос оказывали на нее сильное воздействие каждый день. Он ждал, что она ответит, прежде чем продолжить дискуссию. Но она не спешила доставить ему это удовольствие. Софи медленно встала, повернулась спиной к свекру и вышла.
   В коридоре она столкнулась с месье Лезюром, проходившим мимо с книгой под мышкой. Его озабоченный вид не обманул ее. Он, конечно, подслушивал у двери по привычке. Софи смерила его презрительным взглядом и прошла дальше. Охваченный безудержной радостью, месье Лезюр прижал руку к сердцу и поблагодарил Бога за тот оборот, который принимали события.
   В течение следующих недель месье Лезюр усилил бдительность. После беседы, настроившей Михаила Борисовича против снохи, оба противника заняли выжидательную позицию. Внешне между ними ничего не изменилось, но в такой натянутой обстановке любая искра могла вызвать бурю. Решив не упускать шансов, месье Лезюр каждое утро просыпался с надеждой, что какое-нибудь новое обстоятельство позволит ему опорочить Софи в глазах ее свекра, и каждый вечер засыпал с сожалением, что ситуация не изменилась ни к лучшему, ни к худшему.
   К концу июня месяца нетерпение его достигло предела, и у него началась нервная лихорадка. Никто в доме не жалел его. Только Василиса лечила его горькими отварами. Едва оправившись, он пожелал занять свое прежнее место в семье. 15 июля, в день святого равноапостольного Владимира, он вышел из своей комнаты к ужину. Сидя в гостиной напротив Михаила Борисовича, он почувствовал звон в ушах, а его глаза стали закрываться от усталости. Мария напевала грустную песенку, глядя в сад через открытое окно. Уже совсем засыпая, месье Лезюр увидел входящих в гостиную Николая с Софи и оживился. Молодая женщина выглядела взволнованной. И поскольку она недавно получила письмо от матери, Михаил Борисович спросил:
   – У вас хорошие новости от родителей?
   – Очень хорошие, – уклончиво ответила Софи.
   – Слава Богу! Я заметил, что вы очень озабочены, и вдруг испугался!..
   – Дело в том, – сказал Николай, – что мы только что узнали о чрезвычайном событии, событии, которое, каковы бы ни были ваши взгляды, не может оставить вас равнодушными.
   Он сделал паузу и сообщил:
   – Наполеон скончался.
   В гостиной воцарилось тяжелое молчание. Софи показалось, что дыхание Истории коснулось лиц всех ее близких. Перед лицом столь грандиозного события никто из присутствующих не мог избавиться от ощущения собственной незначительности. Даже месье Лезюр выглядел подавленным. Михаил Борисович наконец спросил:
   – Вы получили это известие от вашей матери?
   – Да, – ответила Софи.
   – Когда он умер?
   – 5 мая, на Святой Елене.
   – Но это же более двух месяцев назад!
   – Событие держали в тайне как можно дольше. Кажется, английские газеты первыми обнародовали новость…
   – И каково состояние умов во Франции?
   – От родителей я вряд ли узнаю об этом! – с улыбкой сказала Софи. – С их точки зрения, мир наконец-то избавился от кровавой гидры!
   – Многие люди думают, как они! – вмешался месье Лезюр.
   – Совершенно очевидно, – продолжил Михаил Борисович, – что никто, на протяжении веков, не нес ответственности за гибель такого большого числа людей, как этот низложенный тиран! Должно быть, на Святой Елене его больше всего терзала мысль, что он уже не сможет послать на заклание тысячи молодых людей ради удовлетворения своей тяги к славе!
   Месье Лезюр задрожал от радости. Случай, которого он жаждал, наконец представился. Впервые Михаил Борисович был на его стороне против Софи.
   – Вы очень плохо представляете себе Наполеона, если считаете, что он вел Францию в бой лишь ради удовлетворения своих личных амбиций! – сказала молодая женщина.
   – Я, как и Софи, – вмешался Николай, – верю, что он искренне стремился добиться превосходства и процветания своей страны.
   Михаил Борисович резко скрестил руки на груди:
   – И это мой сын, бывший офицер царской гвардии, герой Отечественной войны, осмеливается так говорить? Слишком много друзей пали вокруг тебя, чтобы ты имел право оправдывать человека, без которого большинство из них были бы еще живы!
   – Я стараюсь быть справедливым, – возразил Николай. – Какими бы пороками ни обладал Наполеон, это был великий полководец.
   – Великий полководец, закончивший жизнь пленником на острове! – со смешком добавил месье Лезюр.
   Никогда еще он не присутствовал на таком торжестве. Вновь оказавшись в милости у Михаила Борисовича, он наслаждался тем, что наносил все больше ударов Софи и Николаю, будучи уверенным в своей абсолютной безнаказанности.
   – Важно не то, каким образом заканчивает свою жизнь государственный деятель, а то, что он оставил после себя, – его деяния, легенду, – сказал Николай.
   – Прекрасно! – воскликнул месье Лезюр. – Вы придерживаетесь того же мнения, что и я, благодарю вас за это! Что же остается от вашего Бонапарта? В смысле карьеры мясника, ему удалось лишь одно: пробудить ненависть всей Европы к Франции!
   – Пробудить ненависть или заставить бояться? – спросила Софи.
   – Одно не лучше другого, – с живостью ответил месье Лезюр. – Прежде Франция славилась просвещенностью ее великих умов; после революции она приобрела известность в силу жестокости своих палачей и солдат! Жажда крови, которую санкюлоты утоляли с помощью гильотины, их последователи времен Консульства и Империи удовлетворяли, набрасываясь на соседние народы, чтобы уничтожить их!
   – Вот он какой, по меньшей мере, странный способ толкования Истории! – заметила Софи.
   Месье Лезюр тут же обернулся к Михаилу Борисовичу, будто выпрашивая одобрения вышестоящего лица.
   – Разве император Александр спровоцировал Наполеона в 1805, в 1812 и в 1815 годах? – спросил он.
   Поскольку вопрос был адресован непосредственно ему, Михаил Борисович был вынужден ответить:
   – Нет, конечно!
   – О! – воскликнул месье Лезюр. – Вот видите! Никогда Россия не напала бы на Францию, если бы Франция не стремилась захватить Россию! Кстати, вы сами, месье, неоднократно говорили мне об этом!
   – Да, да, – неохотно подтвердил Михаил Борисович.
   – Скажу больше, – продолжил месье Лезюр, – солдаты Бонапарта действовали в России как дикари, тогда как солдаты императора Александра вели себя во Франции как освободители!
   Этого Михаил Борисович также не мог отрицать.
   – Вы говорите о вещах, которых не знаете! – вмешался Николай.
   Месье Лезюр расхорохорился и изрек петушиным голоском:
   – Ах, неужели? Разве Париж был подожжен и ограблен, как Москва?
   Не получив ответа, он наслаждался своим превосходством долго и молчаливо. Михаил Борисович украдкой наблюдал за ним и был сильно раздосадован тем, что разделил точку зрения столь ничтожного человека. Совпасть во мнении с месье Лезюром казалось ему верхом чудачества.
   – К тому же, – продолжал месье Лезюр, – я удивлен, дорогая сударыня, что вы можете примирить ваши республиканские взгляды с уважением к человеку, который всю свою жизнь вел себя как настоящий деспот! Разве можно одновременно выступать за свободу и за принуждение, за равенство и за иерархию, за мир и за войну, за Революцию и за Империю? Признаться, мне хотелось бы понять вас…
   Кровь бросилась Михаилу Борисовичу в голову. По какому праву этот учителишка, этот лакей, набрасывается на Софи?
   – Вы поняли бы меня, если бы жили во Франции в ту эпоху, когда Наполеон был ее повелителем, – гордо ответила она. – Даже те, кто ненавидел его, как я, признавали за ним некую гениальность. Его можно было обвинить в чем угодно, кроме предательства в отношении страны. Я убеждена, что многие из числа его врагов, узнав о смерти этого человека, подумают, что ушел из жизни один из благороднейших мужей этого мира. Но чтобы ощутить такое, надо обладать пониманием сути величия…
   Она пригвоздила месье Лезюра взглядом и закончила:
   – Я не уверена, что это качество является одним из ваших основных достоинств!
   Месье Лезюр побледнел, прижав ноздри. Михаилу Борисовичу хотелось зааплодировать. Не дав наставнику времени собраться с мыслями, он пробурчал:
   – И хватит этого! Наполеон вызывал слишком много разногласий при жизни, чтобы я позволил ему делать то же после смерти!
   Не успел он закончить свою речь, как в его голове зародилась мысль о злой потехе. Сдерживая улыбку, которая уже щекотала ему губы изнутри, он серьезно продолжил:
   – Я полагаю, вы правы, месье Лезюр: предназначение Франции – не война, а распространение культуры, будь то литература, наука или искусства. Вы сами, между прочим, прекрасное воплощение этого принципа, поскольку находитесь в России для того, чтобы учить молодежь…
   – Истинная правда! – сказал Лезюр, покраснев от удовольствия.
   – Досадно то, – продолжал Михаил Борисович, – что теперь вы не преподаете уже никому!
   – Мои ученики повзрослели! – прошептал месье Лезюр, с нежностью взглянув на Николая и Марию.
   – Нужно взять других!
   Тревога стерла улыбку с лица месье Лезюра:
   – Где же я их найду?
   – Желающих предостаточно! Одного я уже могу вам предложить.
   – Кого?
   – Никиту!
   Произнеся это имя, Михаил Борисович отметил, что удивление окружающих стало таким, как он хотел. У месье Лезюра задрожали щеки.
   – Вы же несерьезно это говорите, месье! – пробормотал он.
   – Именно так, – сказал Михаил Борисович. – Вам что, не нравится мое предложение?
   – Этот Никита – крестьянин…
   – Крестьянин, крепостной, да. И это вас останавливает?
   – Меня нанимали, чтобы я воспитывал ваших детей, а не ваших мужиков!
   – Странный ответ из уст человека, задача которого просвещать все умы, жаждущие знания! То, что мы, русские варвары, грубые помещики, рассуждаем так, я бы это понял! Но вас, соотечественника Вольтера, Монтескье, Кондорсе!.. Этот мальчик, судя по всему, необыкновенно сообразителен. Вы достаточно хорошо болтаете по-русски, чтобы давать ему уроки истории, географии, обучить счету. Что касается французского языка…
   – Я не стану давать ему никаких уроков! – воскликнул месье Лезюр. – Вы не имеете права заставлять меня делать это! Вы переходите границы!..
   Не на шутку рассердившись, Михаил Борисович решил, что настало время взорваться.
   – Это вы переходите границы! – завопил он. – Если отказываетесь исполнять работу, которую я вам предлагаю, вам остается лишь уехать! Я не нуждаюсь в домашнем воспитателе, который ничего не делает!
   Месье Лезюр пошатнулся, будто ему отвесили пощечину тяжелой рукой, и стал задыхаться. И вдруг выкрикнул:
   – Я уеду! Уеду! Все вы тут чудовища!
   И бросился вон из гостиной. Мария с упреком взглянула на отца и побежала за месье Лезюром. Николай помедлил одно мгновение и тоже вышел. Софи услышала, как он говорит за дверью:
   – Прошу вас, месье Лезюр, успокойтесь!.. Ведь это просто недоразумение!..
   Затем голоса стихли. Вероятно, двое бывших воспитанников месье Лезюра провожали наставника в его комнату. Софи обернулась к свекру, который стоял руки за спину, живот вперед. Был заметен контраст между тяжеловесностью старческого лица и молодым лукавством его улыбки.
   – Вы довольны собой? – спросила она дрожавшим от возмущения голосом.
   – Этот человек проявил неуважение к вам, – ответил Михаил Борисович. – Он заслужил, чтобы я поставил его на место.
   – Вы могли бы сделать это, не прогоняя его!
   Михаил Борисович расплылся в улыбке:
   – Я его не прогонял: он сам решил уехать.
   – Да бросьте вы! Заставляя его давать уроки Никите, вы прекрасно знали, что он скорее предпочтет потерять место, нежели подчиниться вам!
   – Да, но мне также известно, что месье Лезюр не исполнит своей угрозы. Это такой лакей! Он уже раз двадцать клялся покинуть нас после очередной обиды, и двадцать раз дела поправлялись! Хотите поспорим – через десять минут Николай и Мария прибегут и сообщат, что месье Лезюр, вняв их уговорам, согласен остаться с нами?
   – Я достаточно презираю его, – сказала Софи, – и допускаю, что он, быть может, изменит свое решение, несмотря на оскорбление, которое вы ему нанесли. Но я не понимаю, почему вы получаете удовольствие от столь недостойной игры. Как человек вашего происхождения и вашего ума может развлекаться, терзая того, кто слабее него?
   В упреках Софи было столько почтения к тому, кому они были адресованы, что Михаил Борисович выслушивал их с благодарностью.
   – Я не развлекаюсь мучениями слабых! – возразил он. – Это происходит само собой. На меня нападают, и я даю отпор. Слишком суровый, быть может! Но что поделаешь? Я таков, каков есть, со своей кровью, нервами, энергией… Разве я виноват в том, что люди, окружающие меня, недостаточно сильны, чтобы бороться? Я даю толчок, а они тут же падают вверх тормашками! Вы считаете меня чудовищем?
   – Вам было бы так приятно, если бы я ответила «да»!
   – Вовсе нет!
   – О да! Я знаю вас, отец! Вам нравится, когда вас боятся!
   – А вы меня не боитесь!
   – Нет.
   – Вы одна такая.
   – Возможно. С нашей первой встречи шесть лет назад я вас поняла. Вместо того чтобы принять меня как дочь, вы попытались обуздать меня, высмеять тем же способом, что удался вам с месье Лезюром.
   – Я был рассержен вашей женитьбой! – ответил он. – И потом, я хотел проверить, твердого ли вы закала. Я всегда пытаюсь сломить людей, которых люблю, чтобы оценить их способность к сопротивлению…
   Он громко рассмеялся, сощурив глаза:
   – Ваша стойкость очень сильна, дорогая Софи! Я почувствовал это на собственной шкуре! В сущности, мы похожи друг на друга…
   Софи выразила удивление, слегка отпрянув назад.
   – Разумеется, такое предположение шокирует вас, – продолжал он, – потому что во мне вы видите властного, эгоистичного старика… Но подумайте хорошенько. Забудьте о моем лице, моем возрасте… Вы и я, мы одной породы. Мы идем вперед. Другие следуют за нами…
   – О каких других вы говорите? – спросила она.
   Небрежным движением руки он указал на дверь.
   Самолюбие Софи было задето, и она пробормотала:
   – У Николая сильный характер!
   – Вы находите? – спросил Михаил Борисович, вскинув до середины лба свои густые седые брови.
   – Да. Просто уважение, которое он испытывает к вам, парализует его.
   – Почему же так происходит, что вы не парализованы?
   – Я не ваша дочь. Я не провела все свое детство рядом с вами…
   – И стали мне ближе, чем родное дитя, – сказал он глухим голосом.
   На секунду это ошеломило ее. Ею овладело непонятное смущение. Дверь резко распахнулась, и на пороге появилась Мария. Лицо ее исказилось от жалости.
   – Батюшка! – воскликнула она. – Месье Лезюр плачет!
   Михаил Борисович помолчал какое-то время, чтобы вернуться на землю, вздохнул и с иронией пробурчал:
   – Да неужели?
   – Да, это ужасно! Николай старается утешить его! Может быть, он все же согласится остаться у нас, если вы не будете требовать, чтобы он давал уроки Никите?
   Михаил Борисович смерил Софи заговорщическим взглядом. Она улыбнулась и закрыла глаза.
   Волна счастья окутала ее.
   – Ну хорошо, хорошо, – сказал Михаил Борисович. – Я больше не потребую этого! К черту уроки! Пусть он остается!..
   – Спасибо, батюшка! – воскликнула девушка.
   Михаил Борисович нахмурил брови:
   – Иди предупреди его. Через четверть часа мы садимся за стол. И пусть не вздумает появляться с соответствующей обстоятельствам миной, иначе я отправлю его назад, в его комнату!
   Угроза эта прозвучала вяло, как гром удаляющейся грозы.
   Мария упорхнула, а Михаил Борисович вернулся к Софи с сияющим лицом. Он, вероятно, надеялся продолжить беседу. Но она тихонько покачала головой, словно отказывая ему, хотя он ни о чем не просил. Затем, в свою очередь, направилась к двери. Он преградил ей дорогу:
   – Куда вы идете?
   – К Николаю, – ответила она.
   В ее глазах было такое спокойствие, столько света; Михаил Борисович не нашел что сказать и – просто поклонился.

2
   Вот уже час прошел с тех пор, как Алексей Никитич Пешуров, предводитель дворянства Опочского уезда, закрылся в кабинете с Михаилом Борисовичем. Эта затянувшаяся встреча заинтересовала Николая, который бродил по саду, держа руки за спиной и опустив голову. Чем больше он размышлял о визите этого мелкого провинциального сановника, тем отчетливее сознавал, что его посещение вызвано политическим мотивом. В прошлом году император, раздосадованный отголосками испанской и неаполитанской революцией и внутренними трудностями, возникшими вследствие восстания греков против турок, решил нанести сокрушительный удар по «вольнодумцам» в России, приказав распустить все тайные общества, в том числе масонские ложи. Но два Союза заговорщиков – Северный и Южный – пока еще не были затронуты. Без сомнения, предводитель дворянства, обеспокоенный доносом, расспрашивал Михаила Борисовича о том, каковы подлинные взгляды его сына. Все неосторожные слова, произнесенные Николаем в клубе, у друзей, на улице, всплывали в его памяти. Он обозвал себя безумцем и пожалел, что Софи нет рядом с ним и она не может разделить его опасения. В такие трудные минуты он особенно сильно ощущал необходимость жить с ней в согласии. Но она уехала на прогулку с Марией и месье Лезюром. Они собирали травы: новое семейное увлечение!
   Николай опять прошел мимо окна кабинета. Разговор происходил очень тихо. Он ничего не смог услышать и спрятался за кустом. Десятью минутами позже дверь распахнулась, затем с треском захлопнулась, и на крыльце появились Михаил Борисович и горбатый, кособокий коротышка – предводитель дворянства. На нем был зеленый сюртук, надетый поверх желтого жилета. Из-за кривизны ног между колен у него просвечивал ромб. Коляска тронулась, увозя предводителя, приподнимавшего над черепом цилиндр. Николай немного успокоился. Должно быть, дело было не таким уж важным, поскольку Пешуров даже не попросил о личной с ним встрече. Николай решил не задавать никаких вопросов отцу, чтобы не вызвать у него подозрений. С другой стороны, Софи так поздно вернулась с прогулки, что он едва успел обменяться с нею несколькими словами перед тем, как сесть за стол.
   Во время ужина Михаил Борисович говорил о чем угодно, кроме разговора, состоявшегося у него после полудня. Это умолчание по поводу непривычного события показалось Николаю слишком нарочитым, чтобы не вызвать тревоги. Проглатывая очередной кусок, он все время ожидал, что вот-вот разразится буря. Он уже прожевывал первую ложку мяса в сметанном соусе, как вдруг Михаил Борисович заговорил:
   – Алексей Никитич Пешуров оказал мне честь своим посещением. Тебе следовало бы появиться и попрощаться с ним перед его отъездом, Николай!
   – Я не хотел мешать вам, батюшка, – прошептал Николай, готовясь к худшему.
   – Признайся лучше, что тебе было неприятно встречаться с ним! Ты никогда не угадаешь, что он сказал мне! У меня до сих пор голова идет кругом!
   Он сделал паузу, чтобы привлечь внимание всего семейства, и продолжил:
   – Один человек поручил ему узнать, как я отнесусь к его намерению жениться на Марии.
   На смену облегчению, которое испытал Николай, быстро пришло новое беспокойство. Он взглянул на сестру. Она побледнела.
   – Кто этот жених? – спросила Софи.
   – Я не должен бы даже называть его, настолько несуразен его поступок! – сказал Михаил Борисович. – Речь идет о племяннике Пешурова, Владимире Карповиче Седове.
   Мария вздрогнула, и глаза ее помутнели.
   – У него отвратительная репутация, – продолжил Михаил Борисович. – Он по уши в долгах и уже не знает, у кого занять денег. Потому и нашел красивый способ поправить свои дела: жениться на моей дочери. Но меня не проведешь. Я не хочу быть банкиром моего зятя. Так и сказал Пешурову. И в конце концов он признал мою правоту. Седов больше не появится здесь!
   Зная о любви своей золовки к Седову, Софи хотела бы броситься ей на помощь, но не могла сделать этого и лишь молча пожалела ее.
   – Не правда ли, я хорошо поступил, Мария? – спросил Михаил Борисович.
   – Да, отец, – безучастно ответила она.
   – По сведениям, которые мне подтвердил и сам Пешуров, ты – уже третья девушка в наших местах, чьей руки добивается этот человек, надеясь поправить свое состояние. Тебе ведь не нужен такой муж, не так ли?
   – Не нужен, батюшка.
   – Тот, за кого ты выйдешь замуж по моему разумению, должен выбрать тебя ради тебя самой, а не ради денег. И кроме того, у него нет никаких нравственных принципов. Его дом – настоящий притон. Я бы не удивился, если бы у него обнаружился какой-нибудь порок или болезнь. Вот почему я даже не счел необходимым узнать твое мнение. У тебя еще есть время!.. Да? Есть время!
   Софи казалось, что девушка – жертва, привязанная к стулу, она в полном изнеможении, не способна более страдать и терпит удары, не шелохнувшись. Ее отец нападал на давно мертвое тело. Не подозревая о своей жестокости, он подмигнул и сказал сыну:
   – Я знаю очень пикантные истории о Седове. Напомни мне, чтобы я рассказал тебе их, когда мы останемся в мужской компании.
   Рот Марии перекосился. Софи перевела разговор на другую тему, заговорив о разновидностях растений, которые месье Лезюр собрал во время прогулки.
   Перед сном она зашла в комнату девушки. Мария сурово приняла ее.
   – Я очень рада, что отец дал такой ответ господину Пешурову! – воскликнула она. – Ни за что на свете я не согласилась бы выйти замуж за человека, движимого низкими интересами! Я так давно не видела его, а он вдруг просит моей руки! Более того, посылает человека, чтобы тот подготовил почву! Это ужасно!.. Недостойно!.. И вы бы хотели, чтобы я была взволнована?..
   – Я этого не хотела, Мария, я этого боялась, – осторожно сказала Софи.
   – Ну а теперь вы успокоились!
   – Не совсем. Мне кажется, вы очень нервничаете.
   – Можно взволноваться и по меньшему поводу! Мне неприятно, что распоряжаются моими делами, моей жизнью, и каждый раз, когда на горизонте появляется жених, весь дом уже в смятении! Сначала Вася, затем Владимир Карпович Седов! С меня хватит! Я хочу, чтобы меня оставили в покое!
   На лице девушки застыло выражение уязвленной гордости, заставившее Софи быть снисходительной.
   – Ну что ж! Доброй ночи, Мари, – сказала она. – Не сердитесь на меня за то, что я пришла. Это по дружбе.
   Обратившись в статую, Мария не сделала ни одного движения, чтобы удержать невестку. Софи вышла из комнаты в полной уверенности, что за дверью девушка в слезах упала на кровать.
   Хорошее настроение вернулось к Марии, но прогулки со сбором трав ее больше не увлекали. Она вновь занялась верховой ездой. Каждое утро в сопровождении конюха носилась верхом по пожелтевшим осенним полям, проезжала по лесной чаще, перескакивала через ограды. В первое время Мария не выезжала за пределы имения. Затем, никому об этом не говоря, стала забираться дальше. Ее преследовала навязчивая идея: девушке хотелось увидеть жилище человека, осмелившегося посвататься к ней, хотя он и не любил ее. Ей было известно, что усадьба Седова находилась южнее, в направлении Острова. Эти места она знала плохо. Конюх навел справки в деревнях. Наконец двое крестьян согласились проводить ездоков. Остановились на пригорке, заросшем кустарником. Охваченная сильным волнением, Мария увидела внизу кирпичный, плохо построенный домишко с четырьмя колоннами впереди и грудой деревянных пристроек сзади.
   – Это Отрадное, усадьба Владимира Карповича Седова, – сказал один из крестьян.
   – Поехали! – прошептала Мария.
   И резко повернула коня.
   Вернувшись в Каштановку, она увидела во дворе, около конюшни, Никиту, сидевшего на скамеечке. Положив на колени счеты, он пытался считать как можно быстрее. Стоя позади него, Софи внимательно следила за его усилиями.
   – Хорошая была прогулка? – спросила она, заметив Марию.
   – Великолепная! – ответила та. – А у вас?
   – Мы с месье Лезюром собрали кое-какие травы, и вот видишь, я любуюсь Никитой, который стал виртуозом счетов. Когда он освоит их в совершенстве, Николай сможет использовать его как счетовода.
   Мария окинула взглядом невестку, заботливо склонившуюся к крестьянину со слишком белокурыми волосами и слишком голубыми глазами, сжала губы, чтобы не выкрикнуть, насколько смешно такое сближение, подняла полу своей амазонки и направилась к дому. На крыльце она столкнулась с Николаем, который спросил ее непринужденным тоном:
   – Ты не видела Софи?
   – Видела, – ответила Мария. – Она во дворе, с Никитой.
   Николая, судя по всему, это не удивило. Он возвращался из Пскова. Наверняка брат встречался там с девушками. Мария была убеждена, что каждый раз, уезжая в город, Николай делал это для того, чтобы обмануть свою жену с созданиями, которые требуют оплаты. Она чувствовала исходящий от него запах предательства. А Софи ничего не замечала! Или, скорее, ей было на это наплевать! Как и ему было безразлично, что его супруга так настойчиво интересуется образованием двадцатилетнего мужика! К тому же – отец, свекор, околдованный снохой настолько, что разлюбил собственных детей! А месье Лезюр, с коробкой ботаника на животе собирающий лекарственные травы и мечтающий, быть может, составить отвар из ядовитых трав, чтобы уничтожить всю семью! И слуги, служанки, все это низкое сословие, – у них тоже есть головы, ноги, руки, волосы, половые органы! Девушки и юноши, должно быть, спариваются в кустах, на стогах сена. После чего из плоти этих оскверненных женщин рождаются дети. Это было гнусно! Мария задыхалась от отвращения, находясь в центре того мира, где только животные были достойны уважения. До самого вечера она жила на неизмеримом расстоянии от тех, кто окружал ее и полагал, что понимает эту девушку.
   Три дня подряд она возвращалась в Отрадное с конюхом. С ее точки наблюдения хорошо был виден дом, двор. На четвертый раз, в то время как она увлеклась созерцанием, заросли позади нее раздвинулись. Появился Владимир Карпович Седов. Он стоял на земле, худой, улыбающийся, в высоких сапогах с тросточкой в руке. Владимир Карпович молча поклонился девушке. Она хотела стегнуть коня хлыстом, броситься вперед, ускакать галопом, но осталась на месте, охваченная счастьем и ужасом.

* * *
   С тех пор как он восстановил дружеские отношения с Дарьей Филипповной, Николай часто приезжал в Славянку, и каждое посещение оставляло у него все более приятное воспоминание. Мать и три дочери старались перещеголять друг дружку, угождая ему. Рядом с ними он наслаждался двойным удовольствием оттого, что его обольщали и он обольщал. Но разговор наедине был невозможен в этой многочисленной семье. Избыток добра был чреват лишениями. Случайно Дарья Филипповна заговорила с Николаем о работах в китайском павильоне, которые подходили к концу. Однажды в октябре после полудня, возвращаясь из Пскова, он сделал крюк, чтобы посмотреть, как продвигается строительство.
   На поляне возвышалась свежевыкрашенная пагода. Крыша была красной с желтыми прожилками, стены желтыми, оконный ряд – голубым. У Николая в глазах зарябило от этого буйства красок, он слез с коня и подошел к двум мужикам, красившим нижнюю часть домика.
   – Эй, ребята, – сказал он, – дело идет к концу?
   – Да, барин! Потом останется лишь пригласить батюшку, чтобы освятить. Но напрасно он будет кропить повсюду, ну как такие стены могут стать православными? Это китайцам хорошо жить в таких клетках!
   Николай расхохотался, поднял голову и замолчал, охваченный радостью, поскольку увидел женское личико в оконной раме. Секундой позже он уже был в главной комнате перед Дарьей Филипповной, протягивавшей к нему обе руки. В углу громоздились стулья, столики и причудливые вазы. Широкая софа была придвинута к стене.
   – Какой сюрприз! – воскликнула Дарья Филипповна.
   – Я проезжал мимо, – пробормотал Николай. – И хотел посмотреть. Вы уже обставляете дом?..
   – Я только начинаю…
   Он взглядом поискал трех девушек, неразлучных с матерью, и в конце концов спросил:
   – Вы одна?
   – Да, – шепнула она.
   Николая охватил странный испуг. Дарья Филипповна медленно присела на край софы. Ткань ее платья напоминала поле, усыпанное маргаритками, маками и васильками на розовом фоне. Из этого полевого цветения выступали две крепкие обнаженные руки и высокая полная шея.
   – Вы можете дать мне совет относительно меблировки, – сказала она.
   – Я для этого не гожусь!
   – О нет! Я чувствую, что ваш вкус соответствует моему!
   – Вы льстите мне, дорогая Филипповна!
   – Меньше, чем вы того заслуживаете, уважаемый Николай Михайлович!
   Николай по-прежнему стоял перед нею, разглядывал белую крепкую плоть ее груди, окаймленной маленьким воланом. Пока он созерцал ее таким образом, бессвязные мысли проносились у него в голове: он вновь видел Париж, любовницу Дельфину, снимающую шляпку перед зеркалом, друга, убитого в бою, императора верхом на коне, присутствовавшего на параде победоносных войск, и чем удаленнее от нынешней ситуации казались эти картинки, тем более необходимыми представлялись они для усмирения сомнений. Словно все его прошлое победителя напомнило ему о себе, чтобы оправдать нынешние поступки. Окутанный дыханием отдаленной эпохи, он вновь становился Николаем прошлых времен, неотразимым и неразумным. Впрочем, бывают обстоятельства, когда честный человек не может удержаться от ошибки. Притвориться, что не замечаешь волнения Дарьи Филипповны, было бы неправильно. Заметить его и не воздать ей должное, было бы еще более невежливо. Она встала и сказала:
   – Помогите мне поставить этот круглый столик к окну!
   Она говорила с ним, стоя так близко, что он ощущал ее дыхание, не слыша слов.
   – Вы согласны? – снова спросила она.
   Эта просьба потрясла его. Предмет мебели был легким, но они вдвоем ухватились за него, чтобы перенести к окну, будто он весил сто пудов. Во время прохода их руки соприкоснулись. Дарья Филипповна не убрала свою, когда столик установили, она закатила глаза, открыла рот, будто умирала, и вздохнула:
   – Боже всемогущий, что происходит?
   Николай понял, что слова относились к нему. Ему хотелось потерять голову, но это никак не удавалось. Вместо того чтобы полностью устремиться к Дарье Филипповне, он никак не мог избавиться от потребности думать о Софи. Он хотел изгнать ее из своих мыслей. Но она все время возвращалась в голову окольным путем.
   – Что происходит? – повторила Дарья Филипповна голосом, в котором прозвучало нетерпение.
   Николай предвидел момент, когда эта женщина примет его за неумеху. Гордость толкнула его на неумолимый шаг. Он поцеловал ее в губы. Она издала испуганный крик и бросилась на грудь своего соблазнителя. Он опять поцеловал ее, но с большим удовольствием, потому что губы Дарьи Филипповны были нежны.
   – С ума сошли, мы с ума сошли! – простонала она. – Работники могут увидеть нас!.. На окнах и штор нет!.. Уезжайте, Николай Михайлович, ангел мой!.. Поклянитесь, что любите меня, и уезжайте!..
   Николай был разочарован и вместе с тем обрадован этим требованием. Его плоть оставалась неутоленной, но совесть успокоилась. Элементарнейшая учтивость требовала, чтобы он резко запротестовал.
   – Я не уеду, – воскликнул он, – пока вы не скажете мне, что мы сможем видеться!
   – О Господи! Вы ужасны, мой ангел!.. Вам известна моя жизнь… Мне трудно ускользнуть… Приезжайте сюда в следующую субботу… Если вы увидите горшочек с геранью на подоконнике, значит, я здесь одна и готова вас принять!.. В противном случае приезжайте в понедельник в тот же час.
   За дверью раздались шаги. Рабочие трудились уже на крыльце. Запах краски проник в комнату. Дарья Филипповна встала на цыпочки, как будто была хрупкой, невысокой женщиной, но это движение сделало ее такой же высокой, как и Николай. На лице ее появилось то же выражение, как в те времена, когда она предлагала ему варенье. Он вложил еще больше пыла в последнее объятие.
   – Да хранит вас Бог, ангел мой! – сказала она, отрываясь от него, губы ее были крепко сжаты, в глазах стояли слезы радости.
   Этого благословения было недостаточно, чтобы развеять тревогу Николая, когда он садился в седло. По мере того как он удалялся от китайского павильона, его приключение казалось ему все более нелепым. Не отрицая прелестей Дарьи Филипповны, он все же недостаточно любил ее, думал Николай, чтобы пойти на риск настоящей связи. Ощущение, что он обманул доверие Софи, мучило его. Хотя пока еще речь шла лишь о простых поцелуях. А что бы произошло, если бы события развивались естественным путем? В любой ситуации Дарья Филипповна была бы для него лишь забавой. Никогда он не отдал бы ей лучшую часть своей души. Он готов был в этом поклясться! Впрочем, он не был уверен, что в субботу поедет в китайский павильон. Быть может, вернется туда лишь для того, чтобы предложить Дарье Филипповне снова стать друзьями? Она была порядочной женщиной и поняла бы его. В их отказе совершить ошибку, продолжая видеться, было бы столько благородства.
   Увлеченный своими мечтаниями, Николай оказался перед крыльцом дома с белыми колоннами, стоя на ковре опавших листьев. Он рассматривал лампы, горевшие в окнах первого этажа, и все второстепенные мысли улетучились из его головы. Вдруг его стало волновать лишь одно – как он встретится с Софи. Обладая необыкновенным даром наблюдательности, не определит ли она с первого взгляда, что он целовал женщину?
   Семья собралась в гостиной. Софи и Михаил Борисович играли в шахматы, дожидаясь ужина. Мария читала журнал мод. Месье Лезюр перелистывал свой гербарий. Голос Николая прозвучал фальшиво даже для его собственных ушей, когда он оправдывался за то, что его задержали в клубе. Но никто не заметил его замешательства. Софи подставила ему лоб, и он коснулся его почтительным поцелуем. Как он любил ее в эту минуту! Как желал, чтобы она была всегда счастлива! Он хотел броситься к ее ногам, обнять ее колени и поблагодарить за то, что она так прекрасна и вместе с тем так мало подозрительна!

4
   Незадолго до Рождества родственник Кости, проездом побывавший в Пскове, передал Николаю французские брошюры, попавшие в Россию, не вызвав подозрений у властей. В этой груде было несколько сочинений графа Клода-Анри де Сен-Симона, чье аристократическое имя, должно быть, ввело в заблуждение цензоров.
   Николай с упоением углубился в философию этого благородного человека, который, поездив по миру, надеялся улучшить с помощью науки жизнь человечества и прежде всего самого многочисленного и самого бедного его сословия. Перестроить общество, исходя из того, что труд есть основа всякой иерархии; осудить праздность, как преступление, противное человеческой природе; передать управление страной элите, составленной из ученых, деятелей искусства и промышленников; реформировать семью и собственность; Николай пытался сопоставить все эти теории с русской реальностью! Увлекшись темой, он попытался даже написать конституцию. Но основные положения согласовывались плохо… Софи была права: трудно было подчинить одному и тому же Закону столь различные существа, как мужики, буржуа, военные, помещики и дворяне. По этому поводу у них состоялся серьезный разговор. Она призналась ему, что сбита с толку характером русского народа с тысячью его противоречий, которые усложнят задачу любого, будь то самодержавного или республиканского правительства.
   – По сути, – сказала она, – мне кажется, что пейзажи, окружающие вас, влияют на способ вашего существования. Огромные равнины, покрытые снегом в течение полугода, серое небо, обширная глушь повергают вашу душу в вялую задумчивость. Чтобы отвратить это зло, вы вынуждены искать бодрящие ощущения: азарт, игры, волнение танца, прерывистый ритм песен, шумные светские развлечения, горячность дружеских дискуссий, радости застолья, скачки на санях, пылкость любовных похождений, все, что может избавить от монотонности затворнического существования, становится для вас неудержимой потребностью!
   Он посмеялся над столь французским описанием славянского характера, но согласился, что некоторые особенности точно подмечены. Будто бы для того, чтобы поддержать мнение Софи о загадочной необузданности русских, очень скоро ею было получено восторженное письмо от Марии, сообщающей, что ее венчание назначено на 8 января 1824 года; девушка надеялась, что брат и невестка будут присутствовать на церемонии, она написала также отцу, в последний раз умоляя его простить ее.
   Софи спросила об этом Михаила Борисовича, и он признался, что разорвал письмецо, присланное дочерью, не соблаговолив даже прочесть его. Несмотря на заявления Николая и Софи, он был уверен, что сын со снохой не поедут в Отрадное. Узнав, что они настаивают на своем решении, он рассердился. И когда месье Лезюр выразил желание сопровождать их, он категорически запретил ему ехать: «Мне совершенно безразлично, что моя дочь взрослая! – сказал он. – Всем в уезде известно, что это венчание состоится без моего согласия! Я прикажу взять на заметку всех людей, присутствующих в церкви, и таким образом узнаю, кто мои враги!» Напуганный месье Лезюр пожалел, что высказал свою просьбу и, чтобы оправдаться, с особым усердием стал критиковать «несчастное дитя, покинувшее родительский дом». И опять эти старания обернулись против него. «Кто вам позволил принимать чью-то сторону в этом деле? – отчитал его Михаил Борисович. – Тот факт, что вы едите за нашим столом, не означает, что вы – член нашей семьи!»
   По мере того как день бракосочетания приближался, дом все глубже погружался в молчание. Все словно сговорились и не упоминали о Марии. Она будто умерла. На лице Михаила Борисовича появлялось то траурное выражение, то сдержанная ярость. Накануне венчания Николай попросил у него разрешения взять с собой семейную икону, чтобы по обычаю благословить Марию перед ее отъездом в церковь.
   – Эта икона не сдвинется из своего угла! – отрезал Михаил Борисович. – Твоя сестра стала мне чужой и не имеет права на покровительство святого образа, который хранит наш дом. У ее соблазнителя, должно быть, есть какая-нибудь икона. Для нее она вполне подойдет!
   На следующий день с рассвета Софи и Николай готовились к отъезду. Поднявшись одновременно с ними, Михаил Борисович сдерживал себя, чтобы не слоняться за Софи и Николаем туда-сюда по дому. Он разрывался между гневом, вызванным тем, что они, вопреки его желанию, все же отправлялись в церковь, и злобным любопытством по поводу того, что они там увидят. Он дорого бы заплатил, чтобы по их возвращении узнать, какой печальной была его дочь, что Седов из-за отсутствия денег не смог организовать приема, что туалеты были безобразны, а хор пел фальшиво… Слуги – все они знали о скандале – избегали взгляда хозяина и обращались в тени, когда он проходил мимо. В углу буфетной плакала Василиса, потому что дитя, которого она учила делать первые шаги, выходило замуж вдали от дома и проявив непослушание. Она передала Софи скатерть, которую вышила тайком. Никита и Антип также вручили маленькие подарки для Марии: ложки и стаканчики из раскрашенного дерева, веночки из лент. Софи спрятала подарки в дорожную сумку из опасения, что свекор отберет их. Он решил не показываться в тот момент, когда его сын и сноха поедут из дома, но испытание оказалось выше его сил. Он нагнал их в передней. Его отрешенный вид как будто свидетельствовал о том, что он попал сюда случайно.
   – Одно бесспорно, – проворчал он, – погода – отвратительная. Лучше нельзя было бы устроить, даже если бы заказали это нечистому!
   Он с радостью потирал замерзшие руки и украдкой разглядывал снег, густыми хлопьями валивший за колоннами крыльца. Николай и Софи набросили меховые шубы, надели валенки и направились к двери.
   – Неужели я ничего не могу передать от вас Марии? – спросил у порога Николай.
   Глаза Михаила Борисовича заволокла тень, как будто на лоб его опустилось забрало. Ничего не ответив, он повернулся и ушел в свой рабочий кабинет. Когда сани тронулись, Софи увидела силуэт свекра, стоявшего за покрывшимися инеем окнами. Несдержанность этого характера живо интересовала ее; изучая свекра, она угадывала в нем пугающие, захватывающие глубины…
   После тяжелой скачки по снегу Николай и Софи попали в Отрадное в раскаленный дом, где суетились слуги. Чтобы соблюсти приличия, Владимир Карпович Седов разместился в маленьком служебном помещении, оставив в распоряжении невесты основное жилище. Николай остался в гостиной, а Софи отправилась в комнату, где одевалась ее золовка. В белом платье, с венком, украшавшим голову, Мария, казалось, была чуть жива. По контрасту с перламутровым блеском ткани ее лицо выглядело бледнее, чем обычно. Две крепостные девушки, сидя перед нею на корточках, заканчивали подшивать кайму. Увидев Софи, Мария вскрикнула от радости:
   – Вы приехали! Какое счастье! Спасибо! Спасибо! А Николай?
   – Он ждет в соседней комнате.
   – А отец?.. Подумать только, он даже не ответил на мое письмо!.. Но не будем больше говорить об этом!.. Сегодня я хочу видеть вокруг только милые лица!..
   Софи вручила ей подарки от Василисы и других слуг. Она растрогалась:
   – О Господи! Видно, у простых людей больше сердца, чем у избалованных судьбой!
   В дверь постучали. Десятилетний мальчик, дальний родственник Владимира Карповича Седова, принес белые атласные туфельки. Мальчика звали Игорь, и все его лицо до самого лба было усыпано веснушками. В правой руке он держал золотую монету достоинством в десять рублей. Он по обычаю сунул ее в одну из туфелек в качестве амулета, приносящего счастье, и помог Марии обуться.
   – Ваш туалет восхитителен, – заметила Софи.
   Но на самом деле она так не думала. Платье было явно сшито домашними мастерицами из экономии. Складки легли неровно. Вокруг петлиц были заметны следы от пальцев.
   – Если бы вы знали, как мне это безразлично! – вздохнула Мария, подав рукой знак, чтобы мальчик и горничные ушли.
   – Вы не счастливы?
   – О нет!.. В определенном смысле… Счастлива, что избавилась от принуждения, что отстояла свою независимость…
   – И это все?
   – Да.
   – Но почему же при таких обстоятельствах вы выходите замуж?
   – Я выхожу замуж из чувства противоречия, из страха, отвращения и… ненависти!.. Ах! Не знаю, из-за чего еще!..
   Слезы застилали ее голубые глаза. Она до крови искусала себе губы. Затем, всхлипнув, прошептала:
   – Поклянитесь мне, что не расскажете об этом ни отцу, ни Николаю и никому вообще!
   – Клянусь вам, – сказала Софи.
   – Впрочем, это неправда! Я люблю Владимира Карповича! Какой замечательный человек! Известно ли вам, что он сдержал слово? Сегодня я так же чиста, как в тот день, когда вошла в этот дом! Следуя традиции, он не видел меня со вчерашнего дня. Он поедет в церковь отдельно. Я хочу, чтобы к алтарю меня повел Николай!
   Она воодушевлялась столь странным образом, что Софи поначалу прозаически подумала: «Ее надо срочно выдать замуж». И тут же упрекнула себя за такое поспешное суждение. Мучение Марии превосходило то, с чем обычно сталкиваются девушки. Она, казалось, упорно стремилась к своему несчастью. Неужели еще одна черта русского характера? Пришел слуга и сообщил, что Владимир Карпович только что отъехал.
   – Я готова, – сказала Мария. – Пусть подают сани.
   Она позвала брата. Вошел Николай, он был смущен, взволнован, улыбался как-то не искренне. Они поцеловались.
   – Моя маленькая Мария, – пробормотал он, – я не узнаю тебя в этом красивом платье! Будь счастлива!..
   Говоря это, он ощущал, что все больше смущается. Десять минут назад, в гостиной, он видел Седова. Этот человек не нравился ему еще больше с тех пор, как Мария решила выйти за него. Что станет с нею, когда она окажется во власти этого холодного и циничного человека? Она протянула брату маленькую икону:
   – Теперь благослови меня!
   Затем бросила на пол подушечку и встала на колени. Николай поднял икону, которую держал в руках. Он считал себя недостойным такой роли, ведь у него на совести было столько преступных мечтаний. Тем не менее уверенным тоном он произнес:
   – Благословляю тебя, Мария.
   Она опустила голову, перекрестилась, приложилась к иконе и встала. С этим было покончено.
   – Едем скорее! – попросила Мария. – Все гости должно быть уже в церкви. Не надо заставлять их ждать.
   Слуги собрались в прихожей и на крыльце. Когда проходила невеста, зазвучал доброжелательный шепот. Она была укутана в меха. Две служанки несли шлейф. Ветер поигрывал с белой фатой. Вдруг Марию засыпало снежным облаком. Николай помог ей сесть в наполовину закрытые сани и пристроился рядом. Маленький Игорь сел напротив них с иконой на коленях. Ему предстояло ехать так до самой церкви. Софи поднялась в следующие сани вместе с двумя разнаряженными незнакомыми ей старыми дамами, которые оказались родственницами Седова. Трое других саней заполнили друзья дома с веселыми лицами. Кортеж тронулся под свист бури.
   Лицо Софи застыло от холода, глаза болели от тусклого света, и она задавала себе вопрос, как кучер различал дорогу сквозь эту бездонную пропасть. Полозья не могли уцепиться за белую гладь, лишь едва задевали ее, будто набирали скорости от этого прикосновения. Кибитка подскакивала, опять опускалась, наклонялась то вправо, то влево, рискуя свалиться на откос. Большие куски льда врезались в переднюю часть повозки с глухим грохотом. Коренная лошадь, подняв голову, втиснутую в разукрашенную яркими красками оглоблю, задавала бешеную рысь, напрягая все свои силы; две пристяжные мчались, вытянув шею вбок. Сани Софи нагнали кибитку, перевозившую ее золовку. Смешивались серебристые звуки колокольчиков обеих упряжек. За бешеным кружением хлопьев Софи разглядела силуэт девушки, скрючившейся под капюшоном, золотистый отблеск иконы, профиль Николая. Картинка казалась фантасмагорической, промелькнувшей быстро, как мысль, и через секунду-другую видение должно было раствориться в воздухе. Долгое время обе тройки бежали рядом, на фоне окончательно исчезнувшего пейзажа. Затем в этой белой пустоте возник зеленый купол церкви. Сани Марии позволили другим саням обогнать их; надо было, чтобы все приглашенные заняли свои места до появления невесты в храме.
   Запах ладана после леденящего деревенского воздуха показался Софи тошнотворным. Она пробралась в первый ряд присутствующих с левой, женской половины. Зажженные свечи сверкали в паникадиле над головами верующих. Владимир Карпович Седов ожидал Марию в центральном проходе, напротив распахнутых царских врат. Невозмутимый и чисто выбритый, он обратил взор к куполу, в углублении которого парил образ бородатого и грозного Бога Саваофа. Софи окинула взглядом окружающие ее лица и обнаружила не более десятка знакомых. Впрочем, маленькая церковь была заполнена лишь наполовину. Должно быть, плохая погода и боязнь обидеть Михаила Борисовича вынудили многих людей остаться дома. Даже предводитель дворянства из Опочки Алексей Никитич Пешуров решил не утруждать себя, несмотря на родство с Седовым. Те же, кто осмелился приехать, дрожали от холода. Было слышно, как они шмыгают носом, кашляют, постукивают каблуками. Шаферы, стоявшие рядом с Седовым, дышали на руки, чтобы обогреть их.
   Около входа образовалась сутолока. Хор крестьянских голосов запел радостную песню: «Она летит, приближается, белая голубка!» Мария вошла в церковь под руку с Николаем. Призрак в подвенечном платье очень медленно скользил к алтарю. Впереди шагал малыш Игорь с иконой в руках. Приблизившись к шаферам, Николай поклонился им и отошел. Владимир Карпович Седов с гордым видом встал справа от невесты. Большая дверь алтаря распахнулась, и в клубах ладана появился священник с черной бородой и в золотистом облачении. Софи с волнением припомнила подробности ее собственной свадьбы. После венчальных молитв священник подал новобрачным знак, пригласив их пройти по расстеленной перед аналоем дорожке розового шелка. Народное поверье гласило, что тот из двоих, кто первым ступит на дорожку, будет главным в семье. Шепоток пробежал по рядам присутствующих. Дамы спорили, кто окажется первым – он или она. В последний момент Седов иронически улыбнулся и пропустил Марию вперед. Священник протянул им две горящие свечи и вручил шаферам два золотых венца, которые они должны были держать над головами брачующихся. Раздались вопросы, сопровождающие таинство.
   – Не связан ли ты обещанием другой невесте? – спросил священник у Седова.
   – Нет! – ответил тот.
   – Не связана ли ты обещанием другому жениху?
   – Нет! – ответила Мария.
   Священник заставил их трижды обменяться кольцами. Он прочитал строфы из Послания св. апостола Павла, относящегося к супружеству, отрывок из Евангелия о браке в Кане и другие отрывки, соответствующие происходящему таинству. Завывания ветра временами приглушали его голос. Двери, ставни стучали неизвестно где. Огоньки свечей дрожали на сквозняке. Чем дольше продолжалась церемония, тем более рассеянным и немногочисленным становилось окружение. Настоящие друзья держались рядышком. Обернувшись к выходу, чтобы понаблюдать за бегством гостей, Николай заметил у одной из колонн женскую фигуру, и кровь его взыграла: высокий рост, гордая осанка, меховой воротник, без сомнения, принадлежали Дарье Филипповне. Он не встречался с нею после их поцелуя в китайском павильоне. Что не мешало ему частенько вспоминать о ней со страстью. То, что она пришла на эту свадьбу, хотя Мария отказалась выйти замуж за ее сына, свидетельствовало о необычайной душевной стойкости. Восхищаясь благородством этой женщины, он оправдывал возникшее у него желание возобновить отношения с нею. Как пройдет их встреча после службы? Что скажут Мария и Софи? Ноги Николая заледенели в валяных сапогах. Его уши и нос будто резало ножом. Но мысли горели огнем. Хор громко запел радостную песнь:

    Исайе, ликуй!

   Мария и Седов – их вел священник, державший вместе руки новобрачных под своей епитрахилью, – трижды обошли аналой. Шаферы следовали за ними, неся тяжелые венцы в вытянутых руках. Николай с облегчением подумал, что конец близок. И действительно, пение вдруг прекратилось. Приступы кашля пробудили глухое эхо под сводами храма. Новобрачные вышли вперед, чтобы приложиться к образам на аналое. Священник первым поздравил их. Он был не большой оратор. И просто напутствовал:
   – Ну вот вы и сочлись браком! Запомните слова святого апостола Матфея: «И прилепится муж к жене своей, и будут два одною плотью».
   Фраза прозвучала столь однозначно, что Мария покраснела, а Седов еле сдерживал улыбку. Затем Николай и Софи – их в спину подталкивали люди, желавшие встряхнуться, – подошли поближе. Поцеловав сестру и зятя, Николай приподнялся на цыпочки, чтобы разглядеть вновь прибывших гостей. Его постигло разочарование. Обманувшись на расстоянии, он принял за Дарью Филипповну женщину постарше нее, которая к тому же была ему незнакома. Однако этот обман зрения был тем не менее поучителен. Николаю показалось, что Дарья Филипповна присутствовала на венчании если не собственной персоной, то по крайней мере мысленно. Взволнованный до предела, он решил в ближайшие же дни нанести визит в Славянку.
   После положенных поздравлений гости хотели собраться на паперти, чтобы посмотреть, как новобрачные выйдут из церкви, но необыкновенной силы ветер отбросил их внутрь. Вокруг церкви гулял настоящий снежный вихрь. В трех шагах ничего не было видно. Священник сказал:
   – Ехать вам нельзя! Подождите, пока буря утихнет!
   И он велел дьякону принести несколько стульев для дам. Они расселись полукругом, укрывшись за закрытыми дверями. Мужчины безропотно и угрюмо стояли рядом. Иногда кто-то из них доставал часы из кармашка. Среди этих людей, терявших по ее милости время, Мария страдала от смущения. Опустив голову, она смотрела под ноги. Сквозь щель между дверью и полом со свистом прорывался ветер, наметая сбоку искрящуюся поземку. Седов сказал:
   – Друзья мои, поступайте, как считаете нужным! А с меня достаточно, я уезжаю!..
   Дьякон побежал предупредить кучеров, укрывшихся под навесом на кладбище. Они явились, дрожа от холода, чтобы отговорить барина от столь опасной затеи.
   – Я сам буду править санями, – ответил Седов. – Дорогу знаю. Если кто-нибудь захочет следовать за мной под звук колокольчика, пусть поторопится.
   – Я с вами, – заявил Николай.
   Перед тем как сказать это, он не посоветовался с Софи. Она была благодарна ему за принятое решение. Остальные гости предпочли остаться на месте до затишья.
   Возницы с большим трудом подогнали двое саней к паперти. Седов усадил Марию в кибитку и поднялся на облучок. Оленья шуба была наброшена на его парадную одежду. Лошади устремились вперед. Николай забрался в следующие сани. Когда Софи устроилась на сиденье, он крикнул: «Укройся!», взмахнул хлыстом и погнал тройку со скоростью ураганного ветра.
   Сани Седова скрылись в просеке, и занавес из снежных хлопьев сомкнулся за ними. Николай, будто во сне гнавшийся за Седовым, спрашивал себя, куда этот человек увозит Марию. И не растворится ли она вместе со своим похитителем в бесцветном и леденящем пространстве? В окружающем мире от них осталось лишь позвякивание неутомимых колокольчиков. Главное было слышать этот сигнал. А он удалялся, приближался, перемещался слева направо. Николай вслепую следовал за ним. Лошади грудью преодолевали порывы ветра. Несмотря на неистовость усилий, они продвигались невероятно медленно в наполовину невесомой среде молочного цвета с острыми кристалликами ледяной пыли. Ощущения времени и расстояния также были уничтожены холодом. Софи преодолела оцепенение, лишь увидев дом в Отрадном. Во дворе копошились тени. Седов и Мария как раз ступили на землю у крыльца. Николай пристроил свои сани за санями зятя. От лошадей валил пар. Они мотали головами снизу вверх и разбрасывали вокруг себя белые хлопья пота.
   В передней прислуга поднесла новобрачным каравай и солонку на серебряном подносе. Седов потрепал по подбородку девушку и подмигнул ей, не принимая во внимание то, что могла подумать об этом Мария.
   – Какая прекрасная скачка! – сказал он. – А все эти трусы еще ждут чего-то в церкви!..
   Он, видно, был в восторге от своего подвига. Мария смотрела на него с восхищением и покорностью. «Она в конце концов будет чистить ему сапоги!» – с горечью подумал Николай. Перешли в гостиную. Ни одно зеленое растение не оживляло эту комнату, в убранстве которой преобладали красно-коричневый цвет, морские пейзажи на гравюрах, и стоял устойчивый запах табака. В одном из углов был установлен буфет. Софи и Николай выпили за здоровье новобрачных. Обменявшись несколькими словами о церемонии, они уже не знали, что сказать. Наиболее искренними они были, когда молчали. К счастью, буран вскоре утих. Прибыли гости. С притворным оживлением стали готовиться к ужину.
   За столом, предусмотренным на тридцать человек, собралось лишь пятнадцать. Все эти пустые места придавали трапезе окраску неудавшегося торжества. Священник, приглашенный на свадебный пир, выглядел торжественно, в его глазах над черной бородой застыла почти женская печаль, он и трех слов не произносил, не процитировав Евангелие. С точки зрения Николая, еда была обильной, но вина и ликеры плохого качества. У кого Седов занял деньги, чтобы оплатить прием? К десерту он велел подать шампанское. По обычаю выкрикнули: Горько! Горько! Это означало, что вино будет казаться горьким, пока новобрачные не поцелуются при всех. Мария подставила щечку Седову. Он краешком губ поцеловал эту восковую статую. Лицо у него было безразличным. Он снова оживился лишь в тот момент, когда молодая служанка наполнила его бокал. Обернувшись к ней, он на глазах у присутствующих бросил на нее понимающий взгляд. Николай и Софи, не сговариваясь, заторопились с отъездом. Седов вяло пытался задержать их. Мария проводила родных до передней. У них за спиной, в гостиной, раздавался смех, звенела посуда.
   – Мы первыми покидаем тебя, – объявил Николай. – Извини нас… Дорога длинная…
   – Уезжайте скорее! – шепнула Мария. – И забудьте все, что здесь видели!
   – Что вы хотите сказать? – спросила Софи.
   – Вы меня очень хорошо понимаете! – ответила Мария. – Забудьте все! Забудьте меня! Я больше не существую!..
   В скверном свадебном наряде, с венком, косо венчавшим ее белокурые волосы, с повисшими руками и глазами, полными слез, она выглядела жалкой.
   – Я приеду навестить вас, – пообещала Софи. – Через несколько дней вы сами скажете мне, что ваше счастье безгранично!
   На крыльце с факелами в руках стояли слуги. В прояснившемся небе сияли редкие звезды. Возница Николая, вернувшийся из церкви с последними санями, уже забрался на свое сиденье. Борода его укрывала широкую грудь, он держал вожжи и ждал распоряжений.
   Тройка отъехала по снегу лунного цвета. «Как ужасно – супружеская пара без любви!» – подумала Софи. И она потянулась к руке Николая под накидкой из медвежьей шкуры. Их пальцы крепко переплелись. Она отметила про себя, что их ладони слились в нерасторжимый узел. На протяжении всего пути Софи, не обменявшись с мужем и словом, вкушала удовольствие от того, что была госпожой в голове этого человека.
   К десяти часам вечера сани въехали в еловую аллею. Усадьба Каштановки в снегу казалась ниже, чем обычно. В передней горел свет, другой – в кабинете. Михаил Борисович еще не ложился.
   – Он будет расспрашивать нас, – сказал Николай. – Признаемся ли мы ему, что свадьба была жалкой?
   – Это доставило бы ему большое удовольствие и причинило бы слишком много боли! – заметила Софи. – Из милосердия нам следует немного солгать.
   Никита, Василиса и Антип, поджидавшие их в передней, подбежали к прибывшим и тихим голосом спросили, красива ли была невеста.
   – Как ангел! – ответила Софи.
   Василиса перекрестилась и по своему обыкновению разрыдалась. Пока она развешивала шубы, Николай направился в кабинет. Софи пошла за ним. Он постучал в дверь и, не дождавшись ответа, приоткрыл одну створку. Комната была пустой, непроглядно темной. Запах подогретого масла исходил от лампы, которую только что погасил Михаил Борисович.
   – Он ждал нашего возвращения, чтобы узнать, как все прошло, но, когда мы приехали, поднялся в свою комнату! – прошептал Николай. – Что это означает?
   – Это означает, что его гордость сильнее любопытства! – ответила Софи.
   И, улыбнувшись в глубине души, подумала, что начинает лучше понимать своего свекра.